Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2021
Об авторе | Максим Васюнов родился в 1988 году в Нижнем Тагиле, выпускник факультета журналистики Уральского государственного университета им. М. Горького, телевизионный журналист, автор документальных фильмов, участник Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (Ульяновск, 2018, 2019). Литературные публикации в журналах «Урал», «Крым», «Юность», «Наш современник», автор сборника стихотворений «От стрекозы до луны» (Калуга, 2019). В № 3 «Знамени» за 2020 год был опубликован очерк «В деревне тишина — синоним красоты». С февраля 2020 года — главный редактор газеты «Козельск».
Побег из Шоушенка
Первое время только ленивый из моих друзей и подписчиков не спросил меня, зачем я согласился возглавить районную газету в далеком и злом (по летописям, да и так…) и в очень древнем (по летописям, да и так…) городе Козельске. Сначала отшучивался, что я — сумасшедший, очень люблю искать проблемы с неприятностями. Не получил их на завтрак — и день потерян. Да и вообще психологи мне сказали: твое топливо — проблемы, пока ты их решаешь, чувствуешь себя в своей тарелке. Про психологов, впрочем, это не шутка.
Потом я стал к вопросам подходить более серьезно. И однажды в социальной сети назвал настоящую причину того, почему я бросил телевидение и умчался в Козельск. Потому что, по моему убеждению, если и осталась где-то журналистика в стране, то именно в районках.
В остальных местах — пропаганда, желтуха, кровавый ералаш (термин коллег с НТВ) и пошлое шоу. Настоящий ШОУшенк — тюрьма, из которой нормальному человеку хочется сбежать.
Я знаю, о чем говорю. 18 лет из моих 32 связаны с журналистикой, я начинал юным корреспондентом в родном Нижнем Тагиле, тогда там было целое движение юнкоров. Не знаю, есть ли оно сейчас, вряд ли — сегодня в моде юнармии и прочие «объединения», где, впрочем, юнкоров легко путают с юнкерами, — и, слава Богу для их лидеров, потому что, если ребята начнут включать мозг, то будут задавать слишком много неприятных вопросов.
Кстати, задавать слишком много неприятных вопросов — это то, чему нас учили и в кружках юных корреспондентов, и позже на журфаке Уральского университета. Этому же меня учили в журналистских школах Владимир Познер, Андрей Лошак и Марианна Максимовская. Вот только ко времени, когда я перебрался из провинции на федеральные телеканалы, эти уроки оказались неактуальными. Шел 2012 год, цензуры становилось все больше, а после 2014-го и вовсе уже никто не мечтал, что в ближайшие годы кому-то удастся сделать на телевидении что-то хотя бы отчасти независимое и объективное. На моих глазах вводились стоп-листы, запрещались темы, входили во вкус пропагандисты, которые теперь уже не скрывали себя и перемещались по коридорам телецентров с высоко поднятой головой.
Оставалась последняя надежда — делать журналистику в культуре, рассказывать о людях. Но и это оказалось невозможным. Потому что рядом с пропагандой должна быть желтуха, иначе первая не сработает. И вот «ради драматургии» телевидение наводнилось выдуманными в редакциях историями из жизни звезд, инопланетян и политиков. Через несколько лет борьбы сделать хоть что-то стоящее я дошел до… монастыря. Чуть не ушел в него, но, к счастью, очнулся еще после первого года семинаристских курсов.
Устав от всего, я вернулся на региональное телевидение, прекрасно помня, что там-то (во время моей работы на Урале было так) еще есть свобода и журналистика. Я оказался в Калуге и стал работать. Но к этому времени цензура добралась и до областных телеканалов. Возможно, где-то не так, но в Калуге я столкнулся с тем, что читал в письмах и мемуарах про тридцатые годы (например, во «Второй книге» Надежды Мандельштам). Доносы, стукачество, подставы, провокации, лень, попустительство, страстная вера в губернатора и правительство, желание за них жизнь отдать, лицемерие, лизоблюдство… Все как у нас любят. В общем, мне удавалось какое-то время заниматься журналистикой и — подбить на это часть коллектива, мы делали острые сюжеты, расследования, ток-шоу, но это стоило мне седых волос и подорванного здоровья. А кончилось все чередой предательств и мерзких пасквилей, которые мне дали прочитать, когда упрашивали уйти с должности, уступив место другим — своим, нетоксичным, лояльным к власти.
