Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2021
Об авторе | Татьяна Вольтская родилась и живет в Санкт-Петербурге. Поэт, эссеист, автор двенадцати сборников стихов. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия), премий журналов «Интерпоэзия» (2016) и «Звезда». Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация стихов — в № 3, 2020 «Знамени».
За постоянное и плодотворное сотрудничество с журналом Татьяна Вольтская отмечена Орденом «Знамени» в 2020 году.
* * *
Август. Едут Борис и Глеб
По неровной лесной дороге.
Копья солнца в зелёной мгле,
Листьев складчатый плащ широкий.
На опушке видны с горы
Пятна крыш и заборов ветхих.
Смолы капают из коры,
Белки вспыхивают на ветках.
Запах хлеба — сюда, князья,
К избам, к жёлтому полю, к жатве.
Останавливаться нельзя,
Если облако — в провожатых.
Конь буланый и вороной,
Плащ — малиновый и зелёный,
И у каждого за спиной —
Тень дымится, туман слоёный.
Скоро день прогорит дотла,
Смолкнет гомон, знакомый с детства —
Молотки и колокола,
Ржанье, блеянье, плач младенца.
Едут, едут Борис и Глеб,
Свет играет на лицах тихих,
И сжимается сердце вслед
И бросается — защитить их.
* * *
Свет вырубился. Мы зажгли свечу,
Печь растопили, подогрели кашу.
Вокруг внезапных огненных причуд
Раскинулись по стенам тени наши,
А наши мысли вышли из углов.
Дождь кончился, в окно стучался ветер.
В печи дышала гроздь багровых дров,
Ведро воды сипело, как Дарт Вейдер.
И потянулись к нашему столу
Гуляки, зависающие в клубах,
Мазурики, прилипшие к стеклу,
Раскольники, сгорающие в срубах,
Монахи, старцы, странники, хлысты,
Философы, филологи и волки,
Глядевшие на нас из темноты,
И парень с Че Геварой на футболке,
А прочий мир исчез в ночной золе.
Все на свечу глядели, не мигая,
Пока она плясала на столе,
Испуганная, стройная, нагая,
Как будто слово уголками губ,
Творя миры без видимых усилий.
И свет зажёгся — беззастенчив, груб.
И мы его, конечно, погасили.
Рифма
-
- Стали времена наши больно строги —
Рифмы изгоняются, как скоморохи:
Как услышат их пение да скаканье —
Зажимают нос, машут руками,
Рожу кривят, поскорей сжигая
Гусли — музыка, мол, у нас другая,
Как её узнать, мы вам скажем приметы.
Врёте — музыки у вас больше нету.
-
- Рифма, девочка моя, плясунья, певунья,
Как же я любуюсь тобой, гибкой, юной —
Надо же, колесом прошлась, на руках повисла,
А на самом деле ты — ищейка смысла —
Носом по земле, крыльями в поднебесье,
Что тебе до гордости, до ленивой спеси
Знатоков, объявивших тебя плебейкой.
На тебе вина — обиду запей-ка,
Никого не слушай, летай без страховки, зная —
На одно лицо унылая новизна их.
Обозвали тебя старухой — пусть подавятся ложью:
Рифма, девочка моя, ты всех моложе!
* * *
Не страшны ни бедность, ни торжество
Негодяев — когда не торжествовали?
Страшно, что потемнею — сухой листвой,
Что тебя позабуду — хотя едва ли;
Ослабею, сникну, поверю лжи,
Страшно, что разучусь говорить по-русски,
Что отхлынет музыка, обнажив
Каменистого горла сухое русло,
Что однажды заговорит трава,
Покачнутся клёнов тугие сферы,
И, смеясь и толкаясь, придут слова —
И останутся у закрытой двери.
* * *
Как же все эти улицы без меня,
Как же окон тающие гирлянды?
— Как стакан на празднике без вина —
Обнесли, забыли налить — и ладно.
Как же эти скверики без меня,
Голубиная клинопись, отпечатки
Лап собачьих, летучие семена
Ливня в месиве городского чата?
Как же голос, слышимый только мне,
Как же хлебница с коркою заскорузлой,
Как же он без меня, этот сад камней,
Звон, дымок, проспекта сухое русло?
* * *
Капли на тёмных крыльях тихо качает ель.
Воздух — твоя могила, земля — твоя колыбель.
Облако простоволосое встало над головой,
Выстелены овраги желтеющею травой.
Долго равнина волнами катится, широка,
Да не найти мне камушка, не положить цветка.
Что мне Москва кипучая —льётся рекой елей,
Купола вырываются пламенем из щелей,
Что мне деревня — брёвнышки в сумеречной золе —
Мёртвой царевной спящая в воздухе-хрустале,
Что мне пути, пророчества, Новгород, Тверь, Тамбов,
Если моё отечество — это твоя любовь.
* * *
И голуби, свистящие, как пули,
И узкий двор, и лавочка в тени,
И вывеска «Столовая». Люблю ли,
Не спрашивай — а на небо взгляни,
И на дома — сырые, настоящие,
На ровные квадраты белых рам.
