Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2020
Об авторе | Тимур Юрьевич Кибиров (р. 1955) — поэт, автор более двадцати поэтических книг, лауреат многих отечественных и международных премий, в том числе премии «Поэт» (2006). Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в «Знамени» — № 1, 2017. Живет в Москве.
* * *
Вопрос «Куда ж я денусь?» постепенно
Теряет риторические свойства,
День ото дня всё более насущным
И остро актуальным становясь.
Действительно — Куда?..
Мне будущей зимой
Шестьдесят шесть исполнится.
Нелепость цифры этой
Даже в размер не помещается и нарушает
Старинный лад и портит эвфонию.
Куда, куда мы удалимся? — вот
В чём вопрос, вот то, что занимает
Меня в последнее (sic!) время.
Правда, днём
Обычно я бываю отвлечён
Заботами быстротекущей жизни,
Пустыми хлопотами, суетой суетствий
И всяческою мутотой, но ночью…
А ещё чаще утром — солнечным, безлюдным —
Пока ты спишь ещё, а мы с собакой
Заходим в лесопарк, встаёт вопрос
Животрепещущий, словно листва осины…
Осины эти, надобно сказать,
И клёны с липами, и даже мрачный ельник
Прозрачно намекают на ответ.
* * *
Вот таким вот, наверно, и будет
То радостное утро,
До коего советует покоиться
Милому праху
Карамзин.
Вот точно таким —
Солнечным и прохладным.
Синим и золотым.
* * *
Пел я, играл я, дудел я в дуду,
Бил каблучками по тонкому льду,
Хмелем храним и гормоном влеком,
Гоголем, фертом, дурак дураком,
Кубарем и кувырком!
Ради коленца и ради словца
На небесех не жалел я Отца!
Пляс до упаду, до колик умора!
Яйца совсем не мешали танцору,
Ладно игралось, и складно вралось,
Всё вытанцовывалось!
Страх за ушко поднимал я на смех,
Такт отбивал, отчебучивал ритм.
Тут подошла государыня Смерть
Смотрит и говорит:
«Коли такой ты затейник и врун,
Ну-ка соври что-нибудь!
Коли такой ты певец и игрун,
Спой-ка, спляши обо мне»
Что я отвечу осклабленной тьме?
Ну подскажи мне,
Разымчивый хмель,
Ну подскажи,
Неуёмный гормон,
Ну подскажи,
Мой язык-помело,
Что мне и как мне
О смерти сыграть?
Как мне её уболтать?
* * *
Ехал на ярмарку ухарь-купец.
С ярмарки едет банкрот и мертвец.
Если поменьше бы он баловал,
Дольше б, наверное, поторговал.
Только какой в этом смысл?
Впрочем, нет смысла и в этом вопросе…
Во поле бродит безносая осень.
Мокнет и грязью становится прах.
Ветер поёт в придорожных кустах.
Сказка
К ночи улеглась метель,
Теплится лучина.
Мать качает колыбель,
Усыпляет сына:
«Спи, младенец, баю-бай…
Тише, сынку, тише!
Едет Ёханды-Бабай
Воровать детишек.
Волчье солнышко ему
Кажет путь-дорогу
Через Потьму, Чухлому
К нашему порогу.
По скрипучим по снегам
По лесам дремучим
Звёздной ночью скачет к нам
Хан Бабай могучий.
Взор его огнём горит,
И сверкают зубы,
И тяжёлый пар валит
От бараньей шубы!
Одесную — ёшкин кот.
Слева — ёксель-моксель,
Бог японский их ведёт
По замёрзшей Мокше,
По ледовой по Оби,
По мерзлотам вечным,
Чтобы мучить и губить
Встречных-поперечных.
Но не зря в углу у нас
Конная икона!
Светлый витязь всякий час
Держит оборону.
В ясном нимбе грозный лик,
Только Враг нагрянет,
Конный — прыг! И в тот же миг
Перед люлькой встанет!
