Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2020
Октябрь. — 2019. — № 12
Декабрьский «Октябрь» минувшего года был не просто последним номером журнала за 2019-й: он же оказался и первым, и единственным номером года, сконцентрировавшим в себе все энергии этого издания за двенадцать месяцев. В конце концов, для оценки конечного результата неважно, обстоятельствами какого именно рода (понятно, что не зависящими от воли редакции) вызвано такое чрезвычайное решение. Главное, что перед нами — комплекс текстов, способный отвечать сам за себя, и наилучшим ответом на такой нетипичный шаг редакции нам показалось повести себя не менее нетипично и посвятить целый «Переучет» обзору этого, одного-единственного «октябрьского» номера, призванного представительствовать за целый год.
На самом деле представительствует он за срок куда больший: декабрьский «Октябрь» — еще и юбилейный и посвящен девяностопятилетию журнала («Сто лет минус пять», — гласит надпись на его обложке). Правда, авторы номера не слишком сосредоточены на прошлом и подведении итогов. Оценке пройденного пути, его смысла и достижений здесь посвящено только редакционное предисловие.
Внимание же номера в целом сосредоточено на новейшей прозе (что обещано в первых строках и редакторским предисловием: «Наш юбилейный номер — <…> свидетельство бесконечно расширившихся возможностей короткой прозы». Притом на сей раз — прозе не то чтобы совсем малой, как незабвенный предыдущий юбилейный номер, вышедший к девяностолетию «Октября» (№ 10, 2014) и целиком занятый короткой прозой — «Рассказами с ладонь», — а, скажем, небольшой: почти вся здешняя проза невелика по объему и представлена жанром рассказа. И это, утверждает автор предисловия, — принципиально, — за этим для автора стоит даже нечто вроде историко-литературной если и не теории, то, по крайней мере, интуиции: «Подобно тому, как сменяются поколения, сменяются и жанры: сегодня рассказ вновь поднимается на вершину литературы, сосредоточивая в себе все те социальные смыслы, остроту и артистическую энергию, носителем которых в прошлом и позапрошлом веке выступал русский роман. На наш взгляд, современная литература аккумулирует в этом жанре стремительную изменчивость сегодняшнего быстрого времени».
Что касается стремительной изменчивости как предпочтительного предмета внимания, тут с автором высказывания можно и поспорить: кроме быстрых поверхностных перемен, существует же и медленное культурное время с его глубинными течениями, и тут без романа с его широтой обзора, объемностью видения никак не обойтись. Но как бы там ни было, весь декабрьский «Октябрь» составлен из компактных текстов, и те из них, что к жанру рассказа формально не принадлежат: и мемуарное эссе Геннадия Вдовина, жанр которого обозначен как «Соло», и мемуарные же записки Бориса Мессерера о его собаке Гвидоне (так и хочется сказать — биография Гвидона и психологический его портрет), и воспрявшие из более чем двадцатилетнего небытия «записки литературного человека»1 Вячеслава Курицына, и дневниковая эссеистика Кирилла Кобрина, — в силу своего небольшого размера — в самом большом из них одиннадцать страниц — также не слишком выбиваются из экологической ниши «небольшой прозы», хотя и располагаются по ее периметру. Поэзия представлена сдержанно, четырьмя подборками: Владимира Салимона, Юрия Казарина, Дмитрия Данилова и Дмитрия Бака.
Самая крупная проза номера — биографическое эссе Анны Матвеевой о пианистке, благотворительнице, хозяйке литературного и музыкального салона, модели и музе многих людей искусства XIX–ХХ веков, Мизии Серт, — «Коллекция» (названное так в честь коллекции знаменитостей, которую собрала вокруг себя великолепная Мизиа), часть будущей книги «Картинные девушки». Оно занимает целых двадцать насыщенных страниц — и полно деталей столь ярких и фантастичных, что читатель поневоле ловит себя на подозрении: уж не мистификация ли это? Автор будто и подмигивает читателю, подпитывая его подозрения, изредка вставляя в текст указания на то, что надежных свидетельств ее существования не найти: например, из выдающихся изображений Мизии, выполненных Роденом, не сохранилось ни одного. Неужели перед нами — альтернативная история культуры?.. (Как ни удивительно, путем простого запроса в Гугле иллюзия рассеялась: Мизиа, она же Мися, она же Мария-София-Ольга-Зинаида Годебская-Натансон-Эдвардс-Серт оказалась реальной личностью. Даже, право, жаль. — Утешься, читатель: фантастичности в этой персоне хватало, и мемуары ее, сказывают, отличаются исключительной недостоверностью.)