И на помойке сваленные ящики,
И на углу грузинский ресторан —
Всё в первый раз как будто, всё в диковинку —
И площади подкова, и Нева,
Сбегающая к морю, как к любовнику,
Раскинув для объятий рукава.
* * *
При декабре, при тусклом свете
Зачем ты тянешься ко мне?
Кусты отталкивают ветер,
Ворона лает в вышине,
И наша нагота сырая —
Как снег, подтаявший слегка.
Мы правда изгнаны из рая —
Хотя не поняли пока.
Но сердце прыгает по клетке,
Фонарный светится дичок,
И растворяется таблетка
Луны — и по реке течёт.
* * *
Вот, кажется, и горе минуло,
Осталась только боль тупая.
Зима — женитьбой Бальзаминова —
Всё топчется, не наступая.
Труды идут привычной вахтою,
И пар над чайником клубится,
Проходит жизнь нахальной свахою —
Мол, не желаете влюбиться
Вот в этот дом, вот в это дерево
И в переулка лёгкий прочерк:
У ней в загашнике немеряно
Случайных лиц, случайных строчек,
Приманок — льющиеся лавою
И в нос шибающие потом,
Блестят — и заслоняют главное,
Мелькнувшее за поворотом.
* * *
Как же мы рады снегу-то!
Мокрый? Да не беда —
Будто вернулся некто,
Канувший навсегда.
Ждать перестали, сотням
Дел предались скорей,
А оглянулись — вот он
Топчется у дверей.
Клён замахал, танцуя
Ветками по торцу,
Мокрые поцелуи
Катятся по лицу.
* * *
Кому-то зной, кому-то вьюга,
Кому-то — вечная весна.
Пока мы смотрим друг на друга —
Ни смерть, ни старость не страшна.
Смотри же на меня, смотри же,
Растерянности не тая —
Как будто нету ни Парижа,
Ни Питера, а только я,
И ты — стоишь в рубашке синей,
Дрожишь в ресницах, как слеза:
Мы оба догорим и сгинем,
Как только отведём глаза.
* * *
Дом стоит на четырёх валунах,
Как на буквах, утверждённых вначале,
Небо детское в льняных пеленах
Разметалось у него за плечами.
Дом стоит на валунах, точно мост.
В мокрых листьях тлеет солнечный слиток.
На одном из валунов певчий дрозд
Рано утром разбивает улиток.
Открывает небо глаз голубой —
Тень твоя располагается тут же
На траве — и я болтаю с тобой,
Угол каменный покрыт скорлупой,
И шиповник отражается в луже.
Май
Клесты, звенящие, как рюмки,
Весь лес — прабабушкин буфет:
Откроешь дверцу, тянешь руки,
Но видишь только тень и свет,
Иголки на тропе неровной,
Воды дрожащие глаза.
Идёшь — из ямы оркестровой
Выглядывая в небеса,
И толпы ёлок-дирижёров
Стоят и машут без конца,
И ни один птенец, прожорлив,
Не вылупился из яйца.
Всё впереди ещё, в проекте,
Повсюду ноты, чертежи,
И нам с тобой обняться негде.
Послушай птицу. Не спеши.
* * *
Между звёзд — бельевая верёвка.
Крыша в инее. Дым из трубы.
Спутник, шустрый, как божья коровка,
Пробирается в ёлках. Терпи —
Самолёт, расстоянью переча,
Не летает. Мерцает река.
Между нами — от встречи до встречи
Без перил и страховки — строка.
* * *
Огонь омывает дрова,
Тепло разливается в доме.
На всех его хватит едва,
Но мы, получается, в доле.
И я одного не пойму —
За что это нам привалило —
И сумерки в синем дыму,
И лужа чернее винила,
С дорожками круглых борозд
От ветра — пластинка немая.
Так тихо — на проводе дрозд
Засвищет — и я понимаю.
* * *
Снег падал на верную смерть —
Густой, бескорыстный, апрельский,
Без всякой надежды, заметь, —
На мокрые ветки, на рельсы,
На серенький сельский вокзал,
Из рыхлой растрёпанной выси:
На целую жизнь опоздал,
Залётка, — и вот заявился
Во всей бесполезной красе,
Всю зиму прошлявшийся где-то,
И вот он гуляет на все,
Запомни — смеётся — до лета!
Знать, жизнь его не задалась
Вдали, на чужой-то сторонке —
И он отрывается всласть
И сам себе шлёт похоронки.
* * *
Через стекло дождя, пасмурные леса
Медленные текут петушиные голоса —
Через моё окно, через пожарный пруд,
Оредеж и Неву, Вислу, Гаронну, Прут,
Плоский балтийский пляж, серый густой Гудзон,
Через клубки дорог, пятна распухших зон,
Слипшуюся траву, вымокшие кусты,
Каждый, кто был рождён, слышит их — но не ты.
Сон твой плывёт, как флаг, отнятый у толпы,
Губы твои во сне выпуклы и теплы.
Пой, петушиный хор, утро — пора домой.
Как же ты крепко спишь за морем, милый мой!