Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2020
Об авторе | Шамшад Маджитович Абдуллаев (01.11 1957, Фергана, Узбекистан) — русскоязычный узбекский поэт, прозаик, эссеист. Автор четырех книг стихов и двух книг прозы. Лауреат премии Андрея Белого (1993), премии журнала «Знамя» (1998), дипломант «Русской премии» (2006, 2013), премии журнала «Окно» (Франция, 2011). Лауреат стипендии Фонда Иосифа Бродского (2015). Печатался в журналах «Знамя», «Волга», «Родник», «Черновик», «Вестник новой литературы», антологии «Освобожденный Улисс» и др. Лидер «ферганской школы» русской поэзии. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Дом бирюзового цвета» (№ 5, 2017). Живет в Фергане.
Пейзаж на лакмусовой бумаге
Читатель должен идти по мосту Мирабо
на фотографии (в детстве,
в июле 69 года,
на берегу горной речки для пацанов,
стриженных под полубокс,
каждый вечер был вечен, и
табачно-жёлтые коровы плыли, как в трансе,
далеко внизу на пастбище вдоль
фисташковой рощи, что надвое рассекала
под острым углом бирюзовое небо
в двустворчатом окне,
которым запасся глиняный ком,
поднятый с земли на уровень среднего роста
тюркской женщины, — сероглазый дувал)
Робера Дуано,
чтобы свет воскресного утра сиял.
Буддийская ступа в Куве*
Слышен в черепе щелчок,
и кто-то немедля попадёт в лучший мир,
минуя пыль якобы дурных перерождений.
Женщины в хинно-гранатовых наголовьях
и атласных платьях кормят,
опустившись на колени, серых собак
на окраине южного городка — чтят в них
своих будущих внуков и молитвенной позой
как бы строят им жильё
в последнем месте, где не сыщешь уже
ни строителя, ни жилья.
Кто-то, впрочем, видит перед собой
из тёмного угла своего
зашторенного уединения дверную щель —
стоит, кажется, дунуть в неё,
и она, как пух, отлетит подальше в глубину
соседней комнаты, освещённой солнцем
сквозь распахнутое окно, в котором
обитают прямо в зрительном центре, не шевелясь,
не сдвинувшись на дюйм ни вправо, ни влево,
пахсовый домик старого керосинщика, хлев,
телеграфный столб времён партсъездов,
урючина, дувал и сгиб арычной воды,
где журчание переходит в плеск:
тот же юг и тот же мир, именуемый лучшим.
* Кува — городок в Ферганской долине.
Язык птиц на берегу Сырдарьи
Сергею Алибекову
Полупустыней затоплена емкость у нити обрыва.
Впадиной подкована пропасть; адыр.
Резь раскопок — скудный улов.
На глиняной башне удод
славит ноль гнусавым свистом*,
археолог отверстия для конной привязи 13 века.
Какой-то камень перехватил по дуге Дарью
в истечении лета
и швырнул свою тень на горку пыли,
где он уже лежал
черепком Ахсыкета.
* Удод гнусаво свистит в поэме Уго Фосколо «Гробницы»
Далёкий юг
В глубине жаркого воздуха виден
чей-то плавный жест, и рядом
оспаривает его явность
колыхание ладоневидной паутины в мшистом углу,
в узкой дельте сдвоенных дувалов.
Забытый запах бензина. Бурьян,
занесённый свежей пылью под сенью
не-девушек в цвету. Лишь с одним
поворотом весь аккуратный, пеший путь
ведёт прямо в тупик
между полынных зарослей. Там же
мешкает всё время
неподвижный выводок плитчатых кизяков
у глиняного барьера в зените зноя,
в сиесту, хватающую тебя
всегда внезапно за горло
Сердце бессердечия
Рэндоллу Джарреллу
Между ними бездны не-встречи,
такой же драгоценной, как их узнавание друг друга
в замурованности необъятного в их черепах.
Один — козырный фрайер, грел зону
и жил по понятиям, не видя в упор
фармазонщиков кругом, или делал вид,
что не замечает, как они рядом шустрят.
Тем временем другой, как неизбежность,
стал правителем Ферганы в пятнадцать лет,
камышовый тигр, битва
дымится внизу, в отдалении, будто
Агарь от сына
отошла на один выстрел из лука.