Вострой сабелькой взмахнёт,
Дрогнет Вражья сила!
Супостатов перебьёт
Рыцарь сизокрылый!
Рухнет с глинобитных ног
Хан Бабай голимый!
И подох японский бог!
Смерть панмонголизму!..
Спи, младенец, баю-бай,
Засыпай навеки.
Никогда не раскрывай
Сомкнутые веки».
Мать безумная поёт.
Теплится лампадка.
В колыбельке ёшкин кот
Почивает сладко.
* * *
Батюшки светы и матушки тьмы!
Пьёт Вальсингам за здоровье Чумы!
Я же ладошкой прикрою бокал,
Чтобы он не наливал.
Хватит с меня упоений уже
И нисхождений с ума —
Десять запретов и девять блаженств,
Батюшки светы и тьма.
Так я стою, как дурак, и пою
Бездны на самом краю.
Батюшки светы и матушки тьмы
Слушают песню мою.
* * *
Покойный друг цитировал Ларису
Рубальскую: «Плесните колдовства!»
И доплескался… Я справляю тризну,
Ищу слова.
Подыскиваю рифмы, чтоб загладить,
Чтоб запоздало все долги воздать,
Чтоб заарканить вздыбленную память
И обуздать…
Тогда и вправду колдовством являлись
И вермут белый, и портвейн «Агдам»,
И брезжил свет, и дали открывались
Нам, соплякам…
О чём ещё?.. Мы в школьном «Альтаире»
Играли оба… Друг мой был ритмист,
А я басист… Напрасно в этом мире
Ищу я смысл —
Ведь твой скелет под пуховой землёю
Который год покоится, гния,
Утешенный, как пишет Блок, весною
Небытия, Олег, небытия.
Но, как пишу я, за весною лето —
Назло пишу — Господне настаёт!
И хор ликует: Где твоя победа?!
И дали открываются, и вот
Труба сигналит преставленье света,
И пакибытия заря встаёт.
* * *
Когда совьются небеса,
И растворятся гробы,
И взглянет Бог в твои глаза…
Ну вот как можно такое писать?
Это уж какое-то прям бесстыдство…
Этакий перевёрнутый эпатаж —
Мне, мол, начхать на нынешние литературные приличия,
Я, мол, все эти ваши новации, херации и конвенции
Видал и вертел.
Мол, артист в силе
И впал в немыслимую простоту.
Но какое эти мои выкрутасы будут иметь значение,
Когда действительно совьются небеса,
И растворятся гробы,
И взглянет Бог в глаза?
* * *
Пробьют куранты полночь.
Не станет больше сил.
Я всё себе припомню,
Что так легко забыл.
И дочки Мнемозины,
Чтоб маме не мешать,
Лежащего мужчину
Не станут защищать.
Не прилетит на помощь
Мой шестикрылый босс.
Лишь фотки из альбома
Набросятся гурьбой.
И все и вся нагрянут
Из памяти моей.
Девятым кругом станет
Элизиум теней.
И на одре замру я
И вмёрзну в этот лёд,
Которым наказует
Забывчивых Господь.
* * *
…Возьмём
сосуд прекрасный дельфтского фарфора,
Ну или плошку гжельского фаянса.
Тончайшей кисточкой добавим чёрных чёрточек
К нетленной белизне и синеве
И — кисточкой потолще — алый круг!
Вот вам февральский вечер
На опушке Битцы
* * *
Снегурку растлевает похотливый
Сопливый и слюнявый берендей.
Март не идёт России. Некрасиво
Становится на Родине моей.
Промокший лес похож на пепелище.
Грязь ледяная выше голенища.
Великопостной скуки маета.
В Мытищах ищут-свищут дезертиры,
Разграбившие зимние квартиры.
На Женский день нет денег ни черта.
Как в дневнике отметил Император,
Кругом измена, трусость и обман.
И месит глину гусеничный трактор,
И курит у окна похмельный автор,
И низко-низко стелется туман.