Теперь же я спустился еще на один уровень ниже — в районную газету. Потому что чем ниже спускаешься, тем больше свободы. А свободы пока действительно больше (хотя «сигналов» на меня летит не меньше, правда, теперь не от коллег). Во-первых, я здесь главный редактор и, значит, надо мной трусливых начальников нет, а во-вторых, в районках врать или недоговаривать просто опасно для жизни — ты с читателями по одной улице ходишь. От плевков не увернешься. Поэтому многие районки в стране сегодня предпочитают забивать свои полосы объявлениями, анекдотами, советами садоводам, гороскопами и документами, которые вынуждены печатать по закону, а в социальные темы решаются залезать лишь единицы: скажешь правду, не понравится она главе района (то есть учредителю) — и пойдешь полы мыть в местной библиотеке, другой работы в районах часто просто нет. А если скажешь неправду, напишешь под диктовку чиновников — пойдешь на три буквы от имени читателя.
Газетная коммуналка
Мой выбор — работать для зрителя/читателя. Так меня учили, и до сих пор никто меня не переубедил. Поэтому сразу договорился с главой Козельского района, которая меня и пригласила реанимировать, то есть возродить, местную газету, — о том, что я веду независимую редакционную политику. В противном случае — ухожу. С этими договоренностями я и пришел в редакцию районной газеты «Козельск» в феврале 2020 года.
Здесь надо сказать пару слов о том, насколько сегодня вообще можно говорить о районках как о явлении. В России насчитывается от трех до пяти тысяч районных газет. Такая разница статистики объясняется просто — кто как считает, ведь официально зарегистрированная газета часто оказывается лишь листком для публикации документов, которые не вступят в силу, пока не окажутся на газетной полосе. Но чаще утверждают, что в России нынче примерно три с половиной тысячи районок. И практически все они не живут, а выживают. Из местных бюджетов им достаются крохи, почти по остаточному принципу. Выживать приходится на объявлениях, поздравлениях и сокращении тиража. Реальный тираж часто раза в два отличается от заявленного — впрочем, все равно на типографию уходит обычно четверть реальных доходов районных газет. Если в цифрах, то средний тираж районок — полторы-две тысячи экземпляров. Это если есть подписчики и их больше половины от тиража. В противном случае редакции договариваются с типографиями и печатают менее тысячи экземпляров (по закону они не могут прописывать в выходных данных такую цифру официально, иначе газета может потерять регистрацию, а вместе с регистрацией потеряет и последние дотации).
О печальной ситуации я прекрасно знал, как знал и о том, что не так давно в том же Козельском районе одна газета уже закрылась. И, тем не менее, я переступил через все эти пугающие факты и — через порог районной газеты.
Что собой представляет редакция районки? Коммуналку — «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». У «Козельска» было довольно просторное помещение — восемь комнат, из одной сделали курилку, из другой — туалет, хотя другой сортир был на том же этаже буквально у двери редакции. Но негоже делить толчок журналистам с народом! Свой туалет и простор — это собственно все плюсы. В остальном царил режим «назад в будущее». Облезлый линолеум, осыпающиеся то и дело потолки, желтые обои, громоздкая полированная мебель, собрания сочинений Ленина и Маркса на книжных полках.
Годы брежневского застоя отсюда не уходили. Примерно из тех же лет была и газета — писалась она языком отчетов, но отчетов именно советских или северокорейских — потому что даже местные чиновники не понимали, о чем пишет родная районка. Для кого и на каком языке.
Кто понимал — так это местные прокуроры и прочие товарищи, которые с удовольствием печатали в газете те же свои отчеты, а также «профилактические» материалы.
