Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2020
Об авторе | Арина Обух родилась в 1995 году в Санкт-Петербурге. Выпускница Художественно-промышленной академии им. А.Л. Штиглица. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза художников России.
Автор книг «Выгуливание молодого вина», «Муха имени Штиглица». Лауреат Молодежной премии правительства Санкт-Петербурга в области художественного творчества, Премии журнала «Знамя», Международного конкурса «Волошинский сентябрь» и др.
Предыдущая публикация в «Знамени» — рассказы «Шаги вокруг Земли» (№ 3 за 2019 год).
Репа
— Кстати, вот посмотри, Ван Гог сообщает в письме брату, что корпит (он так и пишет «корпит») над фигурой женщины, которая откапывает репу из-под снега…
— И что?
— А то, что он видел эту женщину прошлой зимой. То есть он целый год носил в душе эту репу!
— Не репу, а женщину.
— Да. Но главное: у него двадцать шесть (или сколько там) женщин с репой! То есть двадцать шесть вариантов одного впечатления! Глянь.
— Это женщина? Это попа с чепчиком.
— Попа, спина, шея, руки, драпировка с завязками, чепчик, калоши. И все это тянет из земли репу. Тянут в профиль, тянут в анфас, тянут в раскоряку, в три четвери тянут. Не человек, не поза, а усталость. Каменная, стержневая, по наследству переходящая.
— Хорошо сказала. Запиши.
— Ладно. Но я это к чему: вот он двадцать шесть раз одну и ту же женщину написал, а ты ставишь мне в упрек, что я опять про Леона Шмидта хочу рассказать. А я ведь теперь вижу его иначе. С другого ракурса.
— Да ты вообще его никогда не видела!
— Я его чувствовала.
Все это уже было
Красный свет светофора разрешал мне смотреть на нее еще целую минуту. Она поймала мой взгляд. И даже попробовала за него ухватиться, чтобы не упасть.
Судя по всему, у этой женщины внутри была невероятная легкость, с которой она никак не могла справиться: плащ разносило ветром в разные стороны, женщина цеплялась за оба края плаща, она парус. Не в силах побороть порывы ветра, она остановилась, ее раскачивало. Намерения улететь у нее не было.
К ней подошел мужчина:
— Ира, ты подшофе, пойдем.
Он не ругал ее, а просто объяснял, что с ней происходит. И даже как будто боялся обидеть ее словом «пьяная», поэтому выбрал именно «подшофе».
— Нет, подожди…
Она вдруг застыла на ветру, как это обычно делают чайки. Мужчина стоял рядом, аккуратно придерживая ее за локоть.
— Все это уже было, да?
— Да, — он сказал это очень твердо, чтобы у нее не оставалось сомнений.
Они пошли по улице. Я пошла через дорогу. Все куда-то пошли.
И все это уже было. Ира (эта, другая, третья) уже замирала на ветру, как чайка, а я уже однажды ехала за письмами Леона.
Пришла смс-ка: «Вас ожидает серый Хёндай Солярис».
Ищу. Тут вся улица сплошной серый Солярис.
Деревья тянутся к небу возмущенными ветками. Всего четыре часа дня, а город уже надел на себя серый платок-туман.
Беж
Водитель — женщина. Плотная, похожа на тюбик краски. Цвет пальто беж. Ей очень подходит даже не цвет, а само слово «беж».
Мастер по живописи, когда видел у кого-то тюбик с этим цветом, — моментально свирепел. Мол, этот цвет можно получить, смешивая, и только ленивый будет покупать готовое: сам смешаешь — богаче получится. Но мы все равно покупали эту краску. Она хорошая.
В общем, за рулем сидит женщина-беж. И если она вдруг побежит, то это будет не бег, а именно беж. Тяжелый беж с одышкой. Видимо, она передвигается только на машине.
Друзей у нее нет. Потому что их ни у кого нет. Приехала из другого города, Воронежа, например. Волосы короткие, русые. Едет молча. Спокойно с ней.
А по радио знакомый голос — Гар поет «Русскую дорогу».
Беж кивает головой в такт, мелодия в ней живет, набирает круг. А наша с Беж дорога возникает исключительно благодаря фарам автомобиля. Если они погаснут — все. Останется один Солярис.