Номер в целом яркий и составленный из текстов авторов с очень разными эстетическими позициями. Среди особенных его удач стоит отметить «Бессмертие Ивана Ильича» Тимура Валитова — рассказ, с виртуозной точностью стилизующий толстовские интонации (и, разумеется, ведущий диалог-спор с толстовской «Смертью Ивана Ильича»). Действие его происходит в антиутопически представленном будущем, в котором Москва разрослась по меньшей мере до Серпухова, обзавелась по меньшей мере пятью транспортными кольцами, электрички как вид транспорта остались в далеком детстве главного героя, в прошлое ушли и двадцатые годы нашего столетия, «в которых вдруг случилась жажда на все советское», зато возрожден институт слуг, по-прежнему в ходу айфоны, бессмертен ОМОН, пробки на дорогах и платные парковки, а государство с помощью новейших технологий нашло способ отправлять в бессмертие и своих граждан, копируя содержание их мозга в «ярлычки», тело же, судя по всему, дезинтегрируя за ненадобностью.
Кстати, тема будущего, притом именно антиутопического и противучеловечного, повторяется в этом номере с некоторой даже настойчивостью. Кроме валитовского рассказа, она представлена здесь еще двумя (даже тремя): рассказанными Русланом Омаровым драматичными случаями — «Аристарх освобождает народ» и «Дуэль» — из жизни «Аристарха», «неукротимого искателя наживы, выдающегося разбойника, убежденного казнокрада и очаровательного самодура, — истинного сына благословенной постэпохи постгуманизма, постправды, постэтики, постнауки и постискусства, совершенно постисчерпавшей все формы и представшей перед постпубликой в трудно осязаемой постнаготе своего постсодержания», наступившей, похоже, уже после того, как миновал «калейдоскоп царствований Дмитрия Айфонофора и Владимира Ботокса в зените аппаратного могущества», и «Разговором с человеком» Марты Антоничевой — об исповеди в постчеловеческую эпоху, в церкви, занимающей «весь восемнадцатый этаж развлекательного центра».
« — Почему вы молчите? — не понял Илья. — Я тут душу буквально перед вами излил, о самом наболевшем рассказал, а вы просто молчите. Человек ты или кукла?
— Слушай, ты выбрал базовый пакет. Он включает только одну опцию — выслушать. Я это сделал. На что ты еще рассчитывал? — Человек устало заглянул Илье в глаза. Он напоминал сотрудников круглосуточных колл-центров, которым постоянно приходится выслушивать чужие жалобы.
— Но с таким же успехом я мог бы рассказать все роботу!
— Да, это было бы дешевле, и он наверняка посочувствовал бы тебе и даже чем-то помог, если бы программа позволяла. Но ты выбрал опцию “разговор с человеком”. Она дороже, но ты ведь понимаешь, людей в наше время осталось мало и ценность разговора с человеком — самая высокая».
И есть здесь еще один взгляд в будущее — совершенно пронзительный, у Дмитрия Данилова в одном из двух его вошедших сюда стихотворений, «Окаянные дни».
