Вадим Месяц. Пани Малгожата. М.: QUILP-PRESS, 2021.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2021
…И барышня на сей раз польская. Что за комиссия, почему? На обложке книги читаем, от автора: «Недавно я выпустил роман про Иосифа Бродского “Дядя Джо”. Почему бы не подарить Дяде Джо новую подругу?».
Но что за подруга?..
Сразу оказываешься вовлечен в пушкинский девический полонез: от «Нет на свете царицы краше польской девицы» до «Царевич я. Довольно, стыдно мне / Пред гордою полячкой унижаться». И Гоголь где-то рядом — «панночка». Что ж, есть нам и панночка:
Панночка хотела красного вина.
У нее болела белая спина.
У нее для счастья был один чулок.
А другой от злости впился в потолок.
Сорваны деньжата, да оборван крест.
Пани Малгожата — не из наших мест.
Малгожата, как оказывается, — наша Маргарита… а самая популярная из российских Маргарит пошла, как известно, в ведьмы, хоть и не из «Вия». Словом, контекст тревожащий и неуютный. Да и вообще, женское в книге несет на себе те еще коннотации:
Девочек стрелять не учили.
Девки насобачились сами.
Ротмистра в ночи замочили,
сотника с седыми усами.
Капитану руки скрутили,
офицерик вражья порода.
После показаний — в могиле
будет тебе сниться свобода,
— живописуется в одном из лучших стихотворений книги. Жанр «жестокой баллады», как всегда, Месяцу удается. Между прочим, появляется в книге и Марина Мнишек собственной персоной — закольцуем уж пушкинскую «арку»:
Самозванцы — это общая душа,
мы Марине присягнули как жене.
Эта женщина собой хороша,
эту женщину мы видели во сне.
Она в башне под Калугою сидит,
ждет избранника — убогого царя.
Ее облик не красив, но деловит.
А на шее ее — камни янтаря.
Так уж вышло, что в русской культуре и вообще польская тема отливает в оттенки недоверия и неверности, что дотошно и разворачивает Месяц в «Пани Малгожате». Важнее, конечно, оттенки: недаром последняя часть книги, четвертая, названа «Нелюбовь», открываемая пронзительным
Уйдет жена, и вы ее не вспомните.
И ночь уйдет. И полыхнет рассвет.
И вы уснете пьяным в детской комнате,
где нет детей, и никого там нет.
Однако, однако!.. Постойте, это уж даже не «прямое высказывание», а чистые интонации мещанского романса… хотя искренности лирического героя веришь — не благодаря, но вопреки? А все же… Однажды Валерий Шубинский писал в статье о Месяце: «Никакая литературная маска, стилизация или игра с читателем (хотя бы в себя самого, “нежного и единственного”) не защищает поэта от возможных обвинений в “мелодраматизме” или “есенинщине”, в неловких прозаизмах — или даже в “советскости”, если на то пошло <…> Думаю, поэт понимает всю опасность подобной лирической манеры — и все же пользуется ей»[1]. Не перешел ли на сей раз автор некую черту, за которой мелодраматизм становится нестерпимым, теряя литературные черты?..
…но, стоит дочитать стихотворение до финала —
И я на ногу ситцевое платьице
примерю как казарменный сапог.
— как появившийся, наконец, хулиган выправляет дело! Ход, заставляющий вспомнить, опять же, пушкинское «Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим», тем более что размер совпадает…
Какая уж мелодрама!
Надо заметить, что нежный хулиган Вадима Месяца стал в «Пани Малгожате» риторически значительно… отвязнее, что ли, но нежности никак не растерял:
Пару раз в своей жизни я опасался спиться,
один раз на Манхеттене, другой — в Москве.
Я смотрел на женские бюсты, зады и лица,
и меня не занимали мысли о сватовстве.
До подобного торжества натурализма раньше дело доходило все-таки редко, и можно было бы погрустить об увеличении в ценностном строе разбираемой поэтики доли цинизма, если бы не —
Если ты теперь никому не нужен,
это не означает, что ты злодей.
