Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2021
Об авторе | Ольга Гуляева (1972, Енисейск) — псевдоним поэта Елены Мухтаровны Загидулиной. Окончила психолого-педагогический факультет КГПУ им. В.П. Астафьева. Автор двух книг стихов и трех прозы. Стихи выходили в альманахах, журналах и сборниках России, Германии, Австралии. Директор Красноярского регионального отделения Общероссийской общественной организации «Литературное сообщество писателей России». Дебют в «Знамени». Живет в Красноярске.
Поезд на Вифлеем
Минус одиннадцать, снежно, погода — во!
Стоит на Казанском вокзале тамбовский волхв;
Купил бутерброд, ему разогрели, съел,
И вот он садится в поезд на Вифлеем.
Гугл открывается, радуясь ста нулям
И единице. Поезд везёт землян
По городам, по воздуху, по полям.
В поезде запах чая, хлебов и рыб.
Волхв из Тамбова в пещеру везёт дары,
Дремлет на верхней полке и видит сон,
Спит и во сне улыбается всем лицом.
Поезд приходит на станцию Вифлеем,
Здесь выходить из поезда надо всем.
Волхв на вокзале, видит — два мужика —
Курят о чём-то, держат дары в руках.
Подходит, приветствует, вроде бы ни о чём:
— Я из Тамбова, с любовью, а как ещё.
Я, — говорит, — из Тамбова, а вы волхвы?
Они говорят: — Не знаем. — А кто же вы?..
— Мы вообще не в курсе, какой Тамбов,
Мы и не знаем, что завтра родится Бог.
Небо темнеет, вспыхивает звезда,
Трое решают: надо идти туда,
Где светится Гугл сотым своим нулём,
Туда, где Иосиф в Марию давно влюблён…
…Надо идти туда. И они идут,
Ориентируясь на звезду
* * *
Капля воды, став божеством верховным,
Распространяет спокойствие, мощь и холод;
В небе над ней появляется Дастин Хоффман.
Тающий Иисус с ним преломляет хлеб,
Из-за его спины появляется тающий Джонни Депп.
Пахнет покоем, цифрами и какао.
Чуточку выше тает Валерий Чкалов.
Тает раввин, тает оживший голем,
Тает Бермудский маленький треугольник.
Тающий Чехов в странных очках без дужек
Пишет в блокноте: они не тела, а души.
Пахнет какао, цифрами и осокой.
Белые души парят высоко-высоко;
Доля секунды проходит, а там уже
Пушкин сидит с Данзасом в кондитерской Беранже —
Смотрят в окошко на плещущийся Байкал
И восклицают: о, облака
* * *
Не ментёнок, не полицейский, не
Догоняя бегущих Депардье и Ришара,
По перрону вышагивает милицанер
И шевелит ушами.
Голова его — чугунный большой котёл,
На голове на его фуражка.
Фуражка многоэтажка, она костёл,
А не порнушка, которую сшил Юдашкин.
Поезда головами стоят на юг,
В воздухе колышутся атомы,
Туда-сюда по перрону, маленькие, снуют
Носильщики-азиаты.
У стоячего столика, у ларька,
Пахнущего беляшами и гжелью,
Угостившись кусочком приговского пирога,
Милицанер продолжает движение.
Говорят, ни права нет, ни порядка нет —
Запретили и бочки с пивом, и бочки с квасом.
Но, пока по перрону вышагивает милицанер,
На перроне относительно безопасно
Москва — Чита
…А потом ты садишься в поезд «Москва — Чита»,
И дорожный бог напевает феличи та,
А напротив, носками пахнет, а значит, жив,
Напевает феличи немолодой таджик.
Он тебя разглядывает на фарси,
И в тебе уже помещается весь Транссиб,
А напротив Лермонтов с кем-то играет в штосс —
Это археоптерикс или трицератопс,
А снаружи поле, в поле горящий куст
Говорит Моисею — надо идти в Иркутск.
