Елена Долгопят, Лев Симкин, Елена Бердникова, Тимур Валитов, Константин Гадаев, Григорий Горнов, Мария Орлова, Ольга Северская, Николай Травкин, Михаил Турбин
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2020
22 января в Доме русского зарубежья имени А.И. Солженицына состоялась ежегодная церемония вручения премий журнала «Знамя».
Орденами «Знамени» за постоянное и плодотворное сотрудничество с журналом награждены Елена Долгопят и Лев Симкин.
Премий «Знамени» по итогам 2019 года удостоены:
Елена Бердникова — «Футурошок» (№ 11). Премия, назначенная журналом «Знамя».
Тимур Валитов — «Еще одна история осады» (№ 1). Премия «е2–е4», назначенная Литературными мастерскими «Creative Writing School».
Константин Гадаев — «Невидимый пловец» (№ 12). Премия «Глобус» памяти Е.Ю. Гениевой, назначенная Всероссийской государственной библиотекой иностранной литературы имени М.И. Рудомино.
Григорий Горнов — «Железнодорожный гул» (№ 8). Премия «Дебют», назначенная Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ.
Николай Травкин — «БЛОГОсловения» (№ 11). Премия за произведение о жизни и необыкновенных приключениях демократии в России, назначенная журналом «Знамя».
Мария Орлова — публикация дневников Раисы Орловой (№№ 7–8). Премия, назначенная журналом «Знамя» и филологическим сообществом.
Ольга Северская — «Легко ли говорить с молодыми?» (№ 3). Премия, назначенная Российской государственной детской библиотекой.
Михаил Турбин — «Дистанция» (№ 10). Премия «е2–е4», назначенная Литературными мастерскими «Creative Writing School».
Сюрприз от клуба-ресторана «Петрович» редакции журнала «Знамя» вручил Андрей Бильжо.
Публикуем выступления, прозвучавшие на церемонии.
Елена Долгопят
Двадцать лет назад я узнала, что мой рассказ напечатают в «Знамени». Как будто меня вывели из темного угла на свет. Я растерялась. Я и сейчас чувствую то же — растерянность. В темном углу покойно, тебя никто не видит, не знает; тебя нет. «Знамя» вывело меня в люди.
Те же (хотя порой кажется, что другие) двадцать лет назад я подъезжала на электричке к своей станции, стояла в тамбуре у двери. Стекло заросло инеем (тогда еще случались морозные зимы). Я протопила в инее кружок, чтобы увидеть, стоит ли, ждет ли нас автобус. Я загадала: если ждет, то Бог есть. По-детски.
Автобус ждал.
С тех пор я прошу без всяких «если» и «то». Прошу, как все или как многие, о здоровье, об удаче, о радости. Сегодня радость сбылась. Спасибо «Знамени».
Спасибо Леночке Хомутовой, которая тогда, в 2000-м, решила опубликовать «Тонкие стекла», отворила мне дверь. Спасибо Ольге Васильевне Труновой, пусть ей будет хорошо на небесах. Спасибо Елене Сергеевне Холмогоровой, Наталье Борисовне Ивановой, Сергею Ивановичу Чупринину, всем «знаменцам», знакомым и незнакомым. За то, что они не бросают свой корабль и ведут его. Куда? В будущее, конечно.
Пусть так будет.
Лев Симкин
Я так понимаю, что этот орден — не красного, но знамени — мне дали за выслугу лет. Как ветерану (с маленькой буквы).
Впервые я переступил порог редакции почти три десятилетия назад, в 1992 году. С текстом о присяжных заседателях — американских, наши должны были вот-вот появиться. Надежды нас, юристов, тогда питали, верилось, что скоро с правом тут все будет как в Америке, ну, в крайнем случае, как в Европе.
Правда, время поделиться мыслями с широким читателем я выбрал не самое удачное. Люди уже не рвали толстые журналы из рук друг у друга, вмиг упали миллионные тиражи. Тем не менее в редакции «Знамени» вели себя, будто ничего не случилось. И правильно делали.
Как в ту пору толстые журналы начали хоронить, да так по сю пору и хоронят, а они все живы и, думаю, переживут и ЖЖ, и Фейсбук, ставший едва ли не всеобщим эквивалентом и заменителем. Не в последнюю очередь оттого, что каким-то чудом удерживают планку, отделяющую литературу от графомании, а публицистику — от доморощенных размышлизмов.
