Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2021
Об авторе | Светлана Васильевна Кекова — автор шестнадцати поэтических сборников и нескольких литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи переведены на европейские языки. Лауреат литературных премий. Доктор филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории. Предыдущие публикации в «Знамени» — «Печаль садовника» (№ 8, 2019); «В чертогах парка городского» (№ 5, 2020). Живет в Саратове.
* * *
«Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей».
Сон Раскольникова из романа «Преступление и наказание». Ф.М. Достоевский
Человек, вступающий в царство боли,
Где она на троне сидит в короне,
думал, что достоин он лучшей доли, —
например, сыграть неплохие роли
и на склоне лет отдыхать в Вероне.
А ещё — тайком развлекаться с гейшей…
Но Верона — царство чумы новейшей,
И Париж — столица её, и Лондон, —
Весь подлунный мир ей на откуп отдан.
Выше всех законов — её законы,
И других владык зашатались троны.
И уже никто никого не судит,
И никто не знает, что дальше будет.
Кто же может знать,
Каково убитым
Уходить под землю в гробу закрытом,
Без последней Исповеди и Причастья
И без слова ласки и утешенья?
Всё она отметит своею властью —
Кто ей право дал принимать решенья?
(Например, наденет царица маску
И своею властью отменит Пасху).
Лишь одно царицу-чуму тревожит:
Что она Христа отменить не может,
Ни Его Рождения, ни Крещенья.
Ни Креста Его, ни Его прощенья,
Ни Его победы над смертью, адом
И над ней, чумою, живущей рядом.
* * *
Ступает во сне на скрещенье дорог
невидимый зверь на незримый порог.
Он послан к растениям, к духам бесплотным,
к доверчивым детям, к домашним животным,
к сияющим звёздам в пустых небесах
и к войску листвы в первобытных лесах.
Он послан к солдатам невидимой битвы,
изведавшим вкус покаянной молитвы,
к холодному камню в чужой стороне…
Но как им постичь, что он послан ко мне?
* * *
Мы различаем в шуме уличном,
как шелестят сады осенние,
но мы не видим в небе сумрачном
лампады нашего спасения.
Она полна елеем милости
и светит светом всепрощения,
а мы хотим в сентябрьской сырости
почувствовать земли вращение.
А мы хотим судьбу испытывать,
сшивая дни гнилыми нитками,
слова любви, как влагу, впитывать,
но жизни текст писать с ошибками.
Когда же луч последней истины
осветит жизнь с её уловками,
мы будем взвешены, исчислены
и найдены пустыми, лёгкими.
Но упадёт завеса дымная,
пространство явится открытое,
а в нём — Свеча светоприимная
и Древо светлоплодовитое
* * *
Где, в каком мы времени — не пойму,
то ль в двадцатом веке с его страстями.
то ли в двадцать первом — в огне, в дыму,
у себя живём иль в чужом дому,
где беду, как жито, берём горстями.
Мы уже старухи и старики,
по своей родне мы вершим поминки,
пьём святую воду из той реки,
где когда-то мыли горшки да крынки.
А земля вершит свой последний суд,
но когда пространство и время минет,
золотой архангельский голос труб
всех, кто спит в земле, из земли поднимет.
И, держа кресты, как мечи, в руках,
потому что в них — наша власть и сила,
понесётся вихрем оживший прах
к церкви в честь Архангела Михаила.
* * *
Пока ещё вверху луна
видна сквозь облака,
внутри людей течёт одна
великая река.
Она течёт, а между тем
ты сердцем выбирай —
где твой потерянный Эдем,
где возвращённый рай?
Ты различаешь плач и смех,
иль это только звук?
И где твой неизжитый грех,
и кем твой замкнут круг?
Течёт великая река,
ей платим мы сполна,
чтоб билась с шумом в берега
великая волна.
Когда же полная луна
вдруг примет вид ладьи,
поймёшь ты, в чём твоя вина
пред Богом и людьми.
И в чём твой страх, и в чём твой грех,
и где лежит твой путь…
И бьёт, и бьёт волна о брег,
твою волнуя грудь.