Романс Рахманинова
Ты сказала: «Взгляни, о взгляни же! Такого заката
Не бывало доселе! Над кронами лип, над опорами ЛЭП,
Над антеннами пятиэтажек расплавлены пурпур и злато!
В свете этого жалобы глупы и ропот нелеп!
О, на фоне таком все претензии столь смехотворны,
Столь ничтожны обиды, и так непомерна печаль,
И настолько наглядна тщета, и прощенье настолько бесспорно,
Что не жаль ничего нам, всего нам мучительно жаль!
О взгляни и запомни, взгляни, и замри, и запомни,
Как порфира и злато темнеют, как окна горят
В этом доме напротив, как сердце людское бездомно!
О запомни, молю, эту кухню и этот закат!»
Ты сказала: «Взгляни!», я безмолвно взглянул и безмолвно
Закурил и подумал: «О да!» и промолвил: «Ну да…»
И добавил: «Трындец как красиво! Трындец как красиво и больно,
И, должно быть, такого не будет уже никогда.
Никогда, никогда, о мой ангел, сей миг, сей какой-то там сумрак
Не вернётся сюда, та-та-та, не вернётся сюда!
И какая-то птица, наверное, голубь, а может быть, вовсе не голубь
Не промчится в закат мимо нашего, Лена, окна,
Мимо нашего, Лена, окна…
* * *
Субботний вечер. На экране
То Хотиненко, то Швыдкой.
Дымится нескафе в стакане.
Шкворчит глазунья с колбасой.
Но чу! Прокаркал вран зловещий!
И взвыл в дуброве ветр ночной!
И глас воззвал!.. Такие вещи
Подчас случаются со мной.
Отколе он, сей стон далёкий?
Куда сей зов манит меня?
Надвинь поглубже треуголку,
Седлай хрипящего коня!
Пусть епанча, крылам подобно,
Шумит и бьётся за спиной!
Лети на голос сей загробный,
На песнь погибели родной!
Земля и твердь во мгле глубокой.
Луна сокрыла бледный лик.
И чёрный всадник одинокой
Тык-дык, тык-дык, тык-дык, тык-дык.
* * *
Джейн, подруженька нежная, годы проходят…
Годы проходят…
Да чего там «проходят» — прошли… Обернёшься назад —
Анфилада уходит во мглу и теряется в сумраке,
А вперёд поглядишь — перед носом глухая стена.
Да, собаченька, да, путь недолог…
Время игр, время пиршеств, задорного лая, бессмысленной течки
И тщеславия жалкого минуло. Ныне настала пора
На диване лежанья бесцельного… Ты дремлешь, негромко похрапывая,
Ну а рядышком я — читаю зачем-то
Толстый том сочинений мадам
Де Лафайет. Но не очень внимательно…
Ну какая ж ты тёплая, Джейнушка,
И какая смешная…
Знаешь ли, у мореплавателей просвещённых
Мудрая есть поговорка: You cannot
Teach old dogs new tricks. Это точно про нас, барабака.
Нынче не то чтоб каких-нибудь новых, но даже и старых
Фортелей нам уж не выкинуть боле…
Намного короче
Стали прогулки и медленней. Даже не очень-то
Мы и расстроились из-за того, что Собянин
Нам запретил уходить дальше 100 метров от дома,
Чтобы заразу не разносить… А кого мы в лесу заразим-то?
Белок разве что или дроздов. К тому же
Ты теперь до того благонравна,
Что даже белок уже не гоняешь. Моё же злонравье
Тоже весьма поубавилось… В общем, собаченька,
Согласись, могло быть значительно хуже.
Да и было значительно хуже…
Тем более
Вечер уже наступил и прошёл. На сегодня достаточно. Выключим
Лампу, голубка дряхлая, включим
Радио Classic FM. Программа Smooth Classics… Кажется, Глюк.
А может, и Моцарт вообще… Спокойной нам ночи, собака,
Ночи спокойной и снов
Долгих, нестрашных…