Людмила Улицкая. О теле души. Новые рассказы.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2020
Людмила Улицкая. О теле души. Новые рассказы. — М: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019.
Что это — «тело души»? На обороте обложки автор пишет: «Про тело мы знаем гораздо больше, чем про душу. Никто не может нарисовать атлас души. Только пограничное пространство иногда удается уловить… Рискованное, очень опасное приближение…»
И тем не менее они связаны, душа и тело? Книга об этой связи? Где душа, воздушная, неощутимая — предполагает, а тело все-таки — располагает? Или наоборот?..
После нескольких серьезных, прочно отложившихся в памяти читателя романов — «Медеи…», «Даниэля Штайна…», «Казуса Кукоцкого», «Лестницы Якова» — и многих других книг у Улицкой вышла книга, я бы сказала, прощальных рассказов — под этим странным названием. Она делится на две части: «Подружки» и «О теле души», хотя мне показалось, что обе части — об одном и том же. Книга эта о близких автору людях, их непростой жизни и столь же непростом уходе. А их уход — безусловное воспарение их душ.
«…я люблю этих ветреных, мудрых, бесстыдных, обольстительных, лживых, прекрасных, суеверных и верных, умнейших и дур беспросветных, у которых учиться могли бы и ангелы в небе…
Мне нужны вы такими — да и я вам под стать».
Каждый рассказ в книге начинается то загадочно, то парадоксально, а то и смешно:
«Когда жизнь была доведена до совершенства, наступила старость».
«Сплющенная с боков женщина с целеустремленной грудью искоса разглядывала сидящего на другом конце садовой скамьи молодого человека»… Вряд ли вы догадаетесь сразу — зачем?
«Соня Солодова, средних лет сухощавая женщина с ясными злыми глазами, уловила смысл жизни после развода с мужем».
«Мать работала в заводоуправлении. Должность ее называлась Валентина».
«Коган любил свою чудовищную работу, особенно своих своевременно ушедших мертвецов».
Начальные строки сразу настраивают читателя на то, что его ждет что-то необычное, и определяют тональность повествования, дают предощущение того, о чем пойдет речь. В каждом рассказе перемешаны печаль и радость, грусть и надежда, масса часто противоречивых чувств. А иной раз противоречия просто кричат, как в отважном первом рассказе «Дракон и Феникс».
Здесь все смешалось: неразрешимая вражда между армянами и азербайджанцами в Карабахе и вместе с тем любовь азербайджанки и армянки, их лесбийский брак, осуществленный невероятными усилиями не у нас, за границей, где это возможно. Пока все это устраивалось, «жених» — Зарифа — смертельно заболел. Вызванные и приехавшие на свадьбу родственники «жениха» (потому и вызвавшего их, чтобы не оставить одну, в беде, «невесту»), тотчас повернули назад, в аэропорт, едва поняв, кто жених, а кто невеста. Смерть, похороны героини, все заранее предусмотревшей. Невеста, ищущая помощи у армянской колдуньи. И в финале — привезенный по распоряжению «жениха» на похороны карабахский ковер, чтобы покрыть им гроб. А на ковре — Дракон, который сошелся в смертельной схватке со священной птицей Феникс. «И кто из них воин, кто колдун, кто зло, кто добро, различить нельзя, потому что они скованы в одно неподвижное и нерасторжимое кольцо»…
Такой насквозь символический рассказ, написанный яростно, с редкой силой убеждения.
Этот отважный рассказ не зря поставлен в начало и задает тональность всей книге, где каждый последующий текст — и загадка, и поучение, но в самом ненавязчивом виде.
Каждый рассказ, я в этом убеждена,— не выдуман, а увиден в жизни зорким внимательным взглядом автора, и лишь как бы прояснен, уточнен его восприятием.
Та самая Соня Солодова, которая обрела смысл жизни после развода с мужем, всю жизнь страдала от его чревоугодия: каждый день мясо, свинина, жаренная на сливочном масле, удушала ее (читаем расширительно — в жизни удушает не одна свинина). После его ухода она вздохнула, оттерла все сковородки, выветрила мясные запахи и вместе с ними, выбросив вещи мужа, распылила по квартире полфлакона французских духов «Aqua Allegoria», напоминавших ей запах антоновки, привозимой ей подругой из своего сада. И Соня постепенно перешла на яблоки — больше ей ничего не было надо (лаконично и многозначно. — Э.М.), да и есть хотелось все меньше. Незаметно она стала покрываться тоненькими волосками, превращаясь в куколку, а потом и в бабочку. Бабочка высвободила крылышки, взмахнула ими и выпорхнула в форточку. Так высвободилась душа из бренного тела и чуждой ей жизни, обрела свободу.
Герои книги, как правило, «маленькие», недопроявившие свои возможности в силу обстоятельств или характера. Хотя, как показывает автор, совсем уж никчемных людей не бывает. Трудно распознать при рождении, к чему родился человек, но обязательно к чему-то. Не просто так.