Журналисты же — а они все пенсионеры — были уверены, что у них хорошая многотиражка, современная. «Мы работаем с колес», — гордо сказали они мне в первый же день. И действительно — с колес. Заметки печатались через неделю, а то и две после события. Фиаско оперативности — материал о праздновании 8 Марта в сельской библиотеке я получил накануне 9 Мая. Правда, то был материал от внештатного автора. Но тем не менее…
Газета же выходила два раза в неделю: черно-белая по вторникам на четырех полосах и восемь цветных полос по четвергам. То есть вполне можно было не позволять новостям, как у нас говорят, протухнуть.
Однако же и у такой газеты были свои почитатели. Слово «почитатель» здесь имеет другой — более точный, как мне кажется — смысл: почитатель — тот, кто почитывает, а не почитает. Так вот районку действительно почитывали, ее даже выписывали около тысячи человек через «Почту России». Старая добрая подписка в районах еще не умерла. Потому что только в селах и в маленьких городках народ продолжает верить печатному слову. Интернетом здесь пользуются только чтобы посмотреть кино или прогноз погоды. Интернет-новостям же доверия нет — особенно среди пожилых людей. Почти у всех пенсионеров нынче есть доступ в сеть. Одна из первых читательниц, зашедших при мне в редакцию, попросила как можно быстрее завести страницу газеты в соцсети ВКонтакте, ведь она там зарегистрировалась недавно. Читательнице было семьдесят с лишним лет.
Есть еще одна причина, почему именно в Козельском районе верят печатному слову — здесь очень сильно то, что можно назвать духовной наследственностью. Вокруг великие монастыри, под боком Оптина пустынь. Местные верят, что, если бы не Оптина и не Козельск, то и Гоголь бы не стал Гоголем, и Достоевский бы не написал «Братьев Карамазовых», и Толстой бы… Впрочем, Толстого здесь отечески жалеют — заблудился мужик, не успели спасти, все его сектанты проклятые. Но мемориальная доска, посвященная Толстому, в Козельске все-таки висит, как раз на здании нашей редакции.
Я особой связи между духовной наследственностью и районкой долгое время не видел, но трепетные почитатели (смотрим значение слова выше) убеждали меня, что, раз газета — единственный печатный орган (именно орган, так они говорили, даже когда я вывез Ленина из редакции в музей) в округе, то ему и беречь слово и все литературные, публицистические традиции, которых благодаря Оптиной и другим местным монастырям здесь хватает.
Словом, я, как и любой редактор районки, хоть и оказался меж двух огней — совдепии и православных (часто это были одни и те же люди, например, православные сталинисты), но мне был и местной властью, и почитателями выдан карт-бланш. Развивайся.
Просто жесть
Начал я с давно испытанных методов. Запретил писать отчеты об отчетах и репортажи с детских утренников. Отныне главными темами были проблемы и люди. Главные жанры — социальные репортажи и очерки. Расчет мой прост — доверие читателей к СМИ можно вернуть, только если говорить правду. Не бояться называть вещи своими именами: если дорога плохая — значит, она плохая, значит, люди должны об этом сказать. Если глава поселения, города, района не сделал того, что обещал, об этом не надо молчать. Если кому-то нужна помощь — районка должна первой об этом рассказать. С другой стороны, люди любят читать о людях. Не о звездах, не о политиках, а о своих соседях. О таких же, как они. С такими же бедами и мыслями. Другим может быть только опыт — способ эти беды пережить. Рассказ о том, как человек преодолевает проблему, потерю, кризис, — и есть самое ценное в очерке о людях. Как же тяжело было это объяснить журналистам! Так же тяжело было объяснить, что теперь можно написать, например, такое: «Деревня взята безответственными чиновниками в заложники, там нет воды, дорог и освещения» или «Местная больница трещит по швам» или «Руководители здесь работать не умеют или не хотят».
«А у нас не будет проблем? — спрашивали меня коллеги. — Ну так же ведь нельзя писать, люди же обидятся».
Вскоре пришлось попросить написать заявления по собственному желанию некоторых журналистов. Претензии были ко всем одинаковые — неумение связать двух слов, нежелание видеть проблему там, где даже трехлетний ребенок увидит и скажет: «Это же-е-есть!»
