Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2021
Об авторе | Василий Павлович Нацентов (1998, Каменная Степь Воронежской области) учится на последнем курсе магистратуры географического факультета Воронежского университета. Участник Международного форума молодых писателей России (2018, семинар поэзии журнала «Знамя»). Дебютировал после семинара в журнале «Знамя» с подборкой стихов «александрийский прочерк» (№ 3, 2019). Публикации в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Москва», «Юность» и др. Лауреат Международной премии «Звездный билет» им. В. Аксенова, финалист и обладатель специального приза премии «Лицей» им. А.С. Пушкина от журнала «Юность». Живет в Воронеже.
* * *
Скатано сено в тюки.
Горбится поле.
Кажется:
топот и пот,
скачут сарматы и тюрки
и новость в мире одна: время.
Сон, приснившийся белым стихом
…и ранняя измена. Лето, лето.
Отец, похожий на Хемингуэя.
Уборочная. Съёмки кинофильма.
Спор с режиссёром. Дождь к утру. Измена.
Без телефона, в центр, на работу.
Киоск газетный — славный атавизм.
О друг последний, друг случайный, слушай,
как хорошо пешком до центра. Листья.
Туман и колокольчики трамвая.
Дай телефон, мне нужно позвонить.
* * *
Но вспомнишь осень. Азиатский дух.
И нас с тобой — как будто больше двух,
двоих, вдвоём… Обрывки старой песни.
И мы с тобой, конечно, не умрём.
Юг Казахстана. Хор майнушек. Если
пройдёт ещё лет десять, что тогда
останется? Одни стихи в журнале
да свет тянь-шаньский, что светил вначале,
осенний свет последнего стыда.
* * *
Серые и голубые
прошлогодние листья по кромке льда.
На берегу, где посуше, — коричневые, с желтизной.
Невозможный их шелест.
Наветренный берег пруда,
как кленовый лист, резной.
Потерявшие адресата, по колено в снегу,
свистят скворцами, прилетевшими слишком рано.
Перед всеми не-бывшими, перед собой в долгу,
вытягивают, как червяка, мелодию из тумана.
В полубреду — если то свет, то страх
заходят в спальню – тревожно, сладко.
И засыпает женщина у мальчика на руках:
превращается в девочку, а он в старика;
как лампадка, покачивается кроватка.
Лунный это, неверный звон
хрустальных альчиков* — на ветру ледышек —
передвижные порожки небесных струн,
тюркские гусли, которых никто не слышит.
Музыка
временных окраин:
каждый звук — луч полуденный — вертикален —
не удержит его рука,
пережив локдаун.
Ты чужая. И даль над тобой крепка
Заилийского Алатау.
____________________________________________
* Альчик (асык) — надпяточная кость барана. В Центральной Азии используется для игр и гаданий и в качестве амулета.
* * *
Пешком из аэропорта
С тобой по июньскому полю
Ромашки и тысячелистник
Нонеи и васильки
Гадай ничего не случится
Какое огромное лето
Годару не снилось такое
Как светится платье твоё
В наш парусник поля лоскутный
Попутный врывается ветер
Держи направление Птичка
О маленький мой рулевой
* * *
Песок, который сыпется прямо из света
и застит глаза.
Поезд на старом мосту.
Черёмуха: лепестки.
Апрельская луна круглая, как слеза,
крутая от нежности и тоски.
Мир — как будто побила моль —
дрожит:
полёт стрекозы, рябь на воде.
Первая непреходящая боль,
детская:
вот, предел
жизни.
Как мне ещё сказать?
Огонь небесный, это моя рука
разлетается пятернёй, как стая:
каждая птица в отдельности так легка,
что, оторвавшись, тотчас может растаять.
Как мне ещё?
Огонь небесный, это я,
голова, два уха,
одинокий и маленький, как земля,
яблоком в траву
падаю глухо.
Как мне
выжить в своей стране,
не изменяя себе, не разжимая кулак?
Как?
Эскиз поэмы
…на Куцыгина новый фонтан
и большие канадские клёны.
Здесь я не был три года,
и всё
изменилось.
Елена уехала как умерла.
А что через десять, пятнадцать,
что будет здесь через тридцать?
На первом,
в сталинском доме,
жила моя тётя.
Очки три четвёртых лица занимали.
Курила.
И уменьшалась.
С каждой встречей
всё меньше и меньше была.
Я теперь захожу в этот двор
с другом или с женой —
не могу в одиночку.
И на окна смотрю,
на чужие тяжёлые шторы.
И звоню и звоню в домофон.
Беспощаден его колокольчик.
Дождь ночной.
Купола на Ильинском, на Спасском,
на далёком Никольском.
Смотришь, смотришь:
в застигнутых астигматизмом глазах
они оплывают,
как свечи.
купол плакал и плыл
я как дерево был
я стоял и стоял
ждал рассвета
я как дерево рос
листьев ждал и стрекоз
но кончалось
безответное лето
И жизнь
вертикальная, как мысль,
как цветок беззащитна, полубезумна,
кровила.
Потеряв свой смычок,
невесомый сверчок
ждал земли,
как Пелей ждал Ахилла.
Когда дядя умер,
когда дядя сошёл с ума,
тётя недолго жила сама.
Детей не было,
а я — внучатый племянник — не в счёт.
Но я видел, как она уходила.
Как дождь шла.
Как снег шла.
Как оттепельный трамвай,
у-х-о-д-и-л-а.
о мой милый сверчок
музыки пленник
я ведь тоже теперь молчок
твой — современник
Продав квартиру,
выйдя замуж за молодого:
глаза ясны, а в них ничего живого,
некрасив и странен, но стать ахейца.
Она ушла окончательно.
Не оставила даже сердца.
И время, время
гулкое, как колодец,
глубокое
затягивает.
И дядя умирает,
а тётя моя уходит.
Дядя мой умирает,
а тётя уходит.
фонтан дерево дети
шумит
лето
* * *
Оторопь тополя. Полая чаша труда.
Воздух тяжёлый, как в засуху сорок шестого.
Разве я помню всё это? Ушло, как вода
талая
и не повторяется снова.
Было видение в детстве. И сон без конца —
снится и помнится, пламенным поездом длится —
звёзды сквозь листья, сквозь звёзды прожилки лица,
дальше и дальше — забытые милые лица.
Что я скажу вам, последнее имя храня?
Душная полночь в дешёвой гостинице. Кто я?
Что вы всё ждёте и ждёте, не помня меня
и не давая покоя?