Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2019
Об авторе | Денис Колчин родился в 1984 году в Свердловске, окончил журфак УрГУ. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Лермонтов по имени Хосе» — № 9, 2016. Живёт в Екатеринбурге.
* * *
Река Ишим, гора Кучум, снижаются парашютисты,
проносится алкодушистый
мотоциклист… Сердечный шум
всплывает через тридцать лет,
как вспомнишь… Мотоцикл с коляской.
Отец, дед, прадед. Словно в сказке. Садятся, едут, а я — нет.
Стою и думаю: «Зачем
они уехали, покинув
меня?» А я уехал в Киев, Стамбул, Махачкалу.
Проблем
насобирал, пока взрослел, старался, бронзовел. Как будто
старался доказать кому-то, что не верблюд и не плевел…
А там — другие тридцать лет: резные окна, взгляд кошачий,
пожары на окрестных дачах, камыш, разросшийся в ответ.
Выходной
Пустое поле, запертая школа, набор многоэтажек, магазин —
между гранитом грубого помола и побережьем небольших глубин.
На постаментах, что на косогоре, танк, самоходка из другой страны,
исчезнувшей, как Пермское праморе. А может, не исчезнувшей. Видны
её окаменелости повсюду от гаражей до станции метро
и далее, до Визовского пруда, заборов и площадок ООО.
* * *
Господи, спаси нас от помыслов о блицкриге,
от желания заселфиться с гранатой на фоне Риги,
Киева, Кишинёва… Список можно продолжить,
но лучше остановиться, на участке заныкать вожжи,
на дрова пустить уцелевшую колесницу,
пулемёт — в музей поселковый, а лошадь — на репетицию
в цирк. Если повезёт построить горе-карьеру —
распрекрасно. Это лучше, чем подохнуть за чью-то веру,
за деньги или царствие. Родина на апгрейде,
казалось. Но опять молва о грядущем великом рейде…
А я на диване стихи потребляю хмуро.
Мне приснилось, что наш единственный шанс — культура.
* * *
По телевизору — Алеппо, проверишь интернет — Пальмира.
Окно промёрзло и окрепло. Из этого окна полмира
видать: от ЖБИ до Центра, от Шарташа до небоскрёбов.
Наверное, зима — плацента, а ты — очередная проба
пера и крови. Не до жиру. Окно оттаяло, ослабло.
Стоят, молчат не по ранжиру домишки. Утренняя сабля
плывёт над городским ансамблем, покинув чью-нибудь квартиру.
СевКав-99
Утром седьмого августа я включил новости и пропал, погряз.
Или наоборот. Но что было сил оглушительный новояз
оглушил меня, выбил из колеи, проредил, перевоспитал.
И с тех пор истрачиваюсь на твои поводы: ментовской хинкал,
диетический джихади-шашлык… горе горское, вот и всё.
И летят параллельно, почти впритык, обозрения колесо,
оборзения колесо,
озарения колесо.
* * *
«Империя периода упадка…»
Фраза из книги, фраза из ФБ.
Стоп! Самолёт заходит на посадку.
Стоп! Поезд приближается к тебе…
Состав дрожит. Степь действует по флангам.
Угрозыска сотрудник начеку.
Тьма наползает. Огоньки бегут —
в ночи незаживающая ранка
любой из них. Но утром проводница
объявит, что вот-вот Махачкала.
Уже на месте перекусишь пиццей,
жене отпишешь, встав из-за стола.
Отъедешь… Горы, горы, горы, горы —
страдание сокрытое. Щелчок —
картинка, постоянный маячок
для памяти на будущее. В сборе —
пейзажи, обрамляющие ужас
родительский; симптомы КТО —
посты, посты, посты; жена без мужа
(похищен неизвестными). Всё то,
о чём у нас давно предпочитают
не знать, не думать. «Чудные чуду!» —
и ты воскликнешь (в рюкзачок беду)
в гостях, в селе на склоне Тарки-тау.
Возрадуешься, типа. Через часик
«аварский квас» тебя переберёт.
Рассветная попутка довезёт
до центра и оставит на террасе
приморской. Три минуты до вокзала.
А там — плацкарт, бельё, ночной транзит.
Уже во сне услышишь свист металла:
империя, — ни много и ни мало! —
вздыхает, хорохорится, трещит.
* * *
Балахани проехали, дальше — Большой Гоцатль.
Солнце, начальник над гарнизонами,
лупит по лобовому, серчает: «Открой WhatsApp,
выдай пароли дядям с Трезорами,
верными псами, электрошоком, стволами». Ствол —
ворон ручной, на нервах взлелеянный.