Гар
Петербург надел черное кожаное пальто, оно блестит: капает дождь. Одинаковые многоэтажки: дом 5, дом 6, дом 7. Какая разница. Люди тут тоже одинаковые должны жить. Сейчас он выйдет из подъезда, и я его не узнаю.
Вот, вижу: человек вышел. Силуэт на фоне тусклой лампочки — Гар. (Так его зовут друзья).
Гар — это атмосферное явление.
Потому что он атмосферен. И он явление.
— Представляешь, я ехала в такси, и женщина-водитель слушала твою «Русскую дорогу».
Гар спокойно принимает эту информацию. Потому что он и его песни — «две вещи несовместные». Так бывает. Точнее, только так и бывает.
Сообщает, что на днях явился из Перми.
— В Перми есть музей, а в нем зал деревянной скульптуры, слышала о таком? Там все из дерева — и Божья Матерь, и ангелы, и распятие. И все святые с лицами пермяков. Все святые — пермяки! И Иисус Христос — пермяк. Представляешь?
У меня дома тоже есть деревянное распятие. Мой Иисус Христос из Кишинева. Политический эмигрант, в 90-е переехал в Питер.
А раньше жил на поклонном кресте у сельской дороги.
Когда в советское время объявили, что Бога нет, все дорожные поклонные кресты сняли и вынесли на задворки.
Художники ездили по свалкам, брали на себя кресты и прятали Бога в своих мастерских. Мало кто из них тогда веровал, но красоту чтили и спасали.
Мой Христос — дело рук неизвестного мастера. Почти все молдавские крестьяне были неизвестными мастерами.
Сначала Бог сделал их по своему образу и подобию, а потом они Его — по своему образу и подобию.
В детстве я не понимала, кто этот человек на стене. По росту он как семилетний ребенок. Распят, но креста нет. Снят с креста — воскрес.
То ли летит, то ли всех обнять хочет. Как Гагарин.
«Как бы хотелось вас всех обнять!..» — сказал Гагарин. И обнял.
А тут вечный полет, вечное объятие.
Непонятно только, как жить, если Бог всегда рядом: одно дело, когда в церкви, на Небе, а другое дело, когда дома, когда Он так зримо рядом. И все видит.
А над Гаром такого пристального присмотра нет. У него на стене висит огромный портрет подсолнуха. На картине сильный ветер, и наклон солнечной головы кажется скорбным.
А Гар живет и не вздыхает. Жизнь хороша, просто подсолнух не в курсе. Вообще Гар тот редкий человек, которому нравится его жизнь. Все в ней его устраивает, перемен не требуется. Однажды сказал, что с годами к нему пришла мудрость. Пришла мудрость, и ночевать осталась. Так с ней и живет. Но иногда он ей изменяет.
Об этом свидетельствует блюдце с сережками-одиночками. Девушки появляются в его доме и по намеренной случайности теряют одну сережку. Так сказать, на счастье. Чтоб вернуться.
— Ну вот эти сумасшедшие послания, держи, — Гар вручает мне стопку запечатанных писем.
Восторг: это все мне. Точнее, не мне, а Гару. Но он их не читает, сразу отдает мне и, на всякий случай, предупреждает:
— Но ты же в курсе, что нехорошо читать чужие письма?
— Они мне не чужие.
Свободный немецкий человек в русском подъезде
Я все время думаю про этого человека, день и ночь сидящего на подоконнике чужого подъезда.
Каждый год Леон Шмидт приезжает из Германии в Питер и несколько дней сидит в подъезде Гара. Ждет, когда тот выйдет из квартиры. Ждет напрасно.
Гар — это прекрасная безответственная свободолюбивая песня. Ее надо слушать, и все. И больше ничего делать не надо.
А Леон не понял. Леон слушал, слушал, а у песни были такие слова: «Есть лишь я, и есть лишь ты». И это была правда: у Леона никого больше не было.
Он родился в Казахстане. Этнический немец. В 90-е с женой переехал в Германию. Но жизнь не задалась. Однажды жена оставила Леона в больнице и исчезла.
Смирительная рубашка — смиряла, а радио на подоконнике — играло. Звучала какая-то русская волна. А на той волне — Гар. Пел «Русскую дорогу».
Никто не понимал эту песню, кроме Леона: он в совершенстве знал и русский, и немецкий.