Сейчас у нас все плохо
Сейчас у нас все очень плохо
<…>
А ведь пройдет какое-то время
Долгое ли, короткое время
В любом случае оно будет коротким
И будем рыдать, светло плакать
Кручиниться, рвать на себе волосы
И с воем кататься по земле
Горевать будем по вот этому
По «Пятерочке» и стадиону
В Олимпийском сквере
По виски в «Пятерочке»
«Перекрестке» и «Азбуке вкуса»
По яндекс-такси
По светлым стремительным электричкам
По возможности и необходимости
Написать и опубликовать
Вот это стихотворение
Напишем книги
Лето Господне, на берегах Невы
Москвы-реки, Шпрее и Мансанареса
И окаянные дни
И снимем, конечно, фильм
Эр-Эф, которую мы потеряли
(Длинна цитата, но короче никак. Данилов изъясняется медленно и обстоятельно — и притом исключительно точно. — И лишь тщетное стремление к краткости удерживает меня от цитирования второго стихотворения Данилова, не менее пронзительного, давшего название всей подборке: «Самолет Можайского», — о смысле неудачи, о ее оправданности, о том, что она — в основе всего.)
Об окаянности наших дней, нашей широко понятой — начиная с девяностых — современности в этом номере «Октября» тоже говорится много сильного, причем характерный — да почти единственный — настойчиво повторяющийся в разных рассказах симптом этой окаянности — безлюбье, невозможность любить, задохновенность, бессмысленность и тупиковость жизни без любви. Об этом, на разные лады, — и «Звери» Дениса Драгунского (звери тут — именно люди), и «Корова» Марины Ахмедовой (где у героини только с коровой и получается глубокая, понимающая душевная связь), и рассказ Александра Бушковского, самим названием которого уже все сказано — «О любви не вышло»; явно об этом — и «Черный или зеленый» (название — несомненный оммаж Дмитрию Данилову) Ксении Драгунской; об этом же отчасти — и «Вышка» Жени Декиной, и рассказ Алексея Сальникова «Сидеть», который вообще-то — о мучительности людей друг для друга (герой тогда только и вздохнул свободно, когда остался, наконец, один). И в этом же ряду стоит, хотя по видимости из него выбивается, «святочный рассказ» Евгения Попова «“Случай” на станции Варварка», в котором герой чудесным образом обретает уже взрослого сына от женщины, оставленной им (непонятно почему, по душевной слепоте, по занятости другим) в юности. Потому именно, что святочный. О том, чего не бывает.
Почему-то кажется, что с этой темой глубоко связана вторая настойчивая, сквозная тема номера: детство (иногда она совпадает с первой в пределах одного рассказа), время, когда было много будущего впереди и все еще могло быть иначе. Нередко — да почти всегда — сопровождают его не менее настойчивые тематические спутники: смерть, разлука, одиночество. О нем отчасти — и «Сидеть» Сальникова (взаимонепроницаемость детского и взрослого миров), и «Вышка» Декиной («В детстве Миша не верил, что дед мог покончить с собой. Наверняка он просто забыл, что уже выпил таблетку, поэтому выпил еще одну. И еще. Бабушка говорила, что столько раз подряд забыть невозможно, и корила себя»). О нем целиком — и «Прекрасный летний день» Бориса Минаева, и оба рассказа Ольги Сульчинской, и «Adagio» Игоря Савельева, и один, самый маленький, из рассказов Павла Селукова — «Сом» (второй, «Синдикатчики», — о беспросветной жизни. «…скамьи считались на Комсике дефицитным товаром. Жители первых этажей уничтожили их ради семейного уюта. Я их не виню. Ради семейного уюта что только не уничтожалось. Например, романтика. Или свобода. Или самобытность. Почти все слова, которые нам немного стыдно произносить вслух»).
И еще одно заметное направление внимания авторов номера — таинственное; непостижимость сил, образующих мир, просвечивание сквозь видимый облик повседневности ее непостижимой иноприродной основы. Тут прежде всего следует назвать «Ночной караул» Дениса Осокина (он, правда, уже публиковался в осокинской книге «Огородные пугала с ноября по март», вышедшей прошлой осенью, но хуже это его не делает): герой его, участвуя в призрачном ночном карауле в заброшенной деревне, проживает свою непрожитую жизнь, альтернативное прошлое, другую память, лучше и глубже тех, что сбылись, — которая остается с ним, даже когда с наступлением утра призраки рассеиваются. А ведь и это тоже о детстве и невозможности любви, кстати… Морок и его, при определенных условиях, рассеивание образуют сюжет и «Заколки Момоко-сан» Анаит Григорян. Но они тут — фантастическое допущение, а главное-то, сердцевина-то — все то же: одиночество, невозможность любви.
