Евгения Джен Баранова. Хвойная музыка
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2020
Евгения Джен Баранова. Хвойная музыка: Стихотворения. — М.: Водолей, 2019.
Кто свет искал — того на свете нет
Кто свет искал — тому на свете страшно.
Евгения Джен Баранова — автор активный, вниманием не обделенный, насколько это возможно в настоящей культурной и поэтической ситуации. Ее выступления всегда заметные и яркие, стихи привлекают массу читателей в социальных сетях, а «#белка в кедах» — уже мем в определенной группе литераторов, что можно считать показателем уже созданного и живущего своей жизнью культурного субпространства. И тем не менее в «Хвойной музыке» много загадок.
«У Евгении — свой узнаваемый почерк. Порою кажется, что это — современные вариации на заданные еще классиками темы. Баранова часто использует в стихотворениях новую лексику, и это вовсе не молодежный жаргон, как можно было бы подумать, исходя из возраста автора. Так говорят и так думают наши современники», — пишет Александр Карпенко в обстоятельной рецензии на «ИнтерЛите». Это мягкое указание на загадки книги (и — больше — лучшей новейшей поэзии начала XXI века), но попытка описать саму загадку еще не сделана. Апофатически сказано, чем «говорок» «Хвойной музыки» не является, и сказано точно. Но мне интереснее описание, которое и попытаюсь сделать.
Лев Яковлев1 описывает «Хвойную музыку» довольно легким стилем, что книге, кажется, не вполне соответствует, но со многими замечаниями я согласна: «ИМПРЕССИОНИЗМ. Мной и многими моими сверстниками любимый, праздничный, мерцающий, рассыпанный на мазки. Логике не подчиняющийся. Атмосферный. Красивый. МУЗЫКА. Стихи волнуются. Их приятно произносить. Ни одного стыка, а тем более косноязычия. У автора есть слух почти абсолютный. ФИНАЛЫ. Всегда неожиданные и точные. Мерцая и волнуясь, автор помнит, что должен в конце дать нам месседж, и дать искусно».
Красота, импрессионизм, свой почерк, свой говорок… — но что стоит за этим? Цветные семена (название одного из разделов и троп в стихотворении), цветные грузовики — все цветное, весь мир. Почему в этой не очень большой книжке так много смертей, так глубоко переживание исчезновения, как будто автор на войне побывал? При чтении некоторых, вполне ностальгических, строк «Хвойной музыки» мне вспоминался «Пулковский меридиан» Веры Инбер, ее великолепные пейзажи (которыми поэма для меня и ценна):
В одиннадцать часов еще светло,
Еще на западе, не улетая,
Лежит заката алое крыло,
И даже полночь будет золотая.
Она уже в движенье привела
Аэростатов легкие крыла.
Трансовый, неощутимо-тяжелый ритм (подумаешь, июньское небо над Ленинградом!), минимум изобразительных средств, разве только «заката алое крыло» в виду аэростатов; страшноватое получилось крыло. «Закат» — «аэростат», рифма, удачно спрятанная и создающая настороженное настроение всей строфы. Далее в поэме: «апатия истаявшей свечи».
А у Евгении Джен Барановой (более чем через семьдесят пять лет, стихи в книге написаны в разные годы) рождаются строки почти с тем же тревожным, болезненным и вместе мощным пульсом: «жизнь утекает из, укрывает от…». Если возможен закат как аэростат, защищающий город, — то возможна и жизнь как музей. Кстати, одно из самых легких по исполнению стихотворений в разделе «Цветные семена» называется «Петроград». Но это — не туристический город глазами человека, увидевшего его скрытые тени. У Евгении Джен Барановой жизнь часто возникает как нечто, что возможно приобрести. Как билет в музей — и посредством билета жизнь распространяется на сам музей.
Слова текут, как очередь в музей.
Возьми билет, на статуи глазей.
Нащупай шаг, привыкни, пристыдись.
Не жалуйся смотрителю на жисть.