Из-за этой планки каждый раз ужасно волнуюсь, переправляя в «Знамя» тексты — возьмут, не возьмут. Как в тот первый раз, когда выслушивал иронические замечания редактора Нины Израилевны Каданер. Как в последний раз, выслушивая нисколько не менее ироничные уточнения Натальи Борисовны Ивановой по поводу очерка о девушке с книгой с «Площади Революции», изваянной с юной Нины Каданер.
Это я только по стажу профессионал, а на деле любитель, писать мне очень даже трудно. А читать легко. У настоящих писателей все наоборот — им писать легко, а читать некогда.
И все же иной раз хочется поделиться мыслями, впечатлениями. О том, что самому интересно, — главным образом, об истории и о праве. И с тем и с другим дела у нас обстоят не слишком благополучно. Историю постепенно вытесняет миф, право — казуистика. Юристы с верхних этажей ничтоже сумняшеся полагают: что им придет в голову, то и закон; с нижних — что прикажут, то и закон. Но нельзя же считать любой закон, независимо от содержания, правом, закон может быть и неправовым, выражать политический произвол.
На наших глазах создается единая официальная версия памяти о прошлом, во многом лживая, избирательная, подчиненная нынешним реалиям. Но кому-то ведь интересно знать, как там было на самом деле. Мне вот интересно. Журнал «Знамя» — прекрасный способ удовлетворения личного любопытства за чужой счет.
Счастье — это когда твой интерес разделяют.
Даниил Дондурей советовал в наступавшие незадолго до его ухода трудные времена больше быть со «своими», с теми, кому интересно то же, что и тебе. Журнал «Знамя» — одно из немногих мест, откуда можно услышать наш голос. Вот о чем я хотел сказать, с благодарностью принимая эту награду.
Елена Бердникова
Речь моя могла бы быть очень краткой. Достаточно выйти и сказать, что в 2019 году журнал «Знамя» напечатал две мои — как говорят художники — работы: повесть «Футурошок» и рассказ «Серенада января». Или просто, как пароль: «Футурошок», «Серенада января». И вы бы поняли: написанное — о тех шоках, которые мы переживаем, а зимняя серенада — это январский, этого года, плач, сдержанный реквием по многому, что нам дорого; моему поколению X, которое я называю поколением А. Воспитанных в А-классах, в тепличных для XX века условиях, а нас — и всех — иногда волокло лицом по неструганым доскам. И, возможно, это волочение не кончено ни для нас, ни для России.
Но вы спросите: а ты кто? Ведь чтобы что-то создать, нужно кем-то быть.
Я иду из поэзии — как опыта, чтения и формы, правды. Я стараюсь держаться ее.
Не могу не вспомнить Бориса Рыжего. Начало 1980-х: идут, шатаясь, во тьме, держась под руку, по курганскому льду Анна Ивановна Бердникова, моя бабушка, и Анна Григорьевна Шапиро, бабушка Бориса Рыжего, и говорят: «Куда мы идем?». Это они не о льде, это о стране.
2001 год: Борис уходит. Я уезжаю учиться в Лондон, где открываю не одну Британию, но и зарубежную Россию, о которой, выступая в Доме русского зарубежья, не могу не сказать: вторую, утраченную, но и сохраненную часть русского пазла.
Борис пришел стихами. Дойдет ли моя проза — не знаю. Но, кажется, я и рассказы идем, чтобы рассказать длящийся конец империи. «Без оценок»? Нет, с оценками. Просто без горячности. В последние два года в журналах опубликованы семь моих рассказов и повестей, составляющих, пока виртуально, «зимнюю» книгу «Футурошок». Сенсорный камертон — замерзание. Люди в среде — комки борющегося тепла.
Одна из форм боя, боя со злом — покаяние: каясь, идешь в бой, полемику с теми, кто считает, что каяться нельзя никогда и ни в чем. Но некоторым людям рот не заткнуть, просто по особенностям их семейной и личной истории. Они — авторитетны именно потому, что грешны наследственно, а значит, и лично.
