Павел Нерлер. Путем потерь и компенсаций
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2021
Павел Нерлер. Путем потерь и компенсаций: Этюды о переводах и переводчиках. — М.: Центр книги Рудомино, 2020.
Павел Нерлер, человек со сложной и многообразно устроенной культурной нишей: географ-демограф, публицист, писатель, поэт, литературовед (во внелитературных областях своей работы он известен как Павел Полян) собрал в книгу свои тексты, связанные с переводческими практиками и личностями переводчиков. Кажется, такая сложная устроенность профессионального поля сама по себе провоцирует на размышления о посредничестве и связях между разными его областями; вообще — о соотношениях между тем, что устроено различным образом и не вполне, как ни старайся, сопоставимо между собой; об искусстве соответствий, для которого перевод — один из хотя и частных, но зато из самых выразительных случаев. Нерлер и сам имеет опыт переводческой работы — если и небольшой по объему, то серьезный по уровню задач: он переводил Шекспира, Гейне, Рильке, — так что перед нами еще и род (почти неявного) самоанализа. В книге мы, кроме всего прочего, увидим и его поэтические переводы — вкупе с предполагаемыми контекстом оригинальными стихами автора: будучи поэтом, Нерлер подключает к пониманию предмета поэтические средства. Впрочем, в этом отношении он вполне деликатен — предпочитает оставлять собственные стихи и переводы на полях разговора, в порядке примечания к нему, и основным предметом анализа делает практики и судьбы своих учителей и коллег по цеху. Читателю, кстати, с первых же страниц предстоит увидеть, насколько перевод как занятие неотделим от своего большого контекста: от обстоятельств исторических и биографических.
Все вошедшие в книгу разножанровые тексты автор скромно именует «этюдами» (пробами? упражнениями?), подчеркивая тем самым как будто необязательность и черновиковость каждого; мне же хочется расслышать в этом слове его латинский корень studio, отсылающий в числе прочего к смыслам изучения, исследования. Именно это тут и происходит — независимо от того, что Нерлер избегает монографической (тяжеловесной) систематичности (хотя да, наблюдений и мыслей тут вполне хватило бы на монографию), предпочитая ей гибкую, открытую структуру. (И, конечно, это персональная карта — в случае профессионального географа Нерлера такая метафора видится особенно оправданной — отношений автора с рассматриваемым в книге кругом вопросов.)
Структура книги, при всей ее гибкости, организована вполне внятно — ее образуют три раздела, соответствующие трем аспектам перевода: как сказано в аннотации, «сущностному, персональному и бытовому». Впрочем, для последнего аспекта я предложила бы, скорее, название «социального». Сразу скажем, что последние два аспекта с трудом, если вообще, отделимы друг от друга; третий раздел книги, по сути дела, — о личных и общественных отношениях, складывающихся вокруг перевода, о «переводческом цехе как специфической корпоративной среде», о проблематичности, конфликтности, иногда и катастрофичности ее специфики.
То, что названо тут «сущностным» аспектом перевода, — гораздо шире технических, то есть словесных задач, проблем и трудностей. Все они оказываются в конечном счете надсловесными и уходят корнями в широкие контексты. (В этом смысле очень любопытно наблюдать прослеживаемую автором судьбу 129-го сонета Уильяма Шекспира, который переводили на русский разные поэты — среди них и сам Нерлер — в разные времена: результат каждый раз определялся как поэтическим инструментарием эпохи, так и личными особенностями переводящего.) В первом разделе Нерлер рассматривает перевод как комплексное, культурное явление, как установление связей между заведомо различно устроенными символическими мирами, в котором слово-инструмент — лишь следствие многого другого. По существу, разговор идет о взаимосоотносимости культур, внутри которых одни и те же — или похожие — явления чувствуют себя очень по-разному и выполняют разные задачи (автор показывает это на примере краткостиший в японской и русской литературе).