У той самой женщины, должность которой называлась «Валентина», то есть «на побегушках», и образования не было, и любовника не было. Был только сын Толик и комната в коммуналке. Мать всегда на работе, а сын сидел безвылазно дома, рассматривал из окна липу или воронье гнездо, где хлопотали вороны и выводились птенцы. Несчастный случай — пожар в кладовке (к счастью, быстро потушили) — подкинул ему сумку с какими-то предметами. Оказалось — старыми фотопринадлежностями. Это решило его жизнь: он стал ходить в фотокружок, где кое-чего добился. Да немаленького — его фото стали выставлять и печатать. В основном в журнале «Природа», а природа и тянула его больше всего. Фотографируя человека, он стремился снять его с деревом или чем-то подобным. Но к тридцати годам он почувствовал незнакомую прежде усталость. Заболел, короче. И часами рассматривал фотографии. Больше всего любил рассматривать фото Памира, хотелось попасть туда. «Пейзаж звал его к себе». Он думал: «…нет, никогда пейзаж не принимает в себя человека, не для того он задуман природой, чтобы человек топтался, проминал свои следы, оставлял сор своего присутствия, нечистого дыхания». Он все-таки пошел. Горы приближались быстро. И он, наконец, почувствовал, что может войти в него. «Пейзаж его принимал. И, что самое странное, — никакой рамки не было. Она теперь вообще была не нужна…»
Кажется, следующий абзац, где мать вошла в комнату и обнаружила всего лишь одежду сына, необязателен. Все случилось, как и должно было случиться: сын нашел себя и ушел туда, куда потянула его душа… Душа распорядилась.
Рассказы задуманы как условно-бытовые. Бытовая часть, как правило, оригинальна — таких историй поискать! Условная — «от тела к душе», — кажется мне, не всегда обязательна — ее можно предвидеть: ушел, улетел и даже «взмыл». Уход, превращение становится откровенным приемом.
В рассказе «Алиса покупает смерть» как бы все наоборот: дело складывается совсем не так, как мечтает героиня. А мечтала она устроить так, чтобы, когда она поймет, что пришла ее пора умирать (ей 64 года), она не была бы зависима от болезни, унизительной беспомощности и тому подобного: у нее должно быть средство уйти из жизни самостоятельно: заснуть и не проснуться. Она находит доктора, который обещает дать ей снотворное, но со временем, когда подойдет дело. Между ними завязывается роман, однако он умирает первым, а на ее руках остается младенец, рожденный его не совсем полноценной дочерью. А на столе — обещанная коробочка с таблетками…
Так что здесь главнее? Душа? Тело? И то и другое?..
Патологоанатом (рассказ «Аутопсия»), по мысли Когана, «был священником чистой телесности, последним уборщиком храма, который покинула душа». Тот самый Коган, который «любил свою чудовищную работу, особенно своих своевременно ушедших мертвецов». И вот перед ним лежит на столе молодой мужчина, безукоризненного сложения, с ножевым ранением грудной клетки… Однако два симметричных разреза на спине покойного не дают доктору покоя, он не может их разгадать. Ясно, покойник другого разряда, не его креатура. Это был молодой музыкант. Флейтист-самоучка. Но музыка его была огненная. Небесная.
Он лежал на столе, испытывая боль, какую невозможно было вообразить. Она имела коническую форму и была сосредоточена на острие. Но вдруг появилась крохотная сияющая точка. Она стала расширяться, и оттуда забил луч света. И нота «ля» возникла в этой расширяющейся точке… Тьма расступалась, его тянуло туда… «Как будто трудное возвращение домой», — мелькнуло в сознании.
Это не клиническая смерть, как можно было бы подумать, вспомнив описания очевидцев. Это высвобождение души.
«Он расправил прорезавшиеся в спине большие влажные крылья». «Он летел по незнакомому миру, который узнавался с каждой минутой, как переводная картинка…» «И не было никакого “сначала” и “потом” — все было одновременно и во всей полноте. А, это время закончилось, — догадался он».
Красиво и точно по замыслу.
Последний рассказ, «Серпантин», мне показалось, выпадает из общего стиля и замысла книги. Может быть, потому, что посвящен он всем известной, любимой и глубоко ценимой Екатерине Гениевой, директору Библиотеки иностранной литературы. Или потому, что слишком реалистичен. Первая часть — о ее тяжелой болезни, о потере памяти героиней — библиографом Надеждой Георгиевной, а вторая — о как бы вернувшемся здоровье и любимом деле. Только здесь «был мир не учения, а совершенного знания». «Границ не было у этого сияющего мира». «Он двигался, развивался, расширялся и разворачивался, как серпантин». (То, к чему стремилась героиня в жизни.) И она была принята сюда навсегда.
Финал воспринимается «заслуженно», но как бы выпадает из общего стиля. Понятно, почему, — случай особый, трудно найти точное решение.
Во дворе Иностранной библиотеки поставлен памятник Екатерине Гениевой. В Израиле — барельеф. Белый, изысканный. Но, как бы то ни было, она будет жить и на страницах этой книги. И, конечно, в памяти всех, когда-либо ее знавших, и тех, кто читал и работал с книгами ее библиотеки, и просто слышавших о ее делах.