Татьяна Милова. И краткое
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2021
Татьяна Милова. И краткое: [стихотворения]. — М.; СПб.: Т8 Издательские Технологии / Пальмира, 2020.— (Пальмира — поэзия).
Всё, что было и будет — было плодом и будет фактом литератур
И самолюбования в этом столько же, сколько у мухи, попавшей
в каплю смолы.
«Я могла бы носить дитя…»
Татьяна Милова
Книга «И краткое» полна —начиная от названия — загадок. Например, почему это скрупулезно и красиво составленное собрание стихотворений называется «И краткое»? (Для собрания сочинений нужна еще пара томов статей и других работ автора, которые, я уверена, сохранились.) Хотя, казалось бы, очевидно, что это «И» — «долгое» И. Вернее, долгочитаемое: прочитать книгу вскользь — все равно что не прочитать ее. Или, например, почему одна из самых ярких поэтесс девяностых так спокойно уже много лет проходит мимо того, за что изо всех сил хватаются выжившие коллеги?
«Она полна тайн!» — можно ответить на все эти вопросы.
Прежде всего это поэзия женского голоса — женский мелос. Скорее, две партии, наложенные одна на другую. Одна пишет аккуратно и ровно, как полагается наследнице русской и советской поэзии, в школе взятой из учебников определенного времени. Другая импульсивна и интуитивна, она не желает мириться с нормами версуса. Однако они все же находят общий язык.
…когда могли б
раздавить, загрызть, убежать, ужалить, в подземные стечь ходы…
На припухшей траве остается наледь, помятая дудка, следы, следы.
…Не оглядывайся, дай руку, Оля, не тронь, говорю, положь,
где валялась, — бяка, сказала, кто-то бросил, а ты берешь.
Почти в каждом стихотворении автор находится на золотом расстоянии от себя самой: сочувствует, но наблюдает; тут же анализирует, чтобы смахнуть этот анализ как устаревший документ, — воспоминанием (чаще всего) или желанием выпить в любимом месте то, что любит. Однако анализ для Миловой — не инструмент, а способ контакта с окружающим, как зрение. Актор и зритель, участник и наблюдатель, автор и персонаж. И связь между ними самая тесная. Анализируется любая вещь, попавшая в поле зрения. На письме это выражается в разнообразии деталей, не переходящем в пестроту. Стихи испещрены (как лист буквами), но не пестрят. И у каждой детали — точный ракурс.
Да, в этих стихотворениях есть цветущий феминизм, который не уродует женщину, а разъясняет неуютному мужскому миру необходимость тепла и света. Женщина здесь не доказывает, она просто рядом, как сестра, как героиня книги, кинофильма или оперы (Офелия или Одетта), как знакомая с детства музыка, как мать (для сердца ребенка). Но она знает цену вещам мужского мира. Потому что она способна посмотреть на мир мужскими глазами и не сойти от этого с ума.
В большинстве стихотворений в «И кратком» — длинные сложные строки, в которых много мужских окончаний. Я бы сказала, эти стихи писались как бы с двух рук: мужской и женской. Здесь продолжается история о логике и анализе (если использовать современный говорок), но я отложу ее на некоторое время, а историю о мужчине и женщине закончу. Хотя они то тут, то там возникают. Адам похож то на молодого рокера без башки, то на бизнесмена неуверенной средней руки; — а Ева, если подбирать цитаты, обладает «каучуковым лицом», которое, изменяясь, отражает все оттенки переживаний. Но она, даже отворачиваясь от Адама, смотрит в его сторону, а он все так же ищет ее и обнимает воздух.
Другая жизнь, ты стреляешь с обеих рук…
В этих стихотворениях очень заметны повторы, которые — сразу же понимаешь — выполняют одновременно коммуникативную и эстетическую функцию. Это нервные, четкие двойные росчерки (за которыми считывается катастрофа). Если говорить о «мужской» части поэтики, то вспоминаются прежде всего польские катастрофисты (Болеслав Лесьмян).
В условно-«женской» части вспоминается и Нина Искренко из старшего поколения.
Книга, как можно догадаться уже по названию, абсолютно логоцентрична. Она как пластинка вращается вокруг Библии, питается ее энергией (сборник Татьяны Миловой 1998 года назывался «Начальнику хора»), но в ее плоскости находятся все времена и народы с их культовыми книгами, и можно, если приглядеться, увидеть Книгу Книг. Читатель не без удовольствия найдет в стихотворениях (особенно первых двух разделов) массу культурных кодов, которых уже нет в быту, но они, как и древние рукописи, — уже литература. Внезапный «черный пруд» (голосом Вениамина Смехова) возникает как черная клавиша юности: последний звонок, первый мужчина. Во втором разделе («А и Б») таких «кодированных» стихотворений несколько больше, чем в других.
Буксовать — или все-таки Бродский при жизни разлит
В этом воздухе братском?.. / сиротском?.. / …
По этим стаканам…
Обратим внимание на названия разделов. «От фиты до ижицы» — указание на древность, завершающую часть старого кириллического алфавита. Но и на нечто сакральное, тайное: «выцелуй мне тело от фиты до ижицы». Брошенное в чувственный момент, это восклицание становится легким, почти невесомым. «А и Б» вызывают ассоциацию с математическими задачами, однако в контексте книги получается, что змея кусает свой хвост: начало вцепилось в конец и не отпускает. Книга наполнена стихотворениями резкими, часто манифестарными, это почти резиньяция автора. Милова чувствует и умеет показать в стихах то, что я назвала бы акварельностью культуры: размывание, мягкость переходов, смешение двух разных субстанций. Если формулировать, получится, что книга о том, как чувствует себя человек на изломе цивилизации. Особенно если этот человек — молодая женщина. И эта женщина — летописец, и даже пророчица, как свойственно летописцам.
Никогда, никому, о Господи, не могу объяснить,
Почему прижимаю локти и дергаюсь на пустом, —
И как повсюду дрожит Твоя вольфрамова нить,
Как порой ее замыкает над ближним кустом.
«И краткое» — личная история общественного существа с акцентом на личное. Но это — и история как она есть, написавшая на одном человеке все, что посчитала нужным. Человеческий ракурс исторической летописи.