А вот то, что расположено по периметру жанровой ниши рассказа, принадлежа по преимуществу иным областям, — вырывается из очерченного художественными текстами тематического круга (кроме разве «Памяти “Невечерней”, или О хоровом пении» Геннадия Вдовина, таинственного текста. Он — да, тоже о детстве и смерти: о слышанной автором в детстве от деда-цыгана магической цыганской песне, спасающей от гибели. «— Дед, так про что ж “Невечерняя”? — Это просто обрусенная коллективная молитва, которую от нужды сделали шлягером для сытых, но от этого она не перестала быть сакральным). Вырывается — и осваивает непредвиденные пространства. Это — своевольнейшие заметки Вячеслава Курицына, объединенные темой «Жыра» (написание авторское) в словесности (у Гоголя, Тургенева, Чехова, Довлатова…) и за ее пределами (в электричке до Нахабина) и не менее своевольные дневниковые записи 2018–2019 годов Кирилла Кобрина «Картинки, буковки, города» — о городах, выставках, впечатлениях, но в целом-то — и эта мысль скрепляет все повествование — о том, что «мир, в котором мы живем, есть не театр, как утверждал Шекспир, а арт-объект, причем объект именно современного искусства, contemporary art.» Воспоминания Бориса Мессерера о Гвидоне ни за какие пределы не вырываются, зато они человечны и трогательны.
Понятно, что нет смысла печалиться по отсутствию романов в номере, который программным образом посвящен именно рассказу. Но невозможно не вздохнуть о том, что этому номеру журнала, к сожалению, ощутимо недостает критических статей и рецензий на новейшие книжные издания. Критика и рецензии на моей памяти были в «Октябре» всегда (в качестве единственного исключения приходит на память только номер с «рассказами в ладонь» — на который, как на отдаленный образец, ссылается и редакционное предисловие).
Задачу рефлексии текущего литературного процесса целиком принял на себя здесь раздел «Премия “Поэзия”–2019», в котором — материалы двух типов (помимо предваряющего их предисловия Виталия Пуханова, говорящего, кстати, о том, что «литературные премии в последние годы выполняют роль пружины в часовом механизме литературного процесса» и даже «создается впечатление, что если премии закрыть, то часовой механизм замрет и событий в литературе не то чтобы совсем не станет, их станет значительно меньше. Можно пойти дальше и сказать, что литературные премии подменили собой литературный процесс».) Во-первых — два стихотворения, поделивших между собою премию в номинации «Стихотворение года»: «Тебя не будет, тебя не будет, тебя не будет…» Дмитрия Веденяпина (кстати, впервые опубликованное у нас в «Знамени» в № 12 за 2017 год2 ) и «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой (ведущие темы номера мы в них — случайно ли? — моментально узнаем). Во-вторых — стенограмма состоявшейся в рамках мероприятий премии в книжном магазине при РГГУ дискуссии «Возможно ли “Стихотворение года”?» с сильным составом участников (литературоведы и поэты Евгения Вежлян, Анна Голубкова, Владимир Губайловский, просто литературоведы Александр Житенев, Михаил Павловец, теоретик и историк культуры Александр Марков, просто поэты Амарсана Улзытуев, Евгений Никитин, Виталий Пуханов), в которой сказано много дельного о природе художественных событий, о взаимодействии поэзии и читателя, о множественности литературных практик… ну много о чем (спойлер: нет, стихотворение года невозможно. Но читать все равно стоит).
Закрывая декабрьский «Октябрь», скажу, что совсем не хочется с журналом расставаться. Не с этим номером, а вообще. Важно, необходимо для культурной динамики и вообще для полноты жизни, чтобы у «Октября» был не только декабрь, но, вслед за ним, и новая весна, и зрелое лето, и плодотворная осень, и потом — все сначала.
1 Рубрику с таким названием Курицын вел в «Октябре» в 1996–1998 годах.
2 http://znamlit.ru/publication.php?id=6767