Кого мне действительно жаль — так это ответственного секретаря. Она попросилась на отдых сама. «Я поняла, что за твоими темпами не успеть, отпусти меня, и лучше до Великого поста», — сказала Раиса Дмитриевна. Вот уж действительно человек ушедшей профессии. Пожалуй, ответственный секретарь только в районках и остался (в нашей — больше нет, упразднил) — это тот человек, на которого главный редактор мог всегда положиться: она и тексты проверит, и сама напишет, и вычитает после верстки, и саму верстку проконтролирует — да чего только не должен был уметь делать ответсек — и делать лучше, чем вся редакция вместе взятая.
Но, увы, если у тебя в штате только две-три ставки корреспондента, то именно ответственного секретаря ты отпустишь на пенсию первым делом, надеясь на ее место взять еще одного журналиста.
Кадровый вопрос — первая и самая сложная проблема в районных газетах. Где взять в районе на сорок тысяч жителей профессионального журналиста, дизайнера, фотографа? Их тут просто нет. Все работающие журналисты приходят из других профессий. Бывшая чиновница, военный в отставке, вчерашний инженер или учитель (это еще в идеале). У каждого свои представления о жизни и о том, как надо писать.
Мне немного повезло — я знал, что в одной из деревень живет девушка с московским журналистским образованием. Она вместе с мужем приехала в Козельский район поднимать сельское хозяйство, выращивала огурцы и клубнику, профессией же не занималась. Правильный, между прочим, выбор — зачем тревожить труп журналистики. Но я ее все-таки уговорил снова взяться за слово. Поручил ей готовить новости для сайта и вести социальные сети. Да, на одной бумажной версии далеко не уедешь, весь район не охватишь: тираж газеты — всего 1600 экземпляров, и для нынешних районок это еще неплохо. И раз уж я сказал про соцсети, то сразу посоветую — вдруг кому пригодится — делайте ставку на Одноклассники. Фейсбук в деревнях не читают, ВКонтакте пользуются многие, но, повторю, не доверяют. Вся аудитория районок сидит в Одноклассниках — мы за несколько месяцев набрали почти пять тысяч подписчиков. Причем без всяких накруток. В Одноклассниках нам люди жалуются, сообщают новости, там же кипят споры, выливают ушаты грязи, рассказывают истории… Многое становится поводом для журналистских материалов.
Потом эти же материалы обсуждаются. И, кстати, читатели сразу заметили и оценили наше стремление писать социалку и о людях. Это пришлось почти всем по душе. И они стали сами советовать героев для публикаций, стали рассказывать о своих проблемах. Так мы настроили обратную связь, без которой невозможно делать качественное СМИ.
Спасибо вам, люди!
Но все-таки о самом интересном и важном читатели пишут нам в письмах (да-да, мы получаем письма по почте от читателей до сих пор) или рассказывают тет-а-тет.
Вот самый яркий пример, и очень значимый для меня, потому что он стал поворотным для нашей редакции.
Наверное, прошел месяц с того момента, как я возглавил районку, когда в редакцию пришла энергичная, но очень уставшая козельчанка. Она не была читателем и почитателем газеты — пришла к нам как в последнюю инстанцию. «В других местах меня отфутболили», — сказала она. И рассказала историю, в которую мало кто поверит — даже самые оголтелые критики нынешней системы. Эта женщина несколько месяцев назад привезла в Козельск из одной прибалтийской страны свою свекровь, ветерана Великой Отечественной войны, блокадницу. Та сама захотела дожить последние годы в России.
