Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2021
Галина Климова. Сказуемое несовершенного вида. Ставрополь: Ставролит, 2020.
Вопреки «филологичности» своего названия, книга избранных стихотворений Галины Климовой далека от «филологической поэзии». Разве что к ней можно приложить слова, которыми Сергей Аверинцев определял филологию — «служба понимания». Стихи Климовой если и исследуют специально механизмы творчества, то в той мере, в какой любые стихи, по родовой авторефлексивной сущности лирики, будут «стихами о стихах». Книга — о жизни, смерти и любви. И о понимании, что ничего не кончается, — о потенциальном бессмертии слова и лирического жеста.
Заглавие книги постулирует принципиальную открытость индивидуальной лирической судьбы и самой поэзии. Духовные (и следствие их — физические) действия («сказуемое») не позволяют жизни обрести «совершенный вид», постоянно размыкая круг, кажущийся фаталистам замкнутым. Уже в заглавии —жизнеутверждающий заряд, градус которого не понижается на всем протяжении книги.
Это не значит, что в стихах Климовой нет боли, страха, слез, тоски. Есть. Так, любовь неразделима со смертью:
Как маленькие дети в жестокой правоте,
слова любви и смерти мы шепчем в темноте.
Все тише в сердце залпы,
а в воздухе — восторг,
все к смерти клонит запад
и лишь к любви — восток.
От косточки, от праха
какая вздрогнет твердь?
Нет выбора без страха.
Одно — любовь и смерть.
Но ключевым становится метасюжет преодоления энтропии поэзией, самой ее материей, музыкой. Музыкальная тема в книге — из лейтмотивных. Лирика Климовой просодически богата и разнообразна, и «Сказуемое несовершенного вида» — книга-диалог. Климова воссоздает естественную речь с ее непредсказуемыми акустическими градациями, переходами с крика на шепот, перехватами дыхания, сохраняя внутристиховую катарсическую мелодику. Музыка позволяет приблизиться к невыразимому, передать соприкосновение с ним в тактильной ощутимости.
Это первая книга автора, вышедшая не в родной для Климовой Москве. Издана она в ставропольском издательстве «Ставролит» — и отлично. Стихи подкрепляются иллюстрациями в духе «наивной» живописи и футуристичной графикой, искривляющей строчки в разнообразных геометрических проекциях, что придает текстам дополнительное смысловое измерение. Авангардистский «примитивизм» иллюстраций акцентирует эмоциональную открытость стихов.
Названия разделов несут в себе семантику гармонического со-творения: «Опыт райского сада», «Колокольня света», «В отряде равнокрылых». Равенство всего сущего под взглядом Творца не отменяет творческой индивидуальности, но оформляет ее: лишь испытав нежность «ко всему живому на земле», можно оказаться «в своем роде» (так именуется один из разделов). Бытовые детали у Климовой раскрывают в своей обычности — свою неповторимость. Ничто не только не кончается, но и не повторяется. «Детская кухня» располагается «по адресу: Москва, Млечный путь». Временное и бесконечное, вещное и вечное едины в неостановимом потоке самим из себя творимого бытия:
Новорожденный день и вечность так похожи —
два выраженья одного лица:
Творец, не признанный в прохожем,
или прохожий в образе Творца.
Поэзия, великий уравнитель эпох и пространств, позволяет, например, заново воссоздать переписку Дали и Галы. Климова очень внимательна к фонетическому составу и культурным коннотациям своего греческого имени, означающего «мягкая, милая, безмятежная» (а в болгарском — глагол «нежить, ласкать»). Это закономерно: именование предмета и есть его осуществление, в этом — родовая суть поэзии.
Автобиографичная, ретроспективная лирика Климовой не только (возможно, и не столько) отражает прошлое, но и преображает его, «забрасывая» во всей полнокровности в стиховое настоящее, а то и в будущее. Статус вдовы в одном из стихотворений создает новую степень родства лирической героини с матерью. Слегка мифологизируясь, прошлое остается для героини близким и дорогим (показателен в этом плане раздел «улица Климова»). Ментальные расстояния в этих стихах благодаря их плотной экспрессии преодолеваются стремительно.
Суггестивная, авангардная образность (описание «подводного музея», сравнение месяца с ухом Ван Гога) и обостренный лиризм у Климовой подпитывают друг друга. Авангардный компонент, усиленный дизайном, модернистская установка на жизнетворчество взрывают изнутри традиционалистскую тематику стихотворений. Скачущие буквы, прыгающие шрифты воплощают собой то ли детскую игру, то ли «древний, родимый» Хаос, гармонизируемый внутренней цельностью лирической героини. Пляшущие строчки напоминают нервную кардиограмму, буквенное «сердце» бьется нервно и неровно, с равной чуткостью отзываясь и на нахлынувшие воспоминания, и на мимотекущую действительность, в которой поэтическая оптика различает ее причудливое подспудное устройство. Сонное марево памяти оборачивается ясной осознанной болью («И боль чужая побежала — моей»). «Болотная кочка» благодаря силе лирической рефлексии становится твердой стоической почвой.
Если произнести вслух название одного из стихотворений «Бес уныния» — услышится «без уныния». Это показательно для всей книги. Кажется, уныние (наряду с гордыней) в христианско-пантеистических координатах книги осознается как главный грех. Противостоит ему Климова воссозданием многоцветности и жизнетворности мира.
Разные значения слова «язык» (орган речи, знаковая система) у Климовой синтезируются: «покажите язык, — говорит, — рельеф как на географической карте». Глубоким речевым дыханием стихов, первозданной гулкостью выговариваемых слов поэт резко пресекает даже намек на умертвление речи. Из кирпичей букв и звуков она строит «общежитие добра», в котором на естественных, «птичьих» правах обитают стихи, способные (по Хармсу) «разбить окно» и впустить в комнату читательского бытия свежий воздух настоящей поэзии.