Ледниковый период идёт к своему концу —
Пой феличи, археоптерикс, танцуй-танцуй —
Возвратившись из льда, ты будешь летать, нелеп,
Пятьдесят и шесть ещё миллионов лет.
Ты берёшь билеты на поезд «Москва — Чита»,
И дорожный бог напевает феличи та
О. и Ю.
Покуда сливки тусили в Липках,
Покуда все занимались делом,
Пила шампанское и оливки
Горстями прямо с тарелки ела.
Их там учили (они не скажут)
И жить, и грамотно резать вены,
А многим даже, а многим даже
Издали книгу с айэсбээном.
Два раза квакнув, три раза всхлипнув,
Кричу под слоем земли и дёрна:
Смотрите, люди, я тоже сливки,
А не какие-то там одонки;
Нет, я не Белка, и нет, не Стрелка —
Я попугайчик, енот и кошка —
Сто штук на скрепке! Сто штук на скрепке!
Зато в мелованной — вот — обложке!
Я б стала Пушкиным. И Кассандрой,
Я б стала самым известным линком,
И тоже б круто стихи писала,
Но я не знала тогда про Липки.
* * *
Уютно, легко, тепло и даже немного стыдно
Спокойно читать Камю за чашечкой чая тэсс —
Мне не было двадцать шесть, в меня не стрелял Мартынов.
Мне не было тридцать семь. В меня не стрелял Дантес.
Красивый не секундант, смиренно стоящий возле
Не прятал моё лицо за правым своим крылом.
Я не прогибала мир. Я не воровала воздух.
Я не разрушала мир, поскольку мне было влом.
В моей небольшой стране, в моей небольшой деревне,
Где никому не врут, есть лилии, сад и пруд.
В мои не семнадцать лет — не мой небольшой Каретный,
Припрятавший пистолет в глубинах сибирских руд.
Легко безоружным здесь, вот в этих сибирских рудах —
Мартынова нет, но есть издания с буквой ять.
Я не разрушала мир. Я выжила, есть и буду,
Покуда со мной один, который не стал стрелять
* * *
Они постучали как пуля стучится в лоб —
Иуда лежал, но едва не упал со стула.
Неделю ещё потом сидел и решал — кого б.
А был у него учитель литературы.
Не каждый же день стучатся они вот так,
Не каждый же день к Иуде вот так стучатся.
Учитель Иуды был не совсем чудак,
Но за него обещали немного счастья.
События строем уходят за горизонт.
Счастья, сейчас! Ищите потом свищите.
Это не самый значительный эпизод —
Это всего лишь старенький мой учитель.
Учитель, конечно, кричал помогите, sos,
И что-то ещё такое кричал неумно.
Но он же, в конце концов, не Исус Христос —
Значит, и я не какой-нибудь там Иуда…
…Потом в голове у Иу изо всех своих слабых сил
Учитель жужжал шумовым посторонним фоном.
Иуда пошёл к психологу, тот простил —
Ладно, сказал, если тебе комфортно.
Учитель был маразматик, к тому же лгал,
Ну, не совсем, только в какой-то части.
Какой там Довлатов, к чёрту, какой Булга,
Когда за беспла, сейчас, предлагают счастье.
Иуда не лю его и ему не ве,
Иуде всего того от него хватило
Не ве он ни Гоголю на Неве,
Ни в эти вот все дурацкие архетипы.
Иуда по-прежнему любит литерату,
Он счастлив, читает много и всё такое.