Но встретили блокадницу в год 75-летия Победы далеко не радушно. Несколько месяцев ее не прописывали, не выплачивали пенсию, в местной поликлинике не принимали, про бабушку вообще забыли, а когда она все-таки напоминала о себе, то начинали просто унижать — к примеру, в одном из ведомств продержали старушку в очереди чуть ли не сутки, а потом еще и разговаривали по-хамски — у нас умеют, мы знаем. Если бы не сноха, то бедная блокадница, к такому обращению не привыкшая, наверное, так и сдалась бы, однако жажда справедливости, к счастью, в наших людях еще есть…
Мы, конечно, мимо этой истории пройти не могли. Пока готовился к публикации материал о том, как ветерану устраивают на родине вторую блокаду, мы поднимали на уши все ведомства, которые наплевали на нее, мы подключали свои связи в районной и областной администрации. Потому что сегодня журналист в провинции — это еще и правозащитник; написать уже мало, добиваться справедливости приходится порой даже угрозами: если проблему не решите, мы завтра же опубликуем материал в московских газетах — вас снимут быстрее, чем снимут меня. В таком духе мне не раз приходилось разговаривать с разными товарищами.
В итоге бабушке, проблемы которой не могли решить несколько месяцев, ровно через два дня после публикации в нашей газете перевели на счет пенсию, записали в больницу, решили вопрос с пропиской, провели для нее одной школьный парад и вообще стали приглашать ее везде и всюду, к ней приехал губернатор, наконец, ей пообещали квартиру.
Говорят, история о том, как районная газета вступилась за блокадницу, дошла до администрации президента. Не знаю, так ли это, но получилось действительно громко.
С тех пор звонки в редакции не умолкают, почтальоны не скучают. Люди приходят со своими бедами. Они разные — от сломанных качелей во дворе до сгоревшего дома у многодетных, от затопленного моста до деревни, к которой вообще не идут дороги и мосты (люди доезжают до реки на внедорожниках, садятся в лодку — и так добираются до дома).
Обо всем и не расскажешь, но с тех пор, как мы стали говорить о социалке, нам удалось помочь многим. И сделать многое. «Выбить» дороги, ремонты библиотек и клуба, расчистить свалки, собрать деньги и вещи потерявшим на пожарах дома… И так далее и так далее.
Также успешно выстрелили наши очерки. Учителя, комбайнеры, врачи, конструкторы, стеклодувы, военные… Парикмахер, которая бесплатно стрижет ветеранов. Еще один парикмахер, которая во время пандемии стала развозить еду и одежду нуждающимся. Заводчанин, который вечерами устраивает кинотеатр прямо в своем дворе. Охранник почты, который выращивает персики всех видов и угощает фруктами свою деревню. Именно эти люди стали героями нашей газеты. Любимцами района.
И, кстати, не только района. После того как истории о наших соседях появлялись на сайте газеты, о них тут же начинали рассказывать и региональные журналисты. Потому что мимо классной истории не пройти, тем более когда районные коллеги уже все нашли и написали.
Дом на Набережной
Помимо социалки и историй о людях есть еще одна тема, которая вернула к нам читателей и добавила десятки тысяч посещений нашему сайту. Это открытие неизвестных страниц времен Великой Отечественной. Я раньше полагал, что за 75 лет после Победы практически все уже о войне рассказано, все герои давно получили свои почести. Но оказалось — не рассказано даже половины. Боюсь, даже четверти. И еще тысячи и тысячи неизвестных героев готовы выйти из окопов забытья.
А началось все с простой акции «Письма с фронта»: мы обратились через сайт, соцсети и газету к своим читателям с просьбой принести в редакцию письма своих отцов, дедов и прадедов. И чем чаще мы печатали эти письма, тем больше нам приносили новых. И это не сухие приветы, это драматичные — часто прекрасно написанные — исповеди, где война другая — не та, что нам до сих пор показывают по телевидению. Это сотни страниц про животный страх и про нежную любовь.
Однажды нам вместе с письмами принесли рукописи неизвестного поэта, которые обнаружили на чердаке дома на Набережной. Теперь в Козельске есть свой литературный дом на Набережной, потому что мы вместе с читателями нашли родственников этого поэта (хотя изначально не знали даже его имени) и узнали его без преувеличения «киношную» судьбу. Неизвестный автор оказался героем войны, причем из тех, кто саперной лопаткой мог уложить нескольких немцев (так сказано в наградных листах). Но о войне он близким не рассказывал. Работал себе в военторге, воспитывал сына, любил жену, потом ушел от жены, уехал на юг, в девяностых приехал в Калужскую область в командировку, заехал в Козельск, встретился с первой женой, да так и остался. В тех же девяностых в том же Козельске умер — пас коз, переходил с ними через речку, вдруг стало плохо. Тело нашли к вечеру.
