Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2021
Евсей Цейтлин. Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути. Алетейя, 2020.
Известно, что обычно писатели чаще интересуются собой, чем другими авторами. Поэтому особо хочется отметить тот случай, когда у литератора проявляется искренняя заинтересованность в том, что пишут собратья по перу. В основе новой книги эссеиста и литературоведа Евсея Цейтлина лежит благородный замысел: через нее обретают голоса те писатели-эмигранты, кого, по мнению автора, либо незаслуженно забыли, либо в России не знали вообще.
Как и все, кто не ищет легкого пути, Цейтлин рисковал. То ли дело писать о тех, кто широко известен. Пишите хоть про кота Бродского — и читатель найдется. Напишете о судьбе малоизвестного литератора — и вы рискуете тем, что ваша книга канет в реку забвения. К тому же, как замечает Цейтлин в очерке о критике и искусствоведе Белле Езерской, «сам по себе жанр интервью кажется многим коллегам по литературному цеху легковесным, сиюминутным». И все же он рискнул и сделал книгу — собрание встреч и разговоров по душам с самыми разными авторами вкупе с литературными портретами тех, кто встретился ему на эмигрантском пути, кто запомнился ему и затронул его.
Цейтлин понимает: быть самим собой и писать о том, кто ему интересен и что ему интересно, — одна из главнейших радостей литературной профессии. Рынок и конъюнктура пусть живут сами по себе, а подлинное в литературе не пропадает, в каком бы жанре книга ни была написана. Непридуманные герои Цейтлина — авторы зарубежья, пишущие на русском языке. Россия ушла из их жизни, но и осталась в ней. Некоторых уже нет в живых. География самая обширная: Иерусалим и Чикаго, Нью-Йорк и Питтсбург, Торонто и Вашингтон, Кельн и Лос-Анджелес. Где бы ни жили герои его очерков, писатель оказывается на одной с ними волне, и эта пристрастная заинтересованность передается читателю.
«Весна в Чикаго — едва ли не единственное время, когда легко и спокойно дышится. Но, знакомясь с записками Порудоминского, я задыхался: текст был пронизан страхом — неотвратимым и едким, как дым крематория». Это из эссе об историке культуры Владимире Порудоминском, который, переехав в Германию, стал писать, по словам автора, замечательную, увы, недооцененную в России прозу.
Меня притягивает к прозе Цейтлина его умение удивляться и задавать вопросы, изобличающие проницательность и теплую человечную заинтересованность своими «объектами исследования». Именно эти качества Евсея Львовича позволяют с такой непосредственностью и доверительностью раскрываться его собеседникам.
А вопросов много. Зачем крупный лингвист и литературовед Анатолий Либерман пишет рецензии на мало кому известные альманахи и сборники? («Зачем арапа своего младая любит Дездемона?») Чем дорог жанр рассказа Семену Каминскому? Есть ли будущее у литературы эмиграции? Как оградить литературу от графоманов? Что такое эмиграция сегодня? И, конечно, главный вопрос — как эмиграция отражается на судьбе и творчестве его собеседников?
Интересен взгляд прозаика Сергея Юрьенена: «Сегодня мир худо-бедно, но един. Стал маленьким, простым и пошловатым. Трагизм ушел. Для новых поколений — уже не эмигрантов, а мигрантов, преследующих личный интерес, — вопрос лишился остроты, которую мы переживали». Звучит почти как стихотворение в прозе, хочется читать нараспев, крамольно сбивая верную мысль.
Тема исхода (неслучайно она обозначена в заглавии книги) постоянно будоражит мысль автора, и он вновь и вновь возвращается к ней. Исхода не столько в физическом смысле, сколько в моральном. Это тема обретения себя в новой среде, возвращения к тому, что было запрятано глубоко и, казалось бы, безнадежно и что неожиданно расцвело и раскрылось на новой почве. Тема психологической и художественной трансформации либо вопреки, либо под влиянием обстоятельств. «Жизнь позволяет поставить “либо”»!
При отсутствии собеседника автор сам ныряет в глубину. Почему и как Аб Мише (Анатолий Кардаш) пришел к мысли начать свое расследование еврейской истории? (Имеется в виду уникальная, по мнению Цейтлина, книга «Черновой вариант»). Автор размышляет: «Я долго думал о том, почему появилась эта рукопись». (О книге Натальи Дорошко-Берман). Он пытается «дойти до самой сути». Иногда ему это удается, иногда — такие попытки обозначены штрихами, побуждая к дальнейшему поиску.
Судьбы некоторых героев книги — реальных лиц — прослежены через годы и континенты. Они будоражат воображение и трогают. Сергей Корабликов-Коварский, который был вынесен, подобно Моисею, в корзинке из вильнюсского гетто, оказался на исторической родине десятилетия спустя. Русский по отцу, еврей по матери — долгие годы он жил с раздвоенным сознанием. Его рассказ о своем прошлом в беседе с Евсеем Цейтлиным напоминает исповедь. Исповедальны и стихи Корабликова-Коварского: «…Я от бывшего леса / — Одинокий невыжженный куст, / Подпаленный, / И тем удивленный, / Что выжил…». Очерк заканчивается словами: «Отрываясь от чтения стихов С.К., я долго вглядывался и в другие иллюстрации, помещенные в книге, — фотографии улочек, дворов бывшего гетто.
