Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2021
Знаковые имена современной русской литературы. Евгений Водолазкин. Коллективная монография под ред. Анны Скотницкой и Януша Свежего. — Краков: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2019.
Ягеллонский университет в Кракове проводит Международные научные конференции, посвященные изучению «творчества писателей, выделяющихся силой и оригинальностью своего таланта, пользующихся профессиональным признанием и читательским успехом». Материалы конференций публикуются в форме коллективных монографий, составляющих серию «Знаковые имена современной русской литературы». Первая конференция, прошедшая в 2016 году, была посвящена творчеству Михаила Шишкина, вторая, состоявшаяся в 2018-м, — произведениям Евгения Водолазкина. Несмотря ни на что, нами продолжают интересоваться в странах Восточной Европы. Это неожиданный и отрадный факт.
Сборник статей о книгах Евгения Водолазкина состоит из пяти разделов. Первый включает литературоведческие исследования, второй объединяет работы, затрагивающие проблемы перевода и восприятия произведений российского автора за рубежом, третий состоит из статей, освещающих стилистические и лингвистические аспекты произведений писателя, в четвертый вошли публикации на исторические темы, в отдельную часть выделено выступление самого Евгения Водолазкина на заключительном заседании конференции.
В центре внимания оказались главным образом романы «Лавр» и «Авиатор». Каждый из них рассмотрен самым детальным образом и в самом широком контексте. Монография составлена из блестящих и разнообразных работ, рассматривающих произведения анализируемого автора во всех, в том числе и в самых неожиданных, ракурсах.
Венгерский литературовед Жужанна Калафатич проводит интереснейшее исследование средневекового памятника «Александрия», повествующего о подвигах Александра Македонского, как субтекста романа «Лавр». Филиппо Каманьи из Ягеллонского университета посвятил объемную статью образу кладбища, которое в прозе Водолазкина предстает пространством диалога, «инициируемого живыми и предполагающего участие мертвых». Израильский литературовед Константин Бондарь рассмотрел способы описания Водолазкиным ученых-гуманитариев.
Отдельного внимания заслуживают работы, посвященные проблемам перевода произведений Водолазкина на польский, чешский, венгерский, финский языки и вскрывающие множество прелюбопытных нюансов. К примеру, Александра Козиол из Польши перечисляет трудности перевода Лавра на польский язык, обусловленные различиями между католицизмом и православием. Венгерский переводчик Лайош Палфальви рассказывает о новых гранях романа «Лавр», созданных в ходе переложения церковнославянизмов на венгерский язык.
В книге нет ни одного проходного или малоинтересного материала. Единственная неточность, которую можно заметить, заключается в излишнем оптимизме в отношении той роли, которую играют книги Водолазкина в нашей общественной жизни. Авторы статей, как наши соотечественники, так и представители других стран, сходятся в том, что художественный мир его романов — часть общего российско-европейского культурного пространства или мост между культурами.
Участники конференции выделили множество привлекательных свойств прозы писателя. По общему признанию, роман «Лавр», опирающийся на агиографическую традицию и имеющий целью «показать, что все достигается работой духа», намечает перед современным читателем, которому, как пишет Матеуш Яворски из Познани, «пришлось жить… при отсутствии трансцендентного измерения бытия», перспективой духовного развития. Кроме того, одна из важнейших характеристик художественного мира «Лавра» — открытость. Как справедливо отмечает венгерский филолог Тюнде Сабо, значительное место в этом произведении отдано итальянскому тексту, содержащему отсылки к Данте и Петрарке. Швейцарский литературовед Лоренцо Амберг отмечает: «Роман “Лавр” — это история одной души, одной личности, ее внутреннего развития… Но это внутреннее развитие осуществляется на фоне мировоззренческого многообразия в тесном соприкосновении с внешним миром и немыслимо без него». На одну чрезвычайно существенную черту романа «Лавр» обращает внимание его переводчик на венгерский язык Лайош Палфальви: «Роман Водолазкина знакомит читателя со специфической северо-западной версией древнерусской идентичности, которая сильно отличается от московской. Царя будто не существует в сознании персонажей, а северные города независимы, самостоятельны, как греческие города-государства. Князья не подчиняют Церковь светской власти, а в религиозной жизни очень важную роль играет феномен, который Путна (чешский историк) называет контркультурой». Можно сказать, что Древняя Русь в романе «Лавр» развернута к читателю своей наиболее привлекательной стороной. Здесь описан тот этап развития страны, когда ее европейский и ренессансный потенциал еще не был загублен.