Через двадцать с лишним лет нашли его стихи.
И это лишь одна их многих и многих подобных историй, которые мы открыли. И которыми должны заниматься журналисты. Именно журналисты, а не те, кто за подобную работу получает гранты.
Эта наша работа стала не только достоянием района, нам теперь пишут со всей страны и даже из-за границы. Благодарят, присылают свои истории и письма своих героев, просят найти родственников или одноклассников солдат и офицеров, призванных на фронт из Козельского района или здесь погибших. Сил у нас немного, но мы никому не отказываем.
А историй и писем у нас уже столько, что мы задумались об издании книги.
Дневник
Одну книгу точно издадим — это дневник журналистки нашей районки Нины Соловьевой. Мы ее уже не застали, она работала в шестидесятых, да и дневник ее в редакцию попал случайно. Однажды к нам на работу пришла устраиваться девушка (вообще, после того, как мы вернули доверие читателей к газете, все больше стало желающих работать в «Козельске»), пообщались, слово за слово — и тут она говорит, что давно как-то нашла записную книжку некой Нины Соловьевой, и что-то она там про районку пишет. «Неси скорее!» Принесла. Оказалось — еще одна судьба. Нина — дочь расстрелянного учителя, с мамой из Калужской области их сослали в Сибирь, спустя много лет Нине удалось вернуться на малую родину, она долго мыкалась (по-другому не скажешь) по разным работам, пока не прибилась к редакции. Талантливая, напористая, неравнодушная, ей бы в газете и остаться, и написать много всего честного и настоящего. Но… кому нужны таланты. Соловьеву из редакции попросили, она умерла в безвестности.
Мы теперь ее имя возвращаем, на канале нашей газеты в «Яндекс.Дзене» ее читают десятки тысяч человек, обсуждают, сравнивают с Шукшиным.
Где бы только взять денег на подготовку и издание всех этих книг. Районные газеты — не Первый канал, существуем на субсидии и на деньги с рекламных объявлений. Это копейки, едва хватает на зарплату и налоги, которые — такое ощущение — стали еще одним инструментом для того, чтобы задушить СМИ в стране. Как по мне, так районки вообще нужно от налогов освободить — пользы для района и страны будет гораздо больше, чем от тех скромных тысяч, что государство на газетах зарабатывает.
Но несмотря на проблемы с деньгами, нам удалось переехать в новое помещение (спасибо районной власти, подсобили), обставить его новой мебелью, купить один новый компьютер — для верстки, увеличить количество полос до шестнадцати, сделать более-менее современный сайт.
Но так и не удалось пока купить хороший фотоаппарат — в районах до сих пор снимают на «мыльницы». Зато на федеральных пропагандистских каналах технику меняют ежегодно. Ну ничего — мы-то знаем, что каналы умрут, а районки будут жить всегда, ибо куда важнее людям узнать новости родного края и прочитать о соседе, нежели то, о чем там говорит далекий от них Дональд Трамп.
Помимо проблем с деньгами, есть проблемы с завистниками. Привычка стучать не извелась в народе — в Роскомнадзор периодически «поступают сигналы». Все это отнимает время, нервы, иногда приводит к штрафам. В этом плане мы стремительно несемся в тридцатые. Кажется, уже там. И я не забыл, что уже намекал на это ранее. Просто наболело.
«…И все-таки ты сумасшедший», — продолжают не понимать меня друзья. И никак ведь не объяснишь, что я реально счастлив, когда удается решить чью-то проблему, выпустить отличный номер или отыскать в архивах и на свалках истории неизвестных поэтов и журналистов. «Странное счастье», — скажет кто-то. Но я-то знаю, что многие меня понимают…