Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2021
«Никоновы. Три художника» — проект Новой Третьяковки, представивший живопись и графику целой творческой династии, проходивший с 23 сентября по 8 ноября 2020 года. Трое больше описываемой эпохи — хотя бы потому, что каждый из художников вышел за рамки мейнстрима ради собственного понимания свободной живописи.
История знает множество династий художников. В России это в первую очередь Аргуновы, Брюлловы, Маковские, Колокольниковы, а также род Бенуа — Серебрякова — Лансере; в мировом масштабе — Беллини — Мантенья, Брейгели, Гирландайо, Карраччи и авторы «Великолепного часослова герцога Беррийского» братья Лимбург. Наименее цитируемы, но неоспоримо важны для мирового искусства представители династии Козэнс, заложившие основу для появления абстракции с пейзажной ассоциативностью еще в XVIII веке. Стоит упомянуть и род Валадон — Утрилло, особенно Сюзанну Валадон: она стала и живописцем, и вдохновительницей признанных шедевров импрессионизма от Дега, Ренуара и других.
В советское время с династической преемственностью, в том числе художественной, стало по ряду исторических причин сложнее, но и здесь есть кого вспомнить: Никоновы были совсем не одиноки. Так, сын Бориса Иогансона (некоторым еще памятны его «Советский суд», «Допрос коммуниста» и «На старом уральском заводе», имевшие в свое время хрестоматийный статус) Андрей стал художником-графиком, внук, Игорь Андреевич Иогансон — художником и скульптором; он также известен как основатель арт-пространства «Spider & Mouse». Может быть, менее известно, что к художественной династии принадлежал и Гелий Коржев-Чувелев, мастер «сурового стиля», возможность пересмотреть работы которого — фактически, открыть этого живописца заново — несколько лет назад дала нам та же Третьяковская галерея. Дед Коржева Петр Васильевич, архитектор-землеустроитель, был — правда, еще в досоветские времена — художником-любителем, а отец, Михаил Петрович, ученик Щусева, стал основоположником советской ландшафтной архитектуры. Живописью занималась жена Гелия Михайловича Кира, художницей стала и их дочь Ирина, вышедшая замуж опять-таки за художника — Владимира Надеждина. Теперь династию продолжает их сын Иван (взявший фамилию Коржев), художник и скульптор.
Работы же династии Никоновых, часть большой истории, хранятся в фондах Третьяковской галереи и покупаются на Западе. Однако, будем честны, пиетета у обычного зрителя перед ними нет. Может быть, оттого, что братья вошли в конфронтацию с советским официальным искусством, а дочь Павла, Виктория, прожила не такую долгую жизнь, чтобы застать оценку ее действительного вклада в культурную жизнь своего времени.
Павел, родившийся в 1930 году, останется в истории искусств в первую очередь конфликтом с Никитой Хрущевым — тому не понравилась работа 1962 года «Геологи»: по мнению генсека, она недостаточно героически представила труд советских рабочих. В ней едва намеченные линии туч — слева направо, снизу вверх — повторены абрисами холмов и движениями каравана, а все вместе создает ощущение тревожной, торопливой предопределенности, никак не вяжущейся с официальной идеологией. Взаимоотношения фигур на переднем плане неясны, каждый будто сам по себе, а живописным центром полотна и вовсе становится глаз животного под седлом (оленя?). И это черное пятно с белой каплей блика никак не хочет нам рассказывать о безусловной победе и строящемся рае для всех…
Павла Никонова связывают с суровым стилем, и его творческий поиск происходит через фигуративный экспрессионизм. Холст «Мясо», привезенный специально для выставки из американского собрания, — оммаж «Бычьей туше» экспрессиониста Хаима Сутина: он менее пастозен и оттого менее витален, а более мятущийся, неуверенный в себе и в окружающей действительности, что станет характерным для значительной части послевоенного мирового искусства. Любопытно, что в графике Павла прослеживается и наследие брюлловской школы, и даже барбизонское: тучные формы в тонах сепии и сама организация колористических взаимоотношений неба и земли.
Михаил Никонов (1928–2010), как и младший брат, обучался в Московской художественной школе, а после — в Суриковском институте. Лидер «Группы девяти», художественного объединения конца 1950-х — середины 1970-х годов, Михаил избрал отправной точкой французскую школу живописи, переосмыслив ее и заставив отображать знакомую ему реальность. Внимательный зритель заметит знакомство с наработками караваджистов, как самого Караваджо (что заметно в использовании темы игроков в карты), так и менее известных представителей, например, ноктюрнового Де Латура. Но наибольшее влияние на него оказали французские постимпрессионисты, символисты ХХ века вроде Мориса Дени и, конечно же, русский авангард и «Бубновый валет». Желание сделать плоскость звучной, яркой, декоративной отличает его от изысканий брата и яснее всего прослеживается в портретах.
И то и другое — недопустимый формализм, не отражавший идеалов советской эпохи, — это о старших Никоновых. Младший представитель династии, Виктория (1968–2008), на основе инструментария отца собрала собственную живописную вселенную. Приглушенные тона охры и сепии взяты полупрозрачно, и занимают ее воображение свет и его границы с тьмой, подчас неясные, а порой, напротив, чрезмерно жесткие, которые она старается смягчить, как и абрисы предметов. В итоге будто бы из глубины проступает холодный и жемчужный вермееровский свет. Камерные натюрморты и изображения интерьеров словно забывают снять с себя маску монументальности, доставшуюся по наследству.
Одна из важнейших для нее работ, «Автопортрет в зеркале» 1997 года, настолько скупа в применении средств, что далеко не каждым может быть с первого взгляда оценена по достоинству. Все та же сепия, жемчужный свет — все это экспрессивный минимализм, современное искусство. Темная безликая фигура, быть может, в контражуре, покоится на объекте (или за ним), который мог бы быть абсолютно любым предметом интерьера по желанию: от стола до уложенной набок стиральной машины. Зрительская интерпретация сюжета полотна важнее собственной интерпретации автора, важнее авторских воспоминаний, значимее пленэризма.