Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2021
Об авторе | Марк Григорьевич Альтшуллер (род. 1929) — советский и американский литературовед-пушкинист, специалист по истории русской литературы конца XVIII — начала XIX века, профессор Питтсбургского университета (США), доктор филологии, хранитель Цветаевского архива Екатерины Альтшуллер-Еленевой. В «Знамени» публикуется впервые.
В 1972 году вышел отдельным изданием необычный роман Вениамина Каверина «Перед зеркалом». Во-первых, роман был эпистолярный, что для конца ХХ века было несколько необычно. Во-вторых, в авторской аннотации было сказано, что в основу книги «положены подлинные женские письма».
Насчет второго читатель, хорошо знающий мастера великолепных сюжетных построений, имел полное право усомниться. Тем более что отсылка к якобы чужим текстам имеет давнюю и славную литературную традицию. Кто только из великих писателей не переписывал чужих рукописей! Традиция, кажется, начинается с Сервантеса, который «перевел» на испанский язык «Историю Дон Кихота Ламанчского, написанную Сидом Ахметом Бененхели, арабским историком» (ч. 1, гл. IХ).1 Остроумно рассказал об этих обычных писательских «плагиатах» великий имитатор Вальтер Скотт: «Один счастливец гуляет по берегу моря, волна швыряет ему под ноги небольшой цилиндрический сосуд или шкатулку с сильно пострадавшей от морской воды рукописью, которую с большим трудом ему удается расшифровать, и т.д. Другой заходит в бакалейную лавочку купить фунт масла, и смотри, пожалуйста: бумага, в которую завернули его покупку, представляет собою рукопись каббалиста. Третьему удается получить у хозяйки меблированных комнат бумаги, оставшиеся в старинном бюро после умершего жильца»2 .
В русской литературе таких «издателей» чужих текстов тоже хватало: и Пушкин, и Гоголь, и Лермонтов… Тем более можно было заподозрить в выдумке мастера острых, захватывающих сюжетов. Несколькими годами позднее он рассказал, что досталась ему рукопись романа почти так же, как об этом писали его многочисленные предшественники: «Лет восемь тому назад мне позвонил почтенный ученый, с которым я встречался очень редко <…> будем называть его Р. — и спросил, не хочу ли я познакомиться с многолетнею перепиской между ним и… Он назвал незнакомую фамилию, которую я сразу же забыл <..> вскоре он привез три аккуратно переплетенных коричневых тома3 .
Предположение, что все это традиционный романтический рассказ о счастливых находках, подкрепляла в «Послесловии» маленькая выразительная деталь о работе над счастливо обретенной рукописью: «Понадобилась сильная лупа, чтобы прочитать эти случайно попавшие ко мне письма, — почерк был неразборчивый, обгоняющий мысли, небрежный»4 .
Эти слова удивительно напоминают рассказ Сани Григорьева о чтении дневников погибшего штурмана «Святой Марии»: «И снова я принимался за эту мучительную работу. Каждую ночь — а в свободные от полетов дни с утра — я с лупой в руках садился за стол, и вот начиналось это напряженное, медленное превращение рыболовных крючков в человеческие слова — то слова отчаяния, то надежды» (ч. 4, гл. 7).
Однако этот странный «несвоевременный» эпистолярный роман, эмоциональные письма которого открывали глубокие, тонко и трепетно описанные любовные и творческие переживания талантливой художницы, на самом деле оказался подлинным жизненным документом, лишь слегка тронутым рукой мастера, который честно написал на последней странице своей книги: «Я отобрал лишь самые значительные из писем. <…> Пользуясь правом романиста, я дополнил переписку немногими сценами». (с. 348). И действительно, в основу романа легли подлинные письма художницы Лидии Никаноровой, уехавшей из России (Крыма) перед захватом его красными, к советскому математику Павлу Безсонову, который передал их Каверину в 1962 году. Ныне эти письма хранятся в архиве писателя в ЦГАЛИ.5
* * *
Лидия Андреевна Никанорова (1895–1938), чьи письма и составили основной корпус книги, получила в романе имя Елизаветы Тураевой. Ее муж художник Георгий Калистратович Артемов (1892–1965) стал Гордеевым. У Каверина судьба героини оказывается трагической: она, больная, уходит от мужа, ожидая приезда возлюбленного. На самом деле супруги до смерти художницы жили вместе и, по словам современников, любили друг друга, много работали и не были такими нищими, как их изображает автор: у них был домик в предместье Парижа Кламаре. В то же время роман в целом стал интереснейшим и вполне аутентичным памятником эпохи.