«Но вину свою береги», — писал Борис. Его дед, секретарь райкома, скакал с наганом «за советскую власть» по идейно «белой», непокорной Курганской области. Мой дед, человек с небольшими ромбами, переносил в пространстве, с Волги на восток, немцев Поволжья осенью 1941 года. Его грехи на мне, и я каюсь. И на мне спор о покаянии кончается. Я сама — аргумент, потому что, по праву наследования, человек грешный. Можно пререкаться с любой страной, с Солнечной системой и дальним космосом, но не потомками грешников, которые говорят: сожалею.
Нам весь этот год будут говорить про год 1945-й, кичиться Победой, но мне кажется, для Москвы сейчас, эмоционально, нравственно и экологически, — континуум между годом 1939-м и 1942-м, с той только разницей, что тогда москвичи бежали на восток, а сейчас — на юг, запад. Даже в Сибирь, как я. Ведь тот, кто закончил Московский университет, навсегда москвич или москвичка. Для властной Москвы Сибирь — ресурсно-пространственный карман, чтобы не стать Украиной с Балтикой и ракетами, а для людей Москвы Сибирь — это другой мир, возможность России на новых основаниях. Мы, друзья и защита. Есть литературная Сибирь. Последний засадный полк, чтобы постоять за человечность. Эксперты по жизни в холоде.
Благодарю настоящего сибиряка и человека, ставшего голосом Восточной Сибири, обозревателя «Новой газеты» Алексея Тарасова. Мы учились в одной 32-й школе Кургана, у одного учителя литературы Надежды Константиновны Неждановой. Мои рассказы — это и род писем другу. И читатель — всегда друг, пусть и неизвестный.
Я писала и для глянцевых изданий. В 1990-х был журнал «Обозреватель», располагавшийся в стенах бывшего столичного госпиталя (что давало неистощимую пищу для шуток) и однажды, проходя по коридору, шеф-редактор Александр Павлович Нилин сказал мне о какой-то моей заметке в стиле диагноза во время врачебного обхода: «Прекрасно пишете». Благословение на труд в самом начале пути врезалось в память навсегда, но лишь сейчас я могу сказать: спасибо, Александр Павлович.
Благодарю журнал «Знамя», Наталью Борисовну Иванову, Сергея Ивановича Чупринина и Елену Сергеевну Холмогорову за то, что в общем оледенении они дают пример мужества, тепла, добра, внимания, за то, что они опубликовали мой «Футурошок» — повесть о расколе интеллигенции в 2014 году.
Спасибо за ваше внимание и время.
Тимур Валитов
Получая литературную премию, нужно говорить о литературе — и я попытаюсь.
Три года назад, отказав мне в публикации, редактор толстого журнала сказала, что не представляет читателя моей повести. Через год на фуршете после первой премии «Лицея» один из членов жюри спросил у меня, тогдашнего финалиста: зачем это написано?
Нужно ли отвечать на вопросы «для кого» и «зачем»? Сегодня все заняты поиском смыслов, но что, если единственный смысл прозы — описать что-то новое, открыть еще один слой, еще один воздух? Если кому-то удается дышать этим воздухом — автор едва ли имел это в виду. Результаты его открытий редко имеют практическое применение: новый слой зачастую не пригоден для жизни.
Стало быть, проза почти не имеет смысла. Запершись, отгородившись, из слов этого мира ты составляешь мир иной, строишь эти слова в необходимом, правильном порядке, держишь себя за управителя, видишь впереди что-то гармоничное, устроенное в соответствии с замыслом. А потом понимаешь, что замысла больше нет, что все растет и движется так, как ему того хочется.
И что там получится — неизвестно. Автор низачем и для никого продолжает свою неполезную деятельность. Премия «Знамени» — как разрешение, как сообщение о том, что эта деятельность все-таки нужна, хоть и не было такой цели, — сообщение для меня и для многих моих товарищей, растративших свои слова, казалось бы, низачем и для никого.
Это сообщение принято. Благодарю за него журнал «Знамя» и «Creative Writing School».
