Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2021
Таня Скарынкина. И все побросали ножи: Книга стихов. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2020. — (Книжный проект журнала «Воздух». Вып. 88).
Основополагающая оптика авторского мировосприятия и, как следствие, тактика текстопорождения в новой книге стихов Тани Скарынкиной, белорусской писательницы, поэтессы и эссеистки, пишущей также по-русски, — абсурдность. Будем понимать ее как бесприютную гармонию, которая везде, кроме своего малого мира, натыкается на приставку «дис-». Посредством разнообразного поэтического инструментария Скарынкина создает в текстах (за)предельное витальное напряжение за счет художественной фиксации абсурдистских стыков между субъектами или объектами. Абсурдность в книге — нескольких типов:
Социальная. Здесь она уже заложена в (пост)советском общественном бытовании и требует лишь найти себя в режиме found poetry. В случае текста Скарынкиной «Вера» можно говорить о прямом абсурдистском высказывании.
Сознанческая. Эта абсурдность характерна для людей с особым творческим мышлением, идущим вразрез с общепринятым миропониманием. На самом деле мыслительная парадоксальность творческой личности и есть мало-мальская гармония или, тоньше, более-менее устойчивая структура в мире хронического обывательского дисбаланса. Этот тип абсурдности в книге наиболее ярко представлен отрывком из текста «Раковина», где рефлексивная закольцованность (читай: бесконечность) неожиданно обрывается (читай: смерть):
от бессилия делаюсь будто бы чужая себе
из вчерашнего дня протягиваю руки к себе
но сегодняшние руки
пребывают во вчерашнем дне
Изобразительная. Она возникает при художественном переходе от облика к образу. У Скарынкиной дистанция между первым и вторым преодолевается на довольно высокой художественной скорости, поскольку путь избирается наиболее достоверный, прямой, короткий. Бытовое обывательское сознание воспринимает этот тип абсурдности как языковую патологию, если он далек от масскульта. Когда сталкиваешься с экспрессионистской изобразительностью текстов Скарынкиной, кажется, что ты это уже где-то видел. Не читал, а именно видел. По форме — в пастозности, диспропорциях и деформациях на полотнах Хаима Сутина:
лепестки необыкновенно крупные и плотные
хоть в свадебное платье их соедини
По содержанию — в сонно-туманной таинственности картин Бориса Заборова:
Еще до занавески было ясно
что за окном что-то не то в хорошем смысле
многозначное и таинственное
Сюрреалистическая. Точек пересечения сна и яви так много, что их скопление способно казаться пограничной автономией. Литературно абсурдность заявленного типа черпается из этого пограничного источника ради последующего покрытия рутинного и предсказуемого быта флером невидали:
ее ноющий звук и разбудил меня
от короткого дневного сна
полного событий
переплюнувших события дня
Здесь эта необычайность в той или иной степени перекликается с разнообразными элементами фольклора:
на свежесть дня
медлительная туча
что к солнцу подбирается кряхтя
как к Ивану Царевичу Баба Яга
и прочими метафизическими установками, которые могут базироваться на самых разных идеях и представлениях о бытии и его вариантах:
оказывается я попала
в страну бесконечных экскурсий
оказывается на том свете
<…>
Я не успокоюсь
на том свете
покуда тебя с собой не заберу
<…>
по одной реке к разным берегам
колыбельные лодки увозят нас
бело-пепельно-синий неба платок
в разные стороны над нами ползет
Однако при высокой степени интенсивности такая сонная странность, пространственная инаковость, наоборот, идет вразрез с социокультурными кодами, выводя поэтический язык на другой/новый этап его формально-содержательного бытования, как в тексте «Черновая встреча», где программа сна словно зависает на языковом уровне, и снопространство делается еще более труднопроходимым рефлексивно:
Сегодня мерещилась бабушка среди живых люде
й в бордовом пальто для зимыи
платок вместо шапки как всегда без шарфа
потомуч
топлаток заменяет и то
и дургое
весь день глаза на мокров
местев
есь деньвиденье бабушки из памяти вызываю
как онаи
дет на встечу нвастречу
навстер
чу
и все расступаются
опадат ют
как белаяперхоць
Поэтическое сновидение в книге — рассадник разного рода фобий, выражает запредельную стадию оставленности и бессилия субъекта, его онейрическое состояние в режиме SOS, когда везде «ненадежность защит»1 , а «боль и отверженность дают понимание»2 . Такую художественно-тревожную сонность мы можем наблюдать в книге «Внутри звездопада» Аллы Горбуновой и в книге «Бальзамины выжидают» Марианны Гейде. Субъект Скарынкиной постоянно на грани готовности бросить условные ножи куда-то или в кого-то. Он одновременно смирен и начеку. В этом смысле субъект похож на взрослого и просвещенного Холдена Колфилда, попавшего вместо Алисы в белорусское Зазеркалье, где инфантильность с ее уменьшительно-ласкательными суффиксами — единственное состояние, в котором можно укрыться от тревог яви и грозной грезности:
Мне кажется я начинаю
разочаровывать домашних ангелочков
сколько ни расставляю бережно по полочкам
ни развешиваю под потолочком на серебристых ниточках
ангелочки тихонечко прыскают в кулачки
словно шаловливые девочки
когда я отворачиваюсь
а ведь они все мальчики
К онейроидной форме поэтического повествования логичным образом притягивается и кинематографическая греза текста «Спала на тетради».
Часто у Скарынкиной абсурдность — не в том, что происходит нечто необычайное, а в том, что ничего необычного не происходит. В таких случаях витальное напряжение достигается посредством заполнения бытового вакуума броскостью культурных концептов («Обложками вверх», «Клубника из Брестской области Мастроянни Висконти Камю», «Стихотворение о стихотворении»), инородностью белорусскоязычных фрагментов («Тетя Ядя и Матка Боска Вострабрамска»), контрастностью тонкого и грубого («Никто высокомерней уточек»), физиологичностью («Кассирша»), встроенным комментированием стихотворения («Привлекать людей»), торжественно-трансцендентным пафосом описания («Чеканка на доске воображенья», «Золотое время»), скрупулезной детализацией рутинных, вялотекущих будней:
продавала четыре вида сока
из огромных конусов с краниками
березовый березово-вишневый
яблочный и томатный
для томатного в мисочке соль бесплатно
и палочки от мороженого
соль размешивать
палочки тоже бесплатно
<…>
и по краям сцены на столиках тоже букеты
и отдельные розочки в длинных вазочках
по краям столиков
с красными скатертями
В книге сон и явь одинаково опасны для субъекта, поскольку в равных пропорциях заполнены тяжелой мглой репрессивной инородности — психологической или телесной. Субъект ищет и находит среды поэтической пограничности, где давление с обеих сторон минимально, но все равно раз за разом сваливается то в одну, то в другую. Субъект пытается найти в другом друга («Нина Воротникова»), но, не находя его, отгораживается от чуждого чем-то собственным: «Моя подушка двадцатью мужчинами, не меньше, пахла. Запах стойла. Пришлось руку положить на лицо, чтобы перебить запах и уснуть наконец». Поэзия Скарынкиной — это искренность нонсенса.
1 Балла О.А. Рецензия на книгу Аллы Горбуновой «Внутри звездопада» // Воздух № 40. 2020.
2 Уланов А.М. Полынь и ваниль / Предисловие к книге Марианны Гейде «Бальзамины выжидают». М.: Русский Гулливер, 2010. С. 3.