Людмила Улицкая. Чума
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2021
Людмила Улицкая. Чума: сценарий. — М.: Bookmate Originals: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020.
Большие писатели часто становятся провидцами: история литературы знает множество таких примеров. Однако явление (иначе не скажешь) в 2020 году текста Людмилы Улицкой «Чума» можно отнести, скорее, к категории загадочного совпадения, учитывая контекст и обстоятельства.
Оказавшись в самоизоляции в связи с пандемией, Людмила Евгеньевна взялась разбирать свой архив и нашла написанный в 1978 году сценарий «Чумы». Он ждал своего часа долгие сорок два года, чтобы вновь явиться внезапно, вместе с новой опасностью.
В первые месяцы эпидемии, пытаясь справиться с нарастающей тревогой, многие бросились перечитывать вдруг ставшие актуальными тексты: «Пир во время чумы» А.С. Пушкина, «Декамерон» Д. Бокаччо, «Чуму» А. Камю. Своевременно найденный сценарий Улицкой безупречно попал в читательский запрос и внес лепту в утоление жажды художественного осмысления вдруг случившейся, заставшей врасплох реальности.
В основе сюжета «Чумы» — реальная история, развернувшаяся в Москве в 1939 году в связи с угрозой бубонной чумы. Ученый-микробиолог Рудольф Майер, которого, пожалуй, нельзя назвать главным героем (в тексте вообще нет главного героя-человека), — он, скорее, действующее лицо, попадающее в драматическую ситуацию и вовлекающее в нее других, — едет в Москву на заседание коллегии Минздрава по поводу предупреждения угрозы чумы, но он заразился в лаборатории и сейчас, не зная об этом, невольно становится потенциально опасен для всех, кто рядом. На первый план выходит категория «роковой случайности»: в условиях эпидемии каждый может стать ни о чем не подозревающей жертвой непреодолимой и неконтролируемой Силы.
Так на страницы текста прокрадывается Cтрах, главный герой сценария. Но, может быть, главный герой — Чума? Или это всего лишь ужасающе прекрасная, правдивая декорация?
Действующие лица истории (а их немало — это все, кого встречает Майер) еще не знают о нависшей угрозе, но в сердце читателя, который с первых же страниц становится зрителем (такова сила текста, обладающего высокой «кинематографичностью»), страх уже поселился.
Как и полагается в хорошо сделанной истории, «саспенс» постепенно нарастает, повествование превращается в кадры хроники, репортаж с места событий, приобретает эффект документальности. Время показывает свое лицо — мы понимаем, что за окном спешащего в Москву поезда 1939 год, разгар сталинских репрессий. Уровень страха неумолимо ползет вверх по шкале. А тут еще в дороге замерзают подопытные гуси, которых везет в Академию попутчик Майера. Смерть уже рядом и скоро вступит в права.
В Москве события разворачиваются стремительно: когда о болезни Майера становится известно, единственной срочной мерой предотвращения эпидемии оказывается вмешательство органов НКВД, которые начинают оперативно «изолировать» всех контактировавших. Теперь страх пронизывает повествование уже на всех уровнях: люди прощаются со свободой, а их семьи — с ними, не надеясь, что смогут увидеться вновь. Карательная власть, впервые, наверное, по воле случая оказавшаяся носителем гуманитарной миссии, намного страшнее чумы. «Это была просто чума!» — кричит один из недавних изолированных в трубку простившейся с ним навсегда жене, когда в финале становится ясно, что его отпустят.
Тема репрессий и выживания (физического и морального) в особенно тяжелые периоды советского прошлого важна для Улицкой и достоверно проявляется через образ героя-интеллигента из научной среды. В рассказах разных лет, в романе «Казус Кукоцкого» встречается этот лейтмотив. Взгляд через оптику человека науки близок Улицкой, это ее рабочий инструментарий. Биолог по профессии, она тонко считывает алгоритмы происходящего и исходя из них строит повествование. Разгорается чума — закручивается сюжет — усиливается эмоциональная вовлеченность. Нельзя не упомянуть о том, что этот текст волей-неволей оказывается остро политизированным, в силу присутствия в нем отчетливой трагической оппозиции «маленький человек — Власть». И пусть сейчас власть действует во благо, очевидна беспомощность человека перед колоссом, незащищенность личности. Последние вздохи сломанных судеб, крики отчаяния отчетливо и ясно звучат, создавая стереоэффект — мы слышим голос хора.
В случае с писателем уровня Улицкой гражданская позиция становится неотделима от авторской. В своих публичных выступлениях Улицкая неоднократно озвучивала отношение к доминирующей власти. Невозможно в этом контексте не упомянуть недавнее письмо — ответ на обращение Светланы Алексиевич к российской интеллигенции, в котором Улицкая говорит: «Ни одной минуты своей жизни мне не нравилась власть. Никакая — ни сталинская, ни послесталинская, ни весь хоровод последующих наших лидеров…». И тем не менее в основу сюжета легла именно история о том, когда власть сработала в защиту, а не в нападение.
Трагическое противоречие здесь в том, что этот случай — редчайший и что «метод не имеет значения»: ведь правду о чуме никому не говорят, что становится причиной личных трагедий, они вспыхивают и растворяются в пламени всеобщей страшной угрозы. Полуправда, недосказанность, атмосфера слухов — отчетливая тема текста Улицкой и нашей сегодняшней реальности.
В сценарии встречается много сквозных образов, и один из главных — определяющий хронотоп образ поезда, движущегося сквозь необозримое пространство. Поезд доставляет чуму в Москву, другие составы подхватывают и везут ее дальше, в разные концы страны, которую, если не произойдет чуда, не спасет даже ее необъятность.
И чудо происходит. Почти все контактировавшие вовремя изолированы, эпидемия остановлена. Кажется, все снова спокойно, насколько это вообще возможно в 1939-м, предвоенном, наполненном страхом году. Но не найдена одна женщина, туркменка с колдовскими раскосыми глазами, которую Майер встретил в гостинице «Москва». Она таинственно исчезает, растворяется по дороге домой, становясь символом хтонического, неконтролируемого начала: чума притаилась и ждет своего часа, как дождался этот сценарий.