Константин Гадаев
Если бы я умел сочинять, а тем более публично произносить торжественные речи, я, наверно, не пытался бы всю жизнь писать стихи. Эти два вида словесного творчества кажутся мне по сути противоположными. Ведь «зрячих пальцев стыд» совокупно с «выпуклою радостью узнаванья» способны, как мне кажется, обесценить любое самое искрометное риторическое усилие. И даже хорошо подвешенный язык придержит сам себя, в надежде снова вкусить «стихов виноградного мяса».
Но есть и то, что роднит эти два занятия. Без чувства благодарности невозможны, как мне кажется, ни сокровенный лирический порыв, ни публичный спич новоиспеченного лауреата.
Я благодарен всем учредителям премии, освященной именем Екатерины Гениевой. Она высоко ценила творчество моего отца, скульптора Лазаря Гадаева. Не раз бывала в его мастерской.
Я благодарен моим друзьям-поэтам Тимуру Кибирову, Михаилу Кукину, Игорю Федорову — за многолетнее внимание к тому, что я делаю.
Я благодарен журналу «Знамя» и прежде всего неизменному редактору отдела поэзии Ольге Ермолаевой.
И конечно, нашему издателю Николаю Филимонову.
А в качестве главной благодарности я хочу прочитать стихи, посвященные памяти моих родителей — Лазаря и Аллы1 .
Вообще, хочу сказать, что мне как-то все пришлось по нраву в этой премии. И слово «Глобус» — «сей шарик нежный», который, по словам поэта, «пока еще лежит за пазухой Христа».
И, как я уже говорил, имя Гениевой: в таких людях — людях, занимающихся просвещением, наша страна нуждается все больше.
И эмблема в виде собачки меня тоже порадовала. Ведь собака одним взглядом может излечить нашего брата от любой мерехлюндии2 .
1 Стихотворение «Я в животе твоем уже толкался…» было опубликовано в № 8 «Знамени» за 2012 год.
2 В заключение Константин Гадаев прочитал стихотворение «Захар не приносит умыться-одеться…», вышедшее в № 1 «Знамени» за 2018 год.
Григорий Горнов
Хочу поблагодарить журнал «Знамя» и фонд СЭИП, потому что я очень рад за свои стихи, которые получили эту премию. Хотя я занимаюсь поэзией достаточно продолжительное время, но то, что вышло в августовском «Знамени», я пишу сравнительно недавно. Из толстых журналов их нигде, кроме как в «Знамени», не найти. Дело не в их субъективном качестве, а в том, что генотип этих стихов совпадает с моим собственным генотипом значительно сильнее, чем это было со стихами, которые где-то печатались четыре года назад и ранее. Сейчас мне почему-то стало естественно писать именно про любовь на фоне апокалипсиса и постапокалипсиса, создавать вымышленную реальность, снимая по сантиметру чешую незрелых шишек реальности действительной. Возможную эту естественность и органичность и заметила эта премия, что, несомненно, приятно, на фоне преимущественного равнодушия многих коллег, с кем имел честь взаимодействовать в литературном процессе. И ощущение этого неравнодушия очень для меня ценно.
Даже не потому мне радостно, что это именно мои стихи и я, а радостно именно на фоне современного внутритусовочного мейнстрима. Сейчас в моде стихи филологичные, самоцелью которых является дзен-философия, «остроумная» парадоксальность — эти прикладные вещи я тоже, конечно, использую, но главное для меня — это личная метафизика, личная мифология. То есть, грубо говоря, лирика как таковая. Единомышленников у меня немного, но практически все они публиковались в журнале «Знамя». Или только в журнале «Знамя». Это не просто случайность, на мой взгляд, это близкая этическая позиция. Писать лирику, любовную лирику для многих институций является дурным тоном, многие зависимые авторы поэтому перестают работать в этом направлении, а скатываются в безмысленное (безличное). Хотя, возможно, я выдумываю, и процесс обезличивания вполне естествен и обусловлен банально состоянием современной ноосферы.
Желаю литературного процветания!
Мария Орлова
Большое спасибо журналу «Знамя» за внимание к моей публикации. Для меня это была полная неожиданность.
