Артём Пудов. По лирическому счету
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2021
Артем Пудов. По лирическому счету. Проза на грани стиха 2016–2020 годов. М.: Стеклограф, 2020.
Первая книга драматурга, критика, поэта, переводчика (достойный, кстати, список для тридцати с небольшим лет) заставляет как минимум приглядеться: кто таков, с чем пришел, что готовился сказать?
Жанр коротких заметок, стихопрозы (мне не очень нравится этот гибрид, но пусть так) — не нов. Но отсылает к таким тихим, редким (чтобы избежать синонимов — изысканным и элитарным) авторам, что — нов. Так писали французские афористы, Ницше, Чоран, Юнгер, Пессоа. У нас писали — Владимир Казаков, Владимир Бибихин, Василий Кондратьев, еще недавно писали — Дмитрий Бавильский, Александр Иличевский, сейчас пишут — Борис Останин, Александр Ильянен, Ольга Балла, Михаил Бараш или Алексей Чипига. О генезисе, функционировании, инвариантности этого жанра можно говорить долго, найти что-то общее — или ничего. Главное, что мы имеем дело с миниатюрными законченными высказываниями, максимально семантически нагруженными, при этом — из-за суггестии чаще всего — подчас логически раскалиброванными. Не совсем так: логика этих высказываний столь плотна при минимальном объеме, что смысл функционирует в них иначе. Как говорил Сент-Экзюпери: «Совершенство достигнуто не тогда, когда нечего добавить, а тогда, когда нечего убрать»1 . Это, а не только частая ритмизированность (есть она и у Пудова) выдает тут сродство с поэзией.
В данном случае это работает еще и так. Известен простой путь бегства от излишних пафоса и лиричности — вести повествование не от первого лица, а делегировать его третьему. Есть и третий закон термодинамики текста — записать стихи прозой. Тут так. И хорошо, замечу, что так.
Примерно задав точку отсчета, по гамбургскому счету о «По лирическому счету». Здесь все то ювенально лирично (одинокий или не очень герой со своей любовью), то сухо и стойко.
Про первое понятно, второе — интереснее. И важнее. Артем Пудов явно растет, развивается (поглядим-почитаем) в правильную сторону, ибо четко работает с собой. Отсекает, как уже было сказано, лишний пафос, эмоции, даже слова. И идет это — тут предположим, откуда точно знать — от хороших, отличных просто учителей.
Здесь многие миниатюры определены (кстати, это честность! Молодые авторы-то подражают, не обнажая при этом прием, будто никто не увидит, что они как ребенок, натянувший панамку на глаза и верящий, что спрятался и не найдут) как отсылки, оммажи разным писателям. Мандельштам, Слуцкий, Чухонцев — хорошо, но бывает нередко. А вот Соснора — автор уже гораздо более герметичный, по определению почти не предполагающий школы, учеников, подражаний и стилизаций (мы же помним шутку-правду, что писать под Платонова — значит выжечь свой стиль, вообще какой-либо стиль). Или — Ханс Хенни Янн. Очень люблю его, поэтому скажу ответственно — очень мало кто прочел, почти никто не написал о нем, о понимании, русской истории Янна вообще промолчим. А тут — эпиграф из его последней, с пылу, с жару, книги на русском («Эпилога» великой эпопеи «Реки без берегов», безбрежной как по смыслу, так и по объему). И Артем Пудов его просто цитирует, со скромной библиографической сноской «Ханс Хенни Янн, из выступления; пер. Т. Баскаковой». Решпект.
Эти имена уже указуют на тот путь, по которому направлен язык (стиль? Нарратив? Скажем суше, дальше объясним — почему) автора «По лирическому счету». «Прорыв к заумной речи», «осколочность разных строчек», «вырабатывать новый язык на осколках старого». Здесь зашито сразу все — и стремление к неконвенциональному, инновационному письму, акцент на поисковых работах, и фрагментарность как избранный жанр, кстати.
Язык такой объяснимо нестабилен, ищущ, разен. Поэтому и вышагивает он, как этакий Заратустра из своей пещеры, немного лубочный, значительно интертекстуальный, весьма герметичный: «Пошел на улицу — весна стоит незнакомкой на остановке. Скудность внешности сменить на горячность людского ядра. Больше некому анализы творить — моя правда крайне мала. Но уж если фраза, то пусть конкретика пульсирует, как кровь в висках. И от пройденных верст в забытье и с обидой в охапке мне не станет худо. Ещё один стоящий — глупости прочь! — с высоким поднятьем головы. Всего лишь быть в обрамленье порока, пережатого со святостью — оказалось, исключительно занятный удел».
Что ищет он, этот необычный язык, в стране далекой, в краю чужом? Чает не обрести, но отказаться. Если проще, аскезы и простоты ищет он.
Вот заявлен такой стоицизм — «умываться полезно холодной водой для здоровья. Тогда и тон ледяной станет верным спутником в тяжкое время». И он — красной линией. Лирического героя, «живущего с микроскопической правдой, уставшего от ложных сигналов, но ждущего, поскольку иначе нельзя». Выискивающего «клады там, где только гарь иль на худой конец — туман». Ведь «легко говорить о свободе, когда руки скованы», а попробуй иначе, не как все, поперек линованной бумаги. Это как «уйти по-простому, не хлопать дверьми. Когда внутри все радары стремятся к нулю, вдруг захочется молчать да чтить народные поверья: то ли про кошку, хоть про плевок». Плевок, понятное дело, занижает штиль, снижает пафос, манифестирует — аскезу языка и мысли.
Такая вот проза — отказа от лишнего как минимум, а максимум — такой отказ много на выходе дает. А куда все же данная стратегия письма приведет, Бог весть. «Знаешь ли ты, дорогая и милая, куда нас ведут эти дни — на вертелы к демонам страха иль на познанья огни? Забыть себя в размерах листа из соседского гербария, слушать лета ливни. В сторону лирики, на сантиметр дальше от смерти, по направлению к жизни».
1 Впрочем, не забудем и о правиле, сформулированном Бодлером по поводу Коро: «Завершенное произведение не обязательно тщательно отделано, а тщательно отделанное произведение не обязательно завершено».