Кто-нибудь тебе приготовит ужин.
На свете много людей.
…и крен снова выправлен. Вообще, «Пани Малгожата» — книга весьма рискованных пируэтов: и стилистических, и аксиологических.
Разумеется, подобными американскими горками состав книги не исчерпывается. Есть в ней и столь мной любимые месяцевские акварели —
Течет река, шевеля года.
Они как камни в реке стоят.
И мы плывем с тобой в никуда,
на восход как будто бы на закат…
— и сочные зарисовки более брутального, экспрессионистского типа («Стадо»), несколько напоминающие Гойю:
И вот они выходят из воды,
и тянут за собой гнилые сети
болотных трав и варварских соцветий,
налипших на высокие зады…
Надо заметить, что в отношении животных Месяц обычно куда как более ласков. Не зря книгу можно уподобить траектории от незабываемого голубя, который «может усыпить младенца», в первом стихотворении, до небезызвестного кота Чарли — в последнем:
Утром из-под кровати выползает кот Чарли
и садится мне на голову, чтоб я выпустил его во двор.
Я смеюсь и говорю ему по-русски:
Дай поспать еще чуть-чуть, дурак.
Все-таки смех такого рода — необходимая оптимистическая нота после довольно-таки мрачноватых скитаний «Пани Малгожаты»!
В завершение стоит сказать вот еще что. По словам друзей автора (о чем, опять-таки, сообщается на обложке), сборник стилистически близок первой книге Вадима Месяца — «Календарь вспоминальщика». Это подтверждает сложившееся у меня впечатление о «Пани Малгожате» как о книге в хорошем смысле кризисной, переломной. Автор словно снова оказывается у начала, у точки свободы, откуда открыты многие и многие пути. Пожелаем же Месяцу новых, еще более впечатляющих поэтических странствий.
[1] Шубинский В. Игроки и игралища: Избранные статьи и рецензии. — М.: НЛО, 2018. — С. 303–304.
…И барышня на сей раз польская. Что за комиссия, почему? На обложке книги читаем, от автора: «Недавно я выпустил роман про Иосифа Бродского “Дядя Джо”. Почему бы не подарить Дяде Джо новую подругу?».
Но что за подруга?..
Сразу оказываешься вовлечен в пушкинский девический полонез: от «Нет на свете царицы краше польской девицы» до «Царевич я. Довольно, стыдно мне / Пред гордою полячкой унижаться». И Гоголь где-то рядом — «панночка». Что ж, есть нам и панночка:
Панночка хотела красного вина.
У нее болела белая спина.
У нее для счастья был один чулок.
А другой от злости впился в потолок.
Сорваны деньжата, да оборван крест.
Пани Малгожата — не из наших мест.
Малгожата, как оказывается, — наша Маргарита… а самая популярная из российских Маргарит пошла, как известно, в ведьмы, хоть и не из «Вия». Словом, контекст тревожащий и неуютный. Да и вообще, женское в книге несет на себе те еще коннотации:
Девочек стрелять не учили.
Девки насобачились сами.
Ротмистра в ночи замочили,
сотника с седыми усами.
Капитану руки скрутили,
офицерик вражья порода.
После показаний — в могиле
будет тебе сниться свобода,
— живописуется в одном из лучших стихотворений книги. Жанр «жестокой баллады», как всегда, Месяцу удается. Между прочим, появляется в книге и Марина Мнишек собственной персоной — закольцуем уж пушкинскую «арку»:
Самозванцы — это общая душа,
мы Марине присягнули как жене.
Эта женщина собой хороша,
эту женщину мы видели во сне.
Она в башне под Калугою сидит,
ждет избранника — убогого царя.
Ее облик не красив, но деловит.
А на шее ее — камни янтаря.