Далее в «Послесловии» Катаев сообщал: «Лица, упоминаемые в письмах, были извещены о находке и согласились на публикацию, однако при условии, что их фамилии будут изменены. Это не коснулось деятелей, оставивших заметный след в русской и мировой культуре первой четверти двадцатого века» (с. 348). Непонятно, правда, почему в этом случае было изменено имя Марины Цветаевой (Нестроева), которой посвящены очень выразительные, интересные страницы. Видимо, родные, прежде всего дочь Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон (о ее оценке романа см. ниже), не захотели упоминания подлинного имени.
* * *
В эмигрантских кругах книга сразу привлекла к себе благожелательное внимание. Кажется, впервые в Советском Союзе появилась книга, в которой жизнь русской эмиграции была изображена с вниманием, сочувствием и интересом. Марк Слоним в статье «Советский роман о русской эмиграции», пересказав его содержание, писал: «…в нем <романе. — М.А.> чувствуется желание сказать правду о русских людях за границей и приблизить советского читателя к тем, кто в эмиграции достойно представляет лучшие традиции нашей культуры»6 .
До него дошли слухи о подлинности использованных Кавериным текстов: «Вообще передают, что и письма его героини, и история ее жизни не плод воображения, а соответствуют подлинным документам…». Он легко увидел в романе знаменитую поэтессу: «Совершенно ясно, что в Нестроевой автор романа изобразил Марину Цветаеву».
* * *
Лиза Тураева рассказывает в романе Каверина о своих встречах и общении с Мариной Цветаевой, которая появляется в ее письмах под именем Марии Нестроевой. Уже первое упоминание отмечает могучие ритмы стихов великого поэта: «Вот если бы эти звуковые (смысловые) волны перевести в световые (цветовые) — что за праздник получился бы на холсте» (с. 250).
Обладая острым глазом художника, тонким, проницательным умом и несомненным литературным талантом, «Лиза Тураева» рисует прекрасный портрет Цветаевой, описывая и внешность поэта, и ее внутренний мир: «Одета более чем скромно, платье немодное, поношенное, но все пригнано, подтянуто. Впечатление внутренней собранности вспыхивает сразу же после крепкого рукопожатия, а потом поддерживается каждым движением и словом. Фигура прямо-таки египетская: плечи широкие, талия тонкая. Кажется не женственной. В светлых глазах прячется (а когда не надо прятаться, должно быть, ослепляет) умная женская сила. Еще одно впечатление: не спускается к собеседнику, а поднимает его до себя» (с. 270).
Впрочем, вскоре поэтесса и художница поссорились. Обеим дамам было не занимать темперамента. Ссора была принципиальной. Цветаева (Нестроева) говорила, что «“в начале было слово”, что в сравнении с поэзией все зрительное — второстепенноe… На необитаемом острове художник — только Робинзон, а поэт — Бог». Никанорова (Тураева) «стала доказывать обратное, то есть “первоначальность” живописи… обе сильно волновались. … Я расплакалась, она тоже — и вскоре ушла, лишь наружно помирившись» (с. 307–308).
* * *
В моей библиотеке имеется экземпляр книги Каверина, принадлежавший Екатерине Исааковне Еленевой (Альтшуллер). Мне уже приходилось писать о ней7 . Екатерина Исааковна была дочерью известного врача Исаака Наумовича Альтшуллера, лечившего Чехова и Толстого и оставившего о них воспоминания. Е.И. дружила с Мариной Цветаевой и любовь к ней и ее стихам сохранила на всю жизнь. Незадолго до кончины в октябре 1981 года она писала автору этих строк: «Я очень люблю Цветаеву… Я много ею занималась… И у меня был большой архив…»8 .
Александра Захаровна Туржанская (1895–1974), близкий друг Цветаевой, крестная мать ее сына Мура, писала Екатерине Исааковне: «Катюшенька, моя родная… М<арина> И<вановна> так тебя любила, хотя женщин она вообще не любила по свойству своего характера. Но ты ей очень нравилась, это она не раз мне говорила. Гришу она обожала: “Какой очаровательный человек. Как хорошо, что он доктор”»9 / Цветаева тоже любила свою молодую поклонницу, называла ее «существо милое, красивое и обаятельное»10 .