Этот раздел Нерлер неспроста начинает с важного для него героя, во многих отношениях знакового для разговора, ведущегося во всей книге в целом: с Александра Цыбулевского. К нему автор вернется и позже, во втором разделе, где рассматриваются принципы работы отдельных переводчиков, причем Цыбулевский тут поставлен в один ряд с такими мастерами, как Аркадий Штейнберг, Семен Липкин, Бенедикт Лившиц и сам Осип Мандельштам. (Как, может быть, помнит читатель нашего журнала, несколько лет назад мы публиковали рецензию Риветты Островской на собрание его критической прозы и записных книжек «Поэтика доподлинности»1 ; редактором-составителем этого тома был Павел Нерлер.) По аналогии с гениями места, у книг тоже бывают свои гении; так вот, Цыбулевский — вне сомнения, гений этого сборника. Культурный тип Цыбулевского — если не исключительный, то во всяком случае — довольно редкий. Человек русской культуры, он жил в Тбилиси и не просто любил эту страну, но знал ее язык — на правах одного из своих и переводил с него не как с чужого, но как с собственного внутреннего: кому, как не людям, совмещающим в себе более одного языка, знать их принципиальную, никогда не преодолимую до конца несоизмеримость? Кстати, Цыбулевскому же принадлежит формула, ставшая заглавием книги и описывающая, как строится всякий перевод: «путем потерь и компенсаций». Точнее, кажется, и не скажешь.
Грузия — еще один из смысловых центров книги. У автора — давние, с молодости, связи с этой страной, и профессиональные, и человеческие; среди переводимых им поэтов был и грузин Галактион Табидзе. Притяжение русских поэтов к Грузии, о котором здесь много говорится, явно выходит за рамки переводов как таковых и должно быть вписано, скорее, в более общие рамки грузинского мифа русской культуры, русской любви к Грузии и неминуемой — но и животворящей — идеализации ее. «В застойном советском море-социуме Грузия казалась очагом вдохновения и поэзии, островом братства поэтов, источником творческой энергии, человеческой приязни и настоящей личной внутренней свободы». В свете этого даже удивительно, что из всех переводивших грузинские стихи русских стихотворцев выучить язык оригинала взялся — из упоминаемых Нерлером — один-единственный: Бенедикт Лившиц (ему, Бено, как звали Лившица в Грузии, посвящена отдельная глава2 .
В отношении переводов с грузинского автора особенно интересует также Осип Мандельштам (еще один из культурных героев Павла Нерлера, давний предмет его исследовательского внимания: мы знаем Нерлера как основателя Мандельштамовского общества, теперь — директора Мандельштамовского центра Высшей школы экономики). В силу приоритетности для автора этой фигуры Мандельштаму в книге досталось целых две главы: одна посвящена его высказываниям о переводе, в другой анализируются переводы его произведений на другие языки.
Мандельштам встретится нам и в третьем разделе книги, посвященном переводческим сообществам и социальным обстоятельствам переводческой работы. Этот раздел открывает связанная с ним, по существу, катастрофическая история: о том, как в 1928 году в издательстве «ЗИФ» вышел перевод «Тиля Уленшпигеля» под редакцией Мандельштама, и по небрежению издателей Мандельштам оказался обозначен на титульном листе книги как переводчик. Это обернулось травлей поэта, что имело множество последствий вплоть до, как говорит автор, «перезагрузки всего переводческого процесса в СССР».
В целом же можно сформулировать несколько ведущих мыслей сборника. Во-первых, это укорененность переводческого восприятия и переводческих решений, в конечном счете, в (широко понятых) личных обстоятельствах и особенностях переводчика. Во-вторых — взаимооплодотворяемость культур, строительство их из материала друг друга, в немалой степени — и по принципам друг друга: «трудно, да попросту невозможно представить себе русскую словесность без переводного сегмента — без французских проклятых поэтов, без грузинских романтиков и голубороговцев, без шекспировских сонетов или японских краткостиший!». В-третьих, то, что перевод — машина времени — скорее, райского всевременья, — и уж точно — форма всечеловечности: «Гомер и Пушкин, Рильке и Руставели, Мандельштам и Басе — все они как бы собираются вместе в душе читателя и вдруг, неожиданно для него, оказываются его и друг друга современниками и соплеменниками». И, наконец, мысль о том, что вопрос поэтического посредничества между культурами, его устройства, принципов, способов принадлежит к числу вечных — то есть таких, которые, ставясь каждый раз на новом материале в новых условиях, никогда не будут решены окончательно.
1 Риветта Островская. Заметки о Шуре Цыбулевском // Знамя. — 2018. — № 6. https://magazines.gorky.media/znamia/2018/6/zametki-o-shure-czybulevskom.html
2 Я бы вспомнила здесь погибшего совсем молодым поэта и переводчика Владимира Полетаева (1951–1970), — русского мальчика, влюбленного в Грузию и учившего ее язык, чтобы переводить с оригинала.