Теперь — о загадках. В «Хвойной музыке» их несколько, и основная часть связана с большими пластами нынешней жизни — цифровые технологии, контакты онлайн, открытость мира путешествиям, свобода межличностных отношений. Загадка в том, что бытийные обороты (от тридцати до сорока самое то поэту), описанные весело и ярко, хотя и без лишнего восторга, даны лишь как контрастные детали к общему «хвойному», готическому фону. А в нем — все дело: именно он привлекает читателя, уводит его в неведомый лес: «боль забывает вещи, боль выполняет квест», «мы долго живем, погруженные в чудо, что закончился лес…». И как пароль (возможно, что и поколения, но не настаиваю) звучит великолепное и действительно страшное: «Какие все мертвые, милый Верлен!».
Цифровое изображение — подобно мертвым — возвращается, когда захочет, освободиться от него трудно. Иногда в книге возникают странные анахронизмы: например, ГорГаз. Один из популярных современных ретросериалов называется «Мосгаз» и повествует о маньяке, убивавшем жертв топором. Сценарий создан на основе уголовного дела начала 1960-х. Но в стихотворении «мертвец улыбается» — и это, конечно, проросшая память. Связана ли эта строка с сериалом?
при памяти плохой такая радость
найти себя волшебником снежинкой
найти в себе подснежник с битым сердцем
затикавшим при поздней перестройке
при памяти плохой — а есть другая?
Образный арсенал книги невероятно богат, в нем можно найти и «внутреннего ребенка», и винтажные пейзажи Крыма («Херсон»), и диалектику времени в образе печального мальчика, и фемповестку в ее чистом виде, когда мужчина «отыщет в женщине ребенка». Все это предметы для долгих рассуждений, свидетельства новой интеллектуальности эпохи трансгуманизма: перенасыщенность, уменьшенный, как иконки на панели, масштаб понятий (за которым — новая огромная программа, если ее вызвать), скорость перечисления (три-четыре существительных или прилагательных в одной строке). Книга интеллектуалистская, рациональная, но… в этом «вызвать» все дело. Без «вызвать» понять «Хвойную музыку» не получится.
От раздела к разделу разворачивается нечто вроде компьютерной игры, только расписанной в стихотворениях, даже в отдельных строчках. Герой почти отстраненно смотрит на собственную персону, которая может быть разными персонажами в игре: немного печальной влюбленной женщиной, почти трагично открытым миру ребенком, маленькой умирающей старухой, покойным приятелем. Все это персонажи довольно жесткого квеста, где многие ходы необратимы, но возможность восстановления есть. Как мне видится, в этом — особенность новейшей поэзии, и, в частности, «Хвойной музыки». В этой «игре насмерть», цифровой по происхождению и существующей почти нематериально, прорастают черты античной драмы: герой и хор. О герое поговорили, и хор тут же:
Зови меня по имени, я — хор
капризных братьев, вымерших сестер,
жаль, страх не избавляет от привычек.
Вторая загадка этой книги — то, что я назвала бы мягкой эклектикой. Здесь вспоминаются уроки Елены Гуро, стихи которой вспомнили и снова издали в девяностые через огромный промежуток времени и которая стала любимой поэтессой многих фигуранток поэзии нулевых (Дина Гатина, Полина Андрукович). «Тихий караван небесных верблюжат» прямо отсылает к известной книге старшей современницы Блока. «Хвойная музыка» смешивает все со всем, и в ней все красиво. Не могу сказать, что композиция книги идеальна и все стихотворения в ней на одном уровне. К концу книги напряжение «игры» заметно слабеет. Но уже трудно оторваться от этой пестроты, переливчатости, насыщенности, где шепот земли и леса, пахнущий и вяжущий таинственной земляникой, сочетается с корректировкой бухгалтерской программы — через блоки чужой памяти, к которым подключена чуткая память поэта.
Эти стихи интересно и читать, и слушать — попадаешь в незнакомое ранее пространство, где очень много движения и перемен, буквально на глазах. Стихотворение может изменить ритм, показать усеченную строчку, щелкнуть по носу омонимической рифмой. Это умелые стихи. Однако умелость в них не главное. Главное — тяга и голоса человеческих жизней, которые есть и никуда не исчезают. Этот хор одного автора и создает хвойную музыку: теплую, тягучую, обволакивающую, уводящую разум за его пределы, напоминающую, что сознание человека — узкий луч в океане, остальное лишь «земляничное слово лес», и подтверждение этому — напряженная тоска одиночества, которую испытывает поэт.