Иуда, о счастье исполнив свою мечту,
Преподаёт её детям в начальной школе…
…По имени-отчеству дети его зовут
И нет никаких иуд
* * *
Владея небесной осью,
Вступаю в отряд крылатых —
Мой папа летал на Ми-8,
Мой дед летал на бипланах;
Большая собака лает,
Корова телёнка поит —
Мой дед летит на биплане
Над кукурузным полем;
Мой папа летит оттуда,
Где знают про суть явлений,
Мой папа летит над тундрой
И видит стада оленей;
Шаманка, рассвет почуяв,
В пространство зевает глухо;
Над чумом её лечу я,
Присвоив богов и духов;
Присвоив одну планету —
Для счастья не надо много —
Мой папа летит по небу
И видит на небе Бога;
«Не вечер, ещё не вечер» —
Фуражка, планшет и форма —
Небесный поёт диспетчер
В наушниках шлемофона;
Мой папа сегодня в плане —
Хватает ему для счастья;
Мой дед летит на биплане,
Позволив Земле вращаться;
Шаманка зевает в чуме,
Она молода, прекрасна;
Идя по земле, лечу я,
Осваивая пространство.
* * *
Тополь из-под поверхности тротуара,
Белый, весёлый, как Енгибаров,
Возле фикспрайса выныривает пластично;
Птички на нём, красивые птички
Поют над фикспрайсовскими дверями,
В которые все ныряют;
Это место поначалу кажется раем,
Похожий на уголовника, стоит у дверей охранник,
Люди вокруг него циркулируют как вода
Туда-сюда, туда-сюда;
Девушка, по виду японка,
Выставляет товар на полки —
Всё по одной фиксированной цене —
Овсяное молоко, шляпки, счастье, любовь, гнев —
Всё по фиксированной цене;
Я хочу пластилин. Я хочу пластилина
Чтобы слепить себе жёлтую субмарину,
Разноцветную жёлтую субмарину,
Залезть в неё и залечь на дно
Ледовитого океана, но
Крупная дама, вклинив в пространство выю,
Демонстрирует качества боевые:
Сгребает с полки все упаковки
С моим пластилином и смотрит колко;
Победоносно, громко говорит: это деткам,
Это не каким-нибудь наглым девкам;
Люди циркулируют как вода
Туда-сюда, туда-сюда.
Крупная, колыхаясь, идёт на кассу,
Расплачивается, колыхаясь;
Стою в раю, где овсяное молоко и гнев
По фиксированной цене;
Вижу — между полок, случайная, завалилась
Коробочка пластилина,
Единственная в мире коробочка пластилина;
Беру её, радостно колыхаясь, несу на кассу,
Покидаю место, похожее на рай,
Шагаю по скользкому тротуару,
Там тополь
Весёлый, как Енгибаров.
* * *
Пиджак на фигуре его — влитой,
Он властелин птицеферм.
Друзья называют его Витольд,
По паспорту — Люцифер;
Зарегистрирован как скворец,
Чтоб соблюсти устав,
Он каждое утро идёт на крест,
Чтоб вечером слезть с креста.
Слезая, он разгоняет тьму,
В неё разрядив наган,
А папа недавно купил ему
Билеты в Талды-Курган.
Он говорит, покидая шаттл
/Раскрывшийся парашют/:
Я, говорит, и тогда дышал,
Я и сейчас дышу.
Летит, малинов его пиджак,
Искрится его пушок,
Летит и молится богу Джа,
И всё у них хорошо.
Летит и выглядит как святой,
Летит, излучая свет.
Скворцы называют его Витольд.
А Люцифера — нет.
* * *
Да тебе ли, радость моя, тебе ли
На меня в удивлении пучить бельма —
Я, свернувшись кабелем в колыбели,
Не воткнусь туда, где меня сожжёт;
Переделай всё, оплети сетями —
Я останусь там, где движок не тянет,
Я останусь там, где combat батяня,
Где простой движок.
Я останусь бабочкой. Или цаплей.
Размножаться стану, лягушку сцапав,
А потом скажу, что слова иссякли —
Ты подумаешь — это, возможно, червь;
Подгорают крылья мои из фетра,
Мотыляюсь бабочкой над Инферно;
Но, проснувшись, стану её эффектом —
Наступать — зачем /?!/