…Я пришел сюда июльской ночью, после нашей беседы с С.К. К моему удивлению, в нескольких окнах того самого дома горел свет. Почему меня вдруг охватила тревога? Я задумался, вспомнил разговор с С.К. и спросил себя: неужели это страх перед будущим? Я снова стал смотреть на освещенные окна. Казалось: они что-то помнят, знают. И — спорят со мной».
Для автора характерен интерес не только к отдельным писательским судьбам и творческой манере тех, о ком он пишет, но и к тенденциям и проблемам современной литературы, творимой в русском зарубежье. Насколько можно согласиться с мнением, с горечью высказанным Либерманом? — «С точки зрения российской литературы мы периферия, и сегодня критику из-за рубежа трудно стать властителем дум, хотя бы потому, что голоса его почти никто там не слышит. Что Прилепину, Пелевину, Петрушевской, Быкову или Токаревой мое мнение? Вряд ли оно до них и дошло». Что ж, на это можно возразить. По большому счету, в литературе, как в космосе, нет единого центра. Интернет необратимо демократизирует и глобализует все социальные процессы, и мы все живем в едином культурном поле: писатели-эмигранты печатаются и в России, российские авторы — в зарубежных изданиях.
Говоря о культурологе и критике Ванкареме Никифоровиче, Цейтлин замечает: «Никогда и ни о ком он не сказал дурного слова. И это не было предусмотрительным проявлением конформизма. В каждом человеке Ванкарем видел то лучшее, что определяло его жизненное назначение. Пожалуй, люди казались ему хрупкими, драгоценными сосудами, к которым можно и нужно прикасаться бережно. Особенно поражал Ванкарема дар художника, творца. Как назвать этот исходящий от него свет? Я думаю — пусть не покажется банальным, — то был свет добра». Да ведь это свойство и самого автора книги! Мне за долгие годы знакомства с Евсеем Цейтлиным хорошо знакомы его щедрость на доброе слово, его вклад в творческое становление и содружество многих авторов.
Попутно читатель узнает много нового: о сыне Макса Планка и современном языкознании, о Георгии Адамовиче, Всеволоде Иванове, литовском поэте Донелайтисе, дореволюционной русско-еврейской литературе и нынешней русской эмигрантской общине, о трудностях эмигрантских журналов, о становлении серии «ЖЗЛ», о нравах большого нью-йоркского отеля и еще о многом, порой неожиданном. Автор проводит нас через удивительные повороты судеб героев его очерков или собеседников, стараясь понять, что повлияло на формирование их творческого облика. Владимир Порудоминский, Лев Бердников, Ванкарем Никифорович, Семен Ицкович, Борис Кушнер, Эрнст Зальцберг, Белла Езерская, Лев Ленчик, Ефим Чеповецкий, Ирина Чайковская, Семен Каминский, Семен Резник, Игорь Михалевич-Каплан, Геннадий Кацов, Давид Гай, недавно ушедший из жизни выдающийся историк литературы эмиграции Олег Коростелев (беседа с ним дана в приложении к книге) и другие.
В книге явственно звучит еврейская тема. Она проходит через судьбы и мироощущения отдельных литераторов-эмигрантов, она не перестает волновать и автора книги. Антисемитизм и его живучесть, Холокост и нынешнее отношение к нему — все это не может не обсуждаться в откровенных беседах с авторами-эмигрантами. Здесь уместно вспомнить слова Цейтлина из другой его книги, «Голос и эхо»: «У разных народов разные корни, но одно небо».
Лучшие очерки Цейтлина привлекают художественностью и согреты теплом любви. «Она говорила легко, с редкой непринужденностью и доверчивостью. Но я запомнил ее напряженную осанку. А на лице как-то отдельно друг от друга жили улыбка и совершенно серьезные, часто — печальные глаза. Тот же “оксюморон таланта” (соединение на первый взгляд несоединимого) я потом находил и в прозе Наташи. В подобном сочленении (идет ли речь об искусстве или о человеке) всегда есть притягивающая и, в сущности, не разгадываемая тайна».
Некоторые имена из этой книги были мне известны, о других я слышала, но даже если речь идет о хорошо знакомых авторах, они предстают здесь с неожиданной стороны, приближены к читателю. Ряд авторов был мне незнаком. С другой стороны, для того и была создана эта книга, чтобы собрать под одной крышей сборника многоголосый хор авторов-эмигрантов, чтобы противостоять энтропии времени… Хочется надеяться, что к судьбе книги Цейтлина можно будет применить его же слова: «парадокс нашего прагматичного времени состоит в том, что именно идеалисты часто побеждают в своей схватке с “песком забвенья”».