Естественно, что книга, где так ярко и живописно рассказывалось о жизни Цветаевой, не могла не заинтересовать людей, близких Марине Ивановне, знавших ее, друживших с ней. И А.З. Туржанская, прочитав роман, тут же пишет Екатерине Исааковне. Они были очень дружны. Е.И. навещала Александру Захаровну в Париже, помогала ей в последние годы ее жизни. В мой экземпляр романа вложена вырезка из письма Туржанской (поэтому без даты):
«Посылаю тебе Алино письмо, чтобы тебе еще разъяснить о художнице Щихотихиной — Каверин: ее первый муж, с которым она разошлась и уехала из России. Он наверно забыл, что она его жена. Хорошая у него семья теперь. Тут я ее видала женой Артемова, а в литературе встречала (кажется Сумашедший корабль) и там еще до Артемова, она собиралась ехать к Билибину, чтоб выйти за него… Написана книга очень хорошо. Мне портило, что я знала героиню, которая была редко некрасивая женщина и мне жаль было…». На обороте вырезки: «Обнимаю и крепко целую Твоя Саша. Спасибо!».
В письме А.З. все перепутано. Но интересно само восприятие романа современницей: ошибки памяти, слухи, сплетни. Все путала не одна Туржанская. Марк Слоним в своей статье называл прототипами Лизы Тураевой художниц Дьяконову и Ольгу Морозову.
Сейчас хорошо известно, что именно Никанорова стала героиней романа Каверина. А художница Щекотихина, с которой Туржанская была знакома, действительно появляется на первых страницах скандальной книги Ольги Форш «Сумасшедший корабль» под именем Котихиной. Там же упоминается тоже под сокращенной фамилией и художник Билибин:
«…художница Котихина, ученица Рериха, по внешности — индусская баядера. Ей было холодно, в комнате минус два и своего белоголового сына, по прозвищу Одуванчик, она послала на добычу топора, чтобы, расколов очередной подрамник, растопить им буржуйку. <…> Котихина твердо держалась, пока Либин жил в Африке, но, когда он стал продвигаться из Александрии в Берлин, по пути засыпая ее телеграммами стандартного содержания — “целую и жду” — Котихина не устояла и ответила: “еду”»11 .
Александра Васильевна Щекотихина-Потоцкая (1892–1996), довольно известная художница, мастер живописи по фарфору, действительно была ученицей Рериха и женой художника Билибина, с которым обвенчалась в 1923 году в Каире. Естественно, она никогда не была замужем за Кавериным и никогда не выходила замуж за Артемова. Но прошло уже несколько десятков лет, и Александра Захаровна, очевидно, путает факты и события. Причем некоторые детали (платье М.И., названия парижских пригородов, где жили Цветаева, Никанорова) в ее памяти отлично сохранились. В написанном позднее письме от 1 марта 1973 года она снова возвращается к книге Каверина, при этом снова определяя ему в жены героиню романа, на этот раз она уже Лиза, по имени каверинской героини, а не Александра (Щекотихина):
«Спасибо моя дорогая и главное родная Катюля за письмецо и за чтиво. <…> Каверина дала читать Н.Н. Мы знаем и Лизу художницу она жена Каверина, а потом здесь в Париже была женой Артемова нашего большого дружка, который рисовал много Леля12 и меня, да я думаю ты его знаешь, он познакомился с Володей еще в Константинополе. А в Париже в Клямаре он жил с этой художницей. Мы у них бывали. Артемов умер во время войны13 и дальше я ничего не знаю. В Медоне, когда она была у М.<арины> И.<вановны> мы тогда жили вместе. Тогда я с ней познакомилась. Она еще не была с Артемовым. Это где она пишет о визите, где Муру 2 года, а Але 8 лет и у нас был маленький садик14 . Н.Н. тоже ее знает, а главное все о ней… О вечере М.И., о котором она пишет15 . На Марине Ивановне было платье хорошее, ей дала на вечер Катюша16 . Вот еще почему нам особенно интересна эта книга, да еще Каверин, так хорошо написал. Так и тебе Спасибо. <…>
Крепко целую твоя Саша»
Александра Захаровна переслала Е.И. выдержку из письма Ариадны Сергеевны Эфрон, которая тоже прочла «Перед зеркалом». Она, очевидно, осведомлена об истинных прототипах романа лучше Туржанской. Возможно, сам Каверин ей рассказал, да и А.С., наверное, достаточно хорошо помнила Никанорову и Артемова, которых навещала вместе с матерью. Письмо, где рассказывается о визите Цветаевой с детьми, помечено <19> 27-м годом (см. прим. 14), Ариадне было тогда пятнадцать лет, а не восемь, как пишет Никанорова. Может быть, Каверин объединил в очень большом письме разновременные тексты. Она почему-то совсем не упоминает об изображении в книге своей матери. Должно быть, выразительный портрет Цветаевой ей не очень понравился. Возможно, она ревниво отнеслась к тому, что героиня романа оказалась «глубже и значительнее, чем другие иные (это слово А.С. подчеркнула! — М.А.) образы», то есть сама Марина Цветаева. Этим, наверное, и объясняется ее достаточно сдержанная оценка романа. Может быть, именно этой ревностью к материнскому имени и была вызвана (если наше предположение справедливо) замена имени Цветаевой на Нестроеву и ее достаточно сдержанная оценка романа.