Песня заполняла собой все его жизненное пространство. Он становился нежным и податливым, как ребенок: не сопротивлялся уколам и послушно пил таблетки.
Выучил наизусть все слова песен Гара. И понял, что они с ним родные души: оба не принимают это поганое устройство мира. Гар пишет об этом песни, а Леон письма — причем всем: главам государств, правительствам и прочим ответственным лицам за бардак на планете.
Дело в том, что Леон знал, как изменить мир. Им с Гаром просто надо объединиться, вдвоем будет легче. И принял решение.
«Беру курс на Ленинград, через тонкий лед!..» — написал Леон, цитируя песню.
Каким образом он узнал адрес — не ясно. Но он приехал в Питер, нашел дом, сел на подоконник первого этажа и стал поджидать Гара.
Дождался. И сказал:
— У меня, кроме тебя, никого нет. «Есть лишь я, и есть лишь ты».
Гар даже не сразу понял, что этот тип говорит с ним цитатами из его же песен. А когда понял, поспешил к лифту.
Леон просидел в подъезде три дня. И исчез.
Но через год снова явился. Вошел в знакомый уже подъезд, сообщил консьержке, что он к Гару, и прилег на подоконник.
И снова при встрече с Гаром сказал:
— У меня, кроме тебя, никого нет.
Гар решительно не знал, что делать. Психушка Леона не заберет, так как от сумасшедшего требуется письменное подтверждение, что он сумасшедший, а Леон подтверждать это не собирался. Ментам он тоже был ни к чему — Шмидт не наркоман, не убийца, просто сидит на подоконнике. Свободный человек.
И вот уже шесть лет этот свободный немецкий человек приезжает в русский подъезд и сидит. Иногда три дня, иногда пять, и уезжает.
Живет свою жизнь.
В которую однажды вливается песня Себастьяна.
Себастьян
Себастьян был красивый и нежный. Белое на белом.
И, судя по всему, и у Себастьяна, и у Леона в генах был не изжит немецкий романтизм. То есть работал ген восемнадцатого века.
Песня Себастьяна была похожа на самого Себастьяна. Она называлась именем Гара. Пела сама немецкая душа, очень трогательно пытаясь выговорить на русском два слова: «русская дорога».
Эти два слова Гар и понял, остальным переводом не интересовался.
Немец в перевод песни Гара тоже не погружался.
Себастьян думал, что Гар поет какую-то русскую народную песню про дорогу: там небо, облака, любовь, птицы…
Но нет. В Гаре играли гены дедов, которые гоняли по русской дороге француза до Парижа, и понятно кого в 45-м до Берлина. Вместе с холодами и лесами, впереди Сусанин.
В общем, спели, не поняли друг друга, и все было хорошо.
Себастьян спел свою песню, она теперь была частью воздуха, который с жадностью вдыхал Леон Шмидт:
Гар играет «Русскую дорогу» —
я полностью растворяюсь в его музыке.
Никто не понимает, но я считаю эту песню прекрасной.
Я останусь с ней наедине.
Да, останусь с ней наедине.
Гар играет «Русскую дорогу» —
я растворяюсь в его музыке.
В своих мечтах я вижу нас вдвоем:
там мы навсегда останемся вместе,
останемся вместе,
вместе навсегда.
— Это кого он «вдвоем» видит?! — настороженно спрашивает меня Гар.
— Какая разница? Он поет о том, что твоя «Русская дорога» идет сквозь его жизнь.
— Ой. Это похоже на ответственность.
Гар переводит взгляд в окно, как бы давая последнему сказанному слову нужное направление. «Ответственность» вылетает сквозь открытую форточку и избывает себя в сумерках.
— Ты знаешь, — говорит Гар. — На прошлой неделе снова приезжал этот псих.
— Какой псих?
— Леон.
У меня, кроме тебя, никого нет
То есть Леон не терял надежды. А Гар — бдительности: три дня не выходил из квартиры.
А спустя время в его дверь позвонили.
На пороге стояла женщина.
— Здравствуйте. Леон живет у меня. Он говорит, что уедет только тогда, когда вы с ним поговорите. Поговорите с ним, пожалуйста. У меня завтра ребенок из лагеря приезжает.
— А кто эта женщина?
— Соседка. Оказывается, она приютила его.
— Есть женщины в русских селеньях!.. И ты поговорил с Леоном?