Так уж вышло, что в русской культуре и вообще польская тема отливает в оттенки недоверия и неверности, что дотошно и разворачивает Месяц в «Пани Малгожате». Важнее, конечно, оттенки: недаром последняя часть книги, четвертая, названа «Нелюбовь», открываемая пронзительным
Уйдет жена, и вы ее не вспомните.
И ночь уйдет. И полыхнет рассвет.
И вы уснете пьяным в детской комнате,
где нет детей, и никого там нет.
Однако, однако!.. Постойте, это уж даже не «прямое высказывание», а чистые интонации мещанского романса… хотя искренности лирического героя веришь — не благодаря, но вопреки? А все же… Однажды Валерий Шубинский писал в статье о Месяце: «Никакая литературная маска, стилизация или игра с читателем (хотя бы в себя самого, “нежного и единственного”) не защищает поэта от возможных обвинений в “мелодраматизме” или “есенинщине”, в неловких прозаизмах — или даже в “советскости”, если на то пошло <…> Думаю, поэт понимает всю опасность подобной лирической манеры — и все же пользуется ей»[1]. Не перешел ли на сей раз автор некую черту, за которой мелодраматизм становится нестерпимым, теряя литературные черты?..
…но, стоит дочитать стихотворение до финала —
И я на ногу ситцевое платьице
примерю как казарменный сапог.
— как появившийся, наконец, хулиган выправляет дело! Ход, заставляющий вспомнить, опять же, пушкинское «Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим», тем более что размер совпадает…
Какая уж мелодрама!
Надо заметить, что нежный хулиган Вадима Месяца стал в «Пани Малгожате» риторически значительно… отвязнее, что ли, но нежности никак не растерял:
Пару раз в своей жизни я опасался спиться,
один раз на Манхеттене, другой — в Москве.
Я смотрел на женские бюсты, зады и лица,
и меня не занимали мысли о сватовстве.
До подобного торжества натурализма раньше дело доходило все-таки редко, и можно было бы погрустить об увеличении в ценностном строе разбираемой поэтики доли цинизма, если бы не —
Если ты теперь никому не нужен,
это не означает, что ты злодей.
Кто-нибудь тебе приготовит ужин.
На свете много людей.
…и крен снова выправлен. Вообще, «Пани Малгожата» — книга весьма рискованных пируэтов: и стилистических, и аксиологических.
Разумеется, подобными американскими горками состав книги не исчерпывается. Есть в ней и столь мной любимые месяцевские акварели —
Течет река, шевеля года.
Они как камни в реке стоят.
И мы плывем с тобой в никуда,
на восход как будто бы на закат…
— и сочные зарисовки более брутального, экспрессионистского типа («Стадо»), несколько напоминающие Гойю:
И вот они выходят из воды,
и тянут за собой гнилые сети
болотных трав и варварских соцветий,
налипших на высокие зады…
Надо заметить, что в отношении животных Месяц обычно куда как более ласков. Не зря книгу можно уподобить траектории от незабываемого голубя, который «может усыпить младенца», в первом стихотворении, до небезызвестного кота Чарли — в последнем:
Утром из-под кровати выползает кот Чарли
и садится мне на голову, чтоб я выпустил его во двор.
Я смеюсь и говорю ему по-русски:
Дай поспать еще чуть-чуть, дурак.
Все-таки смех такого рода — необходимая оптимистическая нота после довольно-таки мрачноватых скитаний «Пани Малгожаты»!
В завершение стоит сказать вот еще что. По словам друзей автора (о чем, опять-таки, сообщается на обложке), сборник стилистически близок первой книге Вадима Месяца — «Календарь вспоминальщика». Это подтверждает сложившееся у меня впечатление о «Пани Малгожате» как о книге в хорошем смысле кризисной, переломной. Автор словно снова оказывается у начала, у точки свободы, откуда открыты многие и многие пути. Пожелаем же Месяцу новых, еще более впечатляющих поэтических странствий.
[1] Шубинский В. Игроки и игралища: Избранные статьи и рецензии. — М.: НЛО, 2018. — С. 303–304.