* * *
Так и сыплет белая с неба крупка.
Затихает вдруг воробьёв семейка.
Всё на свете ломко, прозрачно, хрупко,
только ты поведать о том сумей-ка!
Я нашла кремень и к нему — кресало,
высекала искры в ночи колючей,
и при этом свете стихи писала,
а потом молчала — на всякий случай.
И в один из дней родилась не строчка,
а на белый свет появилась дочка.
Облака белей, чем морская пена,
и сквозь букву «альфа» глядит «омега»,
как же ты прекрасна, моя Елена,
одуванчик, выросший из-под снега!
Как же я всегда за тебя боялась!
Как душа болела и трепетала!
Возводили вместе любовь и жалость
миражи из дерева и металла.
…Помолчи чуть-чуть и скажи негромко,
примеряя шаль из словесных кружев:
— Всё на свете хрупко, прозрачно, ломко
и светло, как первый ледок на лужах.
Алатырь
1.
Мне вода бегущая принесла
атрибуты царского ремесла:
обоюдоострый картонный меч
и подарок тронный — прямую речь.
2.
А ещё река рассказала мне,
что за чудо-камень лежит на дне,
как он лёг на дно, как его зовут
и какие рыбы над ним плывут.
3.
Кто-то бьёт меня по плечам бичом,
ну, а я с картонным сижу мечом,
подо мной давно расшатался трон,
я сижу и слушаю крик ворон.
4.
В небесах висит облаков рядно,
а река своё обнажает дно,
вижу я траву, и песок, и мел,
и Алатырь-камень, горюч и бел.
* * *
…если явится ночью рай,
эдем,
парадиз,
ты увидишь воочью
свет от кожаных риз,
их свинцовую тяжесть
ни к чему открывать
тем, с которыми ляжешь
ты на эту кровать,
тем, с которыми будешь
краткий век вековать,
тем, которых ты судишь,
чтоб потом горевать…
* * *
И.Л. Егоровой
Средь зарослей русской печали
на фоне реки голубой
мы вместе с тобою молчали
и плакали вместе с тобой.
Листвой шелестели берёзы,
и плеск раздавался волны,
и снова мы видели слёзы
на лике великой страны.
Коня ей, как прежде, не спешить,
в избе ей, как прежде, не жить.
Но чем её можно утешить
и слёзы её осушить?
Ах, родина, пашня, дорога,
и в горе ты так хороша!
Тебе только песня — подмога
да женщины русской душа.
* * *
Что-нибудь да вдруг вспомянется,
из ушедшей жизни детской
тёти Клавиной племяннице:
дом на улице Советской,
дом с просторною верандою,
невеликий двор с фонтаном,
воробьиною командою
заселённый вяз с каштаном.
Что-нибудь ещё да вспомнится:
мне уже четыре года,
сплю я в длинной узкой комнате
у старинного комода.
Тётя Клава в белом фартуке
горсть сушёного инжира
и гранатовые яблоки
под подушку положила.
Время длится, снится, тянется
в детской жизни без помарок…
Скоро грустная племянница
без труда найдёт подарок.
И она увидит:
в облике
мира
есть любви держава,
где витает в белом облаке
тётя Клава, тётя Клава…
* * *
Законный брак метафоры и штампа
скреплён печатью на века, как встарь.
Свеча и керосиновая лампа
ждут жениха по имени фонарь.
Любая вещь нам сообщает что-то,
потом молчит и поднимает бровь…
…Гипербола и дочь её литота
уже не верят в дружбу и любовь.
Теперь они читают «Заратустру»,
друг другу утром говорят: «Бонжур»,
и лишь один торшер, влюблённый в люстру,
глядит на них сквозь пыльный абажур.
* * *
Томясь от тоски или ревности,
уйти иль заплакать хотя бы…
Разрушены снежные крепости,
растаяли снежные бабы.
По снегу вчерашнему шляются
с лежалым товаром торговки,
у них под ногами валяются
одни угольки и морковки.
И только какая-то дурочка
товарок не слушает байки,
стоит на снегу, как Снегурочка
в цветастом платке и фуфайке.
Саратов