— Поговорил. Но сначала…
Но сначала он спросил соседку:
— Вы понимаете, что Леон сумасшедший?
— Он немного необычный, да. Вы поговорите с ним? Он ждет вас.
Наверное, если бы эта женщина приютила инопланетянина, она бы тоже сказала, что он «немного необычный».
Женщине было жалко Леона. Но у жалости прошел срок годности. Ей захотелось вернуться обратно — в свою жизнь. Без Леона.
Гару стало жалко женщину, которой было жалко Леона, и он пошел поговорить.
Немного необычный Леон и чашка чая ждали Гара на кухне.
— Леон. Вот вы пишете мне письма, вы приезжаете, живете у чужого человека, но вы же понимаете, что это не совсем нормально? — начал Гар.
— Да-да, понимаю, — ответил Леон. — Я просто к тебе приехал.
— Что значит «к тебе»? Жить у себя я тебя не оставлю. Чем же я могу тебе помочь?
— Я просто приехал, я все понимаю. Я просто приехал. А что ты мне на письма не отвечал?
— А как на них ответить?!. Ты сам-то подумай.
— Я понимаю тебя, — не сдавался Леон, отхлебывая остывший чай.
— Ну хорошо, что понимаешь.
Шмидт выглядел кротким и, кажется, правда, все понимал. Кроме одного:
— Но ты же сам пел, что «Есть лишь я, и есть лишь ты»!
— Леон, я пел не о тебе.
— А о ком? — и Леон напрягся. — О Себастьяне?
— Господи, но это же песня, просто песня!..
— Да? А я тебе верил, думал, мы вместе…
— Что вместе?
— Вместе переустроим этот мир, я ведь писал во все центры.
— Какие центры?
— Центры управления планетой. Но мне не ответили. Видимо, их это не волнует.
Гар безнадежно смотрел на визави.
И Леону показалось, что и Гара это тоже не сильно волнует.
— Так, — твердо сказал Гар. — Ты обещал, что, когда мы поговорим, ты уедешь.
Леон кивнул.
И уехал.
И снова посыпались письма из Германии.
Леон продолжал бранить миропорядок. И уверял, что только Гар и он смогут спасти мир. Обещал для этого прислать много денег.
Иногда его вера гасла, и он ругал Гара за предательство, потом прощал. И снова обижался: ты же сам пел!.. Я тебе верил, а ты!..
Порой Леону очень хотелось дать послушать Гару его же песни, чтобы тот проникся, сердцем растаял. Мол, вот, слушай, может, поймешь что-нибудь. Приблизишься, так сказать, к образу и подобию.
Письма летели и летели.
На моей полке была уже целая стая, которая звала, жаловалась, кричала, плакала, а иногда просто просила прислать сигарет.
Марки на конвертах были немецкие, настоящие, адрес тоже. Но иногда мне казалось, что Леон где-то рядом. Что эта Германия находится за рекой Пряжкой. Возможно, Леон загремел к Николе, стал прихожанином психиатрической больница св. Николая Чудотворца, что на Матисовом острове. И время от времени Леона выписывают, и он снова идет к заветному подъезду. Сидит на подоконнике или на ступеньках. А потом возвращается обратно — на Пряжку, к Николе.
В его палате лежат еще четыре человека, еще четыре леона, тоже не сдюживших противоречий этой жизни. Тишина капельная. Капает все время: за окном — дождь, в палате — капельницы.
— У меня, кроме тебя, никого нет, — говорит Леон.
— У меня, кроме тебя, никого нет, — говорит второй Леон, а следом четвертый и пятый.
Эхо носится по палатам. Ищет носителя: «тебя», «тебя», «тебя».
Потом их отпускают снова в мир, мир не жалует леонов, и время от времени Никола опять забирает их к себе.
Автоответчик
Звонки с Земли.
Он смотрит на Землю. Дороги, леса, моря… Красиво. Сам сделал.
Следит за гармонией, равновесием: тут мир, там война.
А мы звоним, звоним…
Занято. Музыка. И ангельский голос:
— Ваш номер семь миллиардов семьсот тридцать девять миллионов восемьсот семь тысяч двести сорок четыре. Пожалуйста, оставайтесь на линии, ваш звонок очень важен для нас.
И ты последний в очереди.
Присядь на ступеньки, подожди.