Все сделанные литературоведами наблюдения абсолютно верны. Но у проблемы есть, к сожалению, еще одна сторона — общий культурный и политический контекст, в котором появился и живет роман «Лавр». Любимое Водолазкиным Средневековье имеет в массовом сознании ряд прочных ассоциаций. К ним относятся религиозный и церковный диктат, обскурантизм, иррационализм и феодальная несвобода. Актуализируя само понятие «Средневековье», Водолазкин, помимо собственной авторской воли, актуализирует и все с ним связанное. Получилось так, что роман «Лавр», легализующий средневековые «вечные» ценности, оказался в русле современной политической конъюнктуры. Этим он радикально отличается, например, от романа «Мастер и Маргарита», который при той же заостренности на религиозных и богословских проблемах шел абсолютно вразрез с конъюнктурой и был по сути совершенно антидогматическим.
Марк Липовецкий, автор статьи «Анахронизмы в “Лавре” Евгения Водолазкина, или Насколько серьезна “новая серьезность”» — единственный, кто указал на консервативную основу романа «Лавр». Дело в том, что эстетики Средневековья и постмодернизма с легкой руки самого Водолазкина, сказавшего, что «через постмодернизм мы до некоторой степени возвращаемся к средневековой поэтике», часто смешиваются. Липовецкий обратил внимание на существенное отличие одного от другого, заключающееся в наличии либо отсутствии механизма деконструкции: «В постмодернизме прогресс — это лишь один из метанарративов модерности, на которые… направлена постмодернистская критика. <…> В Средневековье, наоборот, отсутствие идеи прогресса отнюдь не означает критики метанарративов. Напротив, вся средневековая эстетика, как видно и по “Лавру”, подчинена метанарративу спасения… Очищенный от деконструкции, постмодернизм, в интерпретации Водолазкина, становится проводником авторитарности и прокладывает дорогу для эпохи новых метанарративов, которую в 2015 году писатель назвал “новой серьезностью”».
Что же касается романа «Авиатор», то многие исследователи отмечают, что он чрезвычайно важен как попытка осмысления-проживания исторической травмы и ее преодоления. Марина Абашева из Перми, описывая общую ситуацию, цитирует меткое высказывание Гасана Гусейнова: «Настоящая травма — десятилетий несвободы, поголовных депортаций народов, бессудных и беззаконных расправ над людьми… — подменена свежей эмоциональной травмой распада государственной машины. <…> Той самой машины, которая как раз и ответственна за первичную травму». По мнению Абашевой, литература «в отсутствие политик памяти… берет на себя труд создания поэтик памяти». Пример тому — роман «Авиатор», который воссоздает «процесс реконструкции коллективной памяти». Александр Распопов из Университета имени Адама Мицкевича указывает на то, что Евгений Водолазкин «в романе “Авиатор” (2016) с новой силой вводит в художественное и общественное сознание тему Соловецких лагерей», а кроме того, в нем «ставится необыкновенно важный и до сих пор актуальный вопрос уклонения преступников от ответственности за содеянное, распределения и перераспределения вины и невиновности». Илона Мотюнайте из Псковского государственного университета ставит роман «Авиатор» в один ряд с романами «Обитель» и «Зулейха открывает глаза». По мнению автора статьи, тот факт, что все три произведения были отмечены премией «Большая книга», свидетельствует о читательских потребностях и ожиданиях: «Премирование романов о советском лагере отвечает потребности людей осмыслить самое сложное и травматичное явление недавней истории». Увы, опыт экранизации романа «Зулейха открывает глаза» свидетельствует о другом. Шквал негодующих комментариев зрителей, повторявших мысль об «очередной попытке очернительства отечественной истории», заставляет признать, что никакой потребности в осмыслении прошлого у общества нет, а есть острое желание все забыть и сделать вид, что ничего не было. К сожалению, литература играет столь малозначительную роль в жизни общества, что по отклику на книги можно судить о настроениях лишь узкого круга читающей публики. А эти настроения могут серьезно расходиться с общими.
К моменту проведения конференции еще не вышел роман «Брисбен». В нем нашла своеобразное развитие мысль Евгения Водолазкина о том, что «человечество не имеет цели, цель имеет только человек. Им одним, говоря всерьез, и стоит заниматься. Во всем, что шире человека, есть какая-то ненадежность». Доведенная до конца, эта идея превращается во что-то похожее на охранительный манифест, прячущийся за декларацией непротивления злу: «Ты считаешь, что ради хорошего стейка нужно сменить систему. Я же думаю, что нужно просто научиться хорошо готовить. А система — она подтянется». В нынешних обстоятельствах такой призыв к самосовершенствованию в условиях добровольного отказа от общественной позиции вряд ли нашел бы положительный отклик у представителей европейской гуманитарной науки.