Оба, и тот и другой, родом из
этой котловины, где пыльные струпья
шелушатся на барьерах глиняной террасы,
словно клювы инжирных жил; а над ними
висит виноградная гроздь,
завёрнутая в бумажный «воротник»,
чтобы её не склевали скворцы.
Первого едва ли назовут уже вором,
второму с мёртвым
снежным леопардом никогда не срастись.
Аментет
Памяти Игоря Багрова
Пышное дерево около бахчи
здесь прежде не стояло,
пока на него
кто-то не посмотрел через окно,
забранное дощатым дубльве;
и булыжник
у чьих-то ног лежит, ни разу
не шелохнувшись, словно сам
уже давно приохотил себя к неподвижности тут,
в сухой почве именно этого места.
Карагач снизу вверх прессует
закатное солнце, расплющенное по
(звучит как реплика из
какой-нибудь новеллы Вити
Ихимаэры) длине
дынного камня.
На близком расстоянии
Оно всюду хранится, Средиземноморье, даже здесь,
в кунжутных зёрнах, пахнущих муравьями на
засохших без единого изъяна пшеничных лепёшках;
в пустошных сорняках,
выросших до мозжечка
загорелого джадида,
страдающего болезнью Меньера на солнцепёке;
в колтунных ссадинах тутовых сучьев,
красных, как виссон;
в древесных окликах, рип ван винкль* и
джинлар базми**, — в сходстве
неподвижных личин и гримас
на празднестве италийских духов.
* «Рип Ван Винкль» — новелла Вашингтона Ирвинга.
** «Джинлар базми» («Жинлар базми» — узб.) — «Пиршество джиннов», новелла Абдуллы Кадыри.
Сосед, друг
Бежит по редколесью в твоём сне,
как один (не вглубь, а вдоль экрана) из
трёх разбойников «Грузинской
хроники 19 века»; яма, в которой (из
которой) чтец Герцена исчез.
Двоится только то
в окрестном воздухе, что отражается в окне,
в арыке, в зеркале заднего вида
шалфейного цвета автомашины. Бежит.
Аментет, первый месяц лета. Ещё
в мае, как-то утром, подъехал
к дому твоих родителей на велике (ты
сидишь на деревянной скамье), дай,
говорит, почитать,
кивнул на книгу в твоей правой руке
(Вити Ихимаэра в переводе Игоря Багрова, тоже
друг, — в стране мёртвых). Отчеканилась та сцена
в твоём черепе зачем-то.
Рустам, говоришь, rasti rusti (на фарси)?
Наоборот, отвечает. «Имеющий корову
из-за коровы плачет», но ведь не плакал, когда
эту скотину у него украли, — умер.
В последний год работал
кладбищенским сторожем у воротного входа,
где сирены пели, «мальчик,
иди сюда, мальчик». Ты слышал
сам?.. Наоборот, отвечает, — правда в силе.
След
Лягушка, попавшая в Кашгар на тюбетеечной лодке маргеланского купца в 1876 году, спрыгнула в тёмно-тенистом уголке урюковой рощи с головы карлукского барыги в хауз и побежала, как балерина, по тинистой поверхности овального пруда (в каких-то атавистических, обезлюдевших селениях зеленоглазых уйгуров она видела плавающие
в пустом воздухе летней жары не то снежинки, не то белые акриды узловатых, иссохших пустынников, она видела кристаллические прожилки и льдистые рецепторы манны небесной, дышащей в рапиде, как истонченный далью, анемичный парашют, как водянисто-бархатное лоно Джорджии О’Киф) — спустя мгновение там, где должен был блеснуть пируэт, она исчезла в перепончатой пасти улыбающейся синьцянской змеи.
Сухое безветрие на юге
Мужское бдение возле ворот:
глиняный столп. Никого.
Лишь льётся серое полыхание песчаного плато
сразу за резным барьером
одноэтажной веранды слева направо, к холмам.
Уже на плечах унесли чужанина по следам
глашатая тризны к дуге долины
в смеркающихся муралах едких лучей,
словно в сторонке стоишь,
в одном и том же месте, торчишь
в шуршащей пучине своих,
одних и тех же, шагов.