Я — человек, от литературы далекий, математик по образованию, но судьба так сложилась, что моя мама Раиса Орлова, литератор-американист, в 1955 году вышла замуж за Льва Копелева, литератора-германиста. Мне было тогда десять лет, и я сразу попала в вихрь оттепельной активности. Дом был открыт, каждый день приходили друзья, приезжали гости из разных стран, один раз за столом в нашей квартире на Тверской разговор шел одновременно на четырех разных языках. Лев знал двенадцать языков, мама говорила на английском и французском. Вдвоем они объездили все республики СССР, читали лекции в университетах, всюду находили новых друзей.
Однако время завернуло назад, и в конце шестидесятых Льву Копелеву запретили читать лекции, перестали публиковать его статьи, книги, уже изданные, выкинули из библиотек, стерли из каталогов. Извели уже изданные книги «мелкой резкой». Раиса Орлова пока еще работала, но, когда был арестован и сослан бессрочно в город Горький Андрей Сахаров, с которым Копелевых связывали дружеские отношения, она вышла из партии и союза писателей. Лев Копелев с середины семидесятых годов публиковался в немецкой печати.
В ноябре 1980 года Лев Копелев и Раиса Орлова уехали в Германию на год для работы в архивах и через два месяца их обоих лишили гражданства СССР. В то время это было навсегда! (Гражданство вернул Михаил Горбачев в 1990 году, Раисе Орловой — посмертно.)
Мы не виделись восемь лет, почта для нас не работала, звонки телефонные были редки, в то время за границу звонили через телефонистку.
Лишь в 1988 году я первый раз смогла приехать к маме, после того, как она перенесла онкологическую операцию.
Так вот, она всю жизнь вела дневник — с 1940-х и до конца жизни в 1989 году. За полгода до смерти она начала писать новую книгу, нечто об утраченных иллюзиях. Накопировала много кусочков из своих дневников и писем (все время жизни в Кельне мама писала каждый день не меньше пяти писем), эти вырезки остались после ее смерти на рабочем столе в Кельне. Я сложила их в хронологическом порядке с 1980 по 1989 год, и мне самой было очень интересно это прочитать. Я начала набирать текст.
Мама успела написать лишь одну главу «Снятся ли вам немецкие сны?», а саму книгу написать не успела. Набранный текст перевели на немецкий язык, и книга «Почему я живу» вышла в Германии в 1990 году. Лев хотел, чтобы книга вышла и в России, но это не получилось по разным причинам. А я уже дома в Москве нашла в архивных коробках из московской квартиры родителей, которые я только сейчас заканчиваю разбирать, такие же выписки за 1964–1980 годы. И соединила их. Потом я еще добавляла к этому найденные эссе мамы последних лет, которые не издавались в России.
Много лет прошло, мне пришлось многому научиться, но я сама не могла оторваться, когда начинала читать. Хотела издать эту книгу когда-нибудь, но это пока так и не вышло. Вот теперь рукопись (не полностью) вышла в журнале «Знамя», благодаря Сергею Ивановичу Чупринину.
Восемь лет прожила мама в Кельне, в Германии память о ней осталась, вот в Институте славистики в Кельне учреждена премия имени Раисы Орловой. За лучшие работы студентов и аспирантов по темам России и стран Восточной Европы.
Имя Льва Копелева осталось на карте города Кельна, его именем названа аллея в Бетховенском парке, рядом с домом, где он прожил последние семнадцать лет жизни. Активно работает в Кельне с 1999 года Форум имени Льва Копелева, где проводятся выставки, презентации новых книг, концерты, обсуждения всего, что касается России и стран Восточной Европы.
А про главную работу Льва в Германии в России совсем никто не знает. А его главной работой был Вуппертальский проект, который он задумал еще в 1930-е годы и смог осуществить в 1980-е в Германии. Это десять томов о русско-немецкой истории с IХ до ХХ века, он рассматривает на примере нашей общей истории главный вопрос — как создается из образа чужого образ врага, что влияет, какие работают механизмы. Ведь чужой может стать и другом, и сотрудником, но может стать и врагом. И история наша знает и те и другие периоды. Лев считал это главной угрозой ХХI века. Его проект существует лишь на немецком языке. В этом проекте две серии: Россия и русские глазами немцев и Германия и немцы глазами русских. Перевода на русский или хотя бы английский он не дождался.