Из письма Али от 7 марта 1973 года:
«“ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ” мне в равной мере понравилось и не понравилось. Женскому образу придана глубина и значительность других иных образов; так оказалась опущена правда, строгость, простота. На самом деле талантлив был муж, а не жена — художница способная, но не самостоятельная. Что до бывшего жениха, тот и вовсе ничтожество, к тому же преуспевающее… Так что “переосмысленного” получается больше, чем “всамделящного”.
Сам Каверин приятный и хороший человек, романтик русского, душевного склада; и вся семья хорошая — отцы, дети внуки».
Приведенные в этой заметке материалы, думается, обогащают наши представления о восприятии одного из самых значительных произведений Вениамина Каверина. Кажется, автор точно воспроизвел все, что написано Никаноровой о Цветаевой. Вряд ли он стал бы что-то придумывать и править подлинные рассказы о великой поэтессе. Наверное, эти рассказы могут найти свое место в сборниках воспоминаний о Марине Цветаевой.
1 См.: В. Багно. Дорогами «Дон Кихота»: Судьба романа Сервантеса. M.: Книга, 1988. — С. 26–32.
2 Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. М.-Л., 1963. — Т. 9. — С. 62 (Монастырь).
3 В. Каверин. Очерк работы // Цит. по: Наталья Старосельская. Каверин. М.: Молодая гвардия, 2017. — (ЖЗЛ). — С. 179.
4 В. Каверин. Перед зеркалом. Роман в письмах. М.: Советский писатель, 1972. — С. 348. В дальнейшем все цитаты из книги по этому изданию с указанием на страницу в тексте.
5 См.: А.В. Кулакова. Образ Византии в романе В.А. Каверина «Перед зеркалом». Интернет-публикация: https://cyberleninka.ru/article/n/obraz-vizantii-v-romane-v-a-kaverina-pered-zerkalom.
6 К сожалению, не могу дать точную ссылку на эту статью, так как в моем распоряжении находится только вырезка из газеты (видимо, «Русская мысль», — Слоним жил в это время в Швейцарии) без указания даты и места издания.
7 Марк Альтшуллер. Материалы о Марине Цветаевой в архиве Е.И. Альтшуллер-Еленевой (1897–1982) // Новый журнал, 199, № 215. С. 253–282. Более полный вариант в брошюре: Марк Г. Альтшуллер. Материалы из архива Е.И. Альтшуллер-Еленевой. University of Pittsburgh. Center for Russian and East European Studies, Pittsburgh, 1999. 33 стр. (Тираж очень маленький, «самиздатное издание»).
8 Материалы…, с. 11.
9 Материалы…, с. 13
10 Там же, с. 13.
11 Ольга Форш. Сумасшедший корабль. Повесть. Вашингтон. 1964. С. 61–64.
12 Сын Туржанской.
13 Артемов умер в 1965 году во Франции.
14 Ср. соответствующее место у Каверина: «Она живет в Медоне, в пятнадцати минутах езды поездом от Парижа, полдомика с маленьким садом, у нее двое детей: мальчик, наверное, годика два, кругломорденький, синеглазый, и девочка лет семи, красивая, с твердым, недетским лицом (с. 270).
15 Ср.: «Вчера я была на вечере Ларисы Нестроевой. Впечатление сильное, острое. Впечатление неожиданной зависимости от ее поэзии и даже едва ли не от самого факта ее существования. Стихи ее трудно слушать, их надо читать глазами, вслушиваясь в каждое слово» (с. 256).
16 «Лиза Тураева» передает слова Цветаевой («Нестроевой»): «…мне здесь и показаться не в чем. Платье, в котором я выступала <речь идет о выступлении Цветаевой. См. предыдущее примечание. — М.А.>, — чужое, одолженное. Никуда не хожу, потому что нечего надеть, а купить не на что» (с. 272). Катюша — вероятно, Екатерина Николаевна Рейтлингер-Крист, близкая подруга, постоянная помощница Цветаевой в Чехии.