…В Германии почту Льву носили мешками. Лев смог издать в Германии все свои книги, много выступал по телевидению и радио, снова начал читать лекции. В 1983 году вышла мамина книга «Двери открываются медленно», эта книга стала бестселлером (в переводе на немецкий), вышло шесть изданий, даже для слепых по Брайлю, мама объездила всю Германию с чтением в библиотеках и книжных магазинах отрывков из своей книги и ответами на многочисленные вопросы. И тогда уже ей стали носить письма мешками. Эти письма теперь в архиве в Бремене, даже просмотреть их все не было физической возможности. Тем более ответить на них.
В России в 2019 году появилась публикация в журнале «Литература двух Америк», пятьдесят лет пролежала рукопись, но не устарела! Вот и журнал «Знамя» тоже напомнил нам о старых, но не прошедших временах. Спасибо!
Ольга Северская
Быть лауреатом премии журнала «Знамя» — большая честь. Благодарю журнал не только за знак отличия, но и за возможность поговорить на его площадке о «больном», о непростом сегодня разговоре с молодыми. Да и за сам обстоятельный разговор о них — спасибо.
Почему-то приходят в голову две ассоциации — с пресловутым «флаг тебе в руки» и с рецептом устойчивости Вероники Долиной: «Равновесие, как знамя, равновесие держи».
Равновесие держать трудно: равновесие между добром и злом, не скатываясь в соглашательство, между черным и белым, не растворяясь в ста пятидесяти оттенках серости, между брюзжанием пожившего человека и болью, обидой на молодых за «игнор» жизненного опыта, багажа культуры, тонкость присущих старшему поколению чувств.
«Окей, бумер!» стало фразой-мемом минувшего года. Уже после того как вышла и собрала множество откликов статья «Легко ли говорить с молодыми?». Для так называемых «зумеров», родившихся вместе с новым веком, «бумеры» — это нудные, ничего не понимающие в настоящей жизни, старики. А между тем «старикам», рожденным во время «беби-бума» 1980-х, чуть больше тридцати, они в самом соку, в начале расцвета сил. Что уж говорить о тех, кто приближается к заветной пенсионной отметке.
Налицо конфликт поколений. Если и не конфликт, то точка безусловного напряжения, утрата человеческого контакта и понимания. Между поколениями сегодня целая техническая революция. «Бумеры» еще застали магнитные кассеты и VHS, пейджеры и первые «мобильники», читали «бумажные» книги, знакомы с Малышом и Карлсоном, Винни-Пухом и Мери Поппинс… А у «зумеров» действительно вся жизнь в смартфоне, онлайн, они хотят быть прежде всего эффективными, читают не книги, а блоги, у них другие культурные коды, и иногда мы для них что-то вроде виртуального мультперсонажа, покемона или тамагочи, которого можно иногда «подкормить» словами, а если тот вдруг от нехватки коммуникации захиреет, «перезапустить». Ну или отмахнуться, сказав: «Окей, бумер, нечего учить меня жизни. Узбагойся или убейся ап стену, если тебе так понятнее»…
Чтобы не прервалась связь между нами и нашими детьми, внуками и правнуками, нужно держать, как «Знамя», равновесие.
А насчет флага или знамени в руки… Обычно так говорят, если считают чье-то поведение или поступки геройскими, но необдуманными и напрасными. Но я хотя бы попыталась. И теперь у многих номер «Знамени» с моей попыткой поговорить с молодыми и о молодых начистоту в руках.
Спасибо Сергею Чупринину и редакции «Знамени» за эту возможность.
Николай Травкин
Сначала хотел глубоко по теме копнуть, но мудрый друг Александр Гельман предостерег: «Философов, — говорит, — о демократии порассуждать и без тебя до хрена, а ты не умничай, попроще изложи. Ну, к примеру, не разреши Горбачев никакой демократии, и как бы твоя жизнь сложилась?»
*
До пенсии еще два года было, как Владимир Путин первый раз сказал: «Распад СССР — крупнейшая геополитическая катастрофа века». Помню, тогда внутри чего-то екнуло, но значения не придал. Теперь уж почти четырнадцать лет как на пенсии. А на пенсии чего делать? Лежи себе да ковыряйся в памяти, пока совсем не покинула. Вот к этой мысли в День строителя и вернулся — а почему тогда екнуло-то? И на этом моменте задремал…
И такой сон вижу. Не было никакой геополитической катастрофы, и дожил я до старости лет при СССР. И вот в Кремлевском дворце съездов происходит торжественное собрание в честь Дня строителя.
Я — известный на всю страну человек. Персональный пенсионер Союзного значения, Герой Соцтруда, член и того, и сего, и депутат Верховного Совета. В общем, полный иконостас званий. В президиум посадили. Рядом с президентом СССР, генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
Почествовали строителей, слова теплые сказали. Хлопали хорошо. Каждому при регистрации по пакету подарочному вручили. Продукты, как обычно, набор. Но мужикам добавили по блоку сигарет импортных, а женщинам — по две пары колготок итальянских. Еще бы не хлопать.
А потом Михал Сергеич и говорит: «Николай, завтра в Ленинграде торжественное, я тебя попрошу: слетай, поздравь от имени ЦК, Верховного Совета и меня лично строителей-ленинградцев». — «Ну, что ж не слетать, слетаю», — говорю.
Тоже хорошо все прошло. После торжественного с работягами пообщался, пофотографировались на память, автографы раздал. А в конце уже подходит один, в сторонке все стоял, ждал, когда народ меня из окружения выпустит, и просит уделить минутку. А чего ж не уделить? Человек с виду культурный, навскидку помоложе меня лет на шесть. Тем более лицо знакомым показалось. Подумал еще, в шутку так: может, в другой жизни встречались?
«Меня, — говорит, — зовут Владимир Владимирович. Вот всю жизнь честно на государство наше работал. Одно время даже за границей, в Германии, клубом заведовал. Органы представлял. Вернулся — квартиру дали трехкомнатную. Последние двадцать лет, до пенсии, проректором в университете служил. Сейчас — дочки взрослые, у каждой своя семья, три внучки и, вот, девять человек в этой «трешке» и толкаемся. Не посодействуете, Николай Ильич? С вами рядом в президиуме председатель нашего горисполкома сидел. Может, замолвите словечко?..
И тут сон кончился! Просыпаюсь в своей панельной «двушке» и понимаю, что не успел я с председателем Ленгорисполкома переговорить! А жизнь-то, вишь, как повернулась…
Верьте, не верьте, но с двухтысячного года меня с Днем строителя не только от центральной власти, но даже и от московской мэрии никто ни разу не поздравлял. Вот и думай, для кого геополитическая катастрофа, а у кого жизнь удалась.
*
За премию журналу «Знамя» спасибо. И особенно главному редактору. Жил я на пенсии как-то безмятежно, времени свободного море. Соблазнил товарищ Чупринин к писательству, и вот теперь при деле: ни покоя, ни времени свободного.
Спасибо Вам, Сергей Иванович, огромное.
Михаил Турбин
Начинающий писатель — заложник сомнений. С одной стороны, это признак того, что ты пока не совсем дурак, с другой, сомнения — это страх, который забирает силы. Даже когда однозначный выбор сделан, сделан еще в детстве, веры в успех немного. А когда тебе стукнуло тридцать, тебе и вовсе стыдно произнести: «Хочу быть писателем». Но ведь писатель должен быть смел и мужествен. Ты бодришься, рассылаешь рассказы в толстые журналы. Отказы не считаешь!.. Но вот уже двадцать первый, двадцать второй. Сомнения изводят. До сих пор нет ни одного доказательства твоего таланта. А потом вдруг приходит ответ: «Ура-ура! Берем!». Это «Знамя» тебе отвечает!
И в тот же миг тебе становится еще страшнее. Теперь все прочитают, все увидят, что никакой ты не писатель!
Сомнения будут всегда: в успехе и неудаче. Писатель одинок в своем труде, но не в вере в свой талант. Мне повезло, я нашел людей, которые дают мне эту веру. И я очень хочу поблагодарить этих людей: Майю Александровну Кучерскую, Марину Львовну Степнову, Елену Сергеевну Холмогорову, моих друзей, таких же сомневающихся писателей, и свою семью. Спасибо журналу «Знамя» и «CWS» за награду. Несчастен не тот, кто сомневается, а тот, кто сомневается в одиночку.