Горы мелькают — не то лезгинка, не то футбол.
Мчится маршрутка между аллеями
горней и преисподней. Не думаешь ни о чём.
Солнце, подельник друзей империи,
фигачит по боковому специальным лучом.
Боковое сыплется. Жизнь стелется кумачом,
тает на фоне скальной материи.
* * *
Словно отряд Перовского зимней степью,
тащимся окраиной летней. Оптовый рынок —
цель похода нашего. Рынок — набор картинок:
шаурма, плов на фоне курток, штанов, ботинок.
Ради здешней выпечки я бы сам заржавелой цепью
приковал себя к долбаному киоску
с надписью «Тандыр». Непонятно, этнограф пленный
или так… гурман, помешавшийся на вселенной
среднеазиатской. Да хоть бы не предвоенной!
Впрочем, здесь война — ориентация по отголоску
схватки позавчерашней. В. А. Перовский,
кажется, понимал… Не знаю. Его верблюды, —
первое, а также второе и третье блюда, —
ничего не скажут, взирая на нас оттуда.
Рынок мельтешит, — «Окна», «Двери», ковры, посуда, —
под холодной, вчера отрезанной, головой майорской.
* * *
«Уренгой, Сургут, Тюмень — просто фото на страницах
в соцсетях. «Прощай, сестрица! Всё отлично!» РГН 1,
АКС 2, предгорный марш, просто встреча со спецназом…»
Затупился карандаш. До вечернего намаза
надо посетить магаз, загрузиться лимонадом,
лавашом. Тут, кстати, рядом. Море, как пустилось в пляс
ночью, до сих пор гудит. Вместе с ним рельефы места
остывают, словно шрифт, формируют сгустки текста.
* * *
Мама, я звоню из Махачкалы
Минеральные Воды не вдохновили.
Виртуальным бризом — голос муллы
бросает в квартиры и автомобили.
Милая, звоню из Махачкалы.
Ты не поверишь, в поезде документы
только у меня проверяли. Злы,
меня одного сквозняки-моменты
до костей пробрали, курлы-курлы.
Мелкая, звоню из Махачкалы,
где уже не «курлы», кое-что иное —–
скорострельное утреннее, дневное
и т. д., беспощадное, броневое,
где морские дали светлым-светлы.
* * *
Исеть, Исеть-река
цветаста, не широка.
Может быть, перепрыгнешь.
Не перепрыгнешь — пока!
Вода, говорят, горька?
Не беспокойся, привыкнешь.
Исеть, Исеть-река —
ни рыбки, ни рыбака.
Эй, на краю гранита,
прыгаешь или как?
Подумаешь, не легка
задача для индивида.
Исеть, Исеть-река
ручей для сибиряка,
для уральца — преграда.
То и другое — пока
небесного потолка
не обвалилась громада.
* * *
Даже на пресс-конференции думаешь: «Урал-Юрт»,
новое слово пестуешь втихаря.
Слово наружу просится. Это зря.
До завершения мероприятия — пять минут.
Кончилась пресс-конференция, двигаешь на восток,
на ЖБИ, к себе. Ой, мороз, мороз.
«Ой, Урал-Юрт, Урал-Юрт, мой передоз», —
шепчешь, лошок. Вылетает словечко на ветерок.
Вылетев, растворяется. Шагаешь порожняком.
Сердце не бьётся, замерло, замерло.
Твой Урал-Юрт — воздух, вода, ремесло
воздуха и воды в царствии городском.
* * *
Дисмаль 3 подаренный набросив, супругу на работу сплавив,
за чай садишься, лже-Иосиф, закоренелый псевдо-Флавий.
Сидишь, прихлёбываешь. Вот бы махнуть по мартовскому снегу
на озеро, на кинопробы — заснять на телефон Сенеку
(одеждою — точь-в-точь полярник), стоящего на льду озёрном
у берега, потом — кустарник прибрежный, ледяные зёрна,
снега, засеянные ими… Нет, тоже надо на работу.
Псевдополярником отныне влачишь себя, как в карантине,
стараясь подавить зевоту.
* * *
То ли на юг поехать, то ли принять ислам…
Единственная помеха —
сам,
книжный червяк, бездельник, так себе стихоплёт,
родившийся в понедельник
крот.
Что бы ты ни придумал, где бы ни отошёл, —
особенная фортуна,
мол, —
милый гиперборейский
ветер
(привет, озноб!),
вирусный, постсоветский, тающий над железкой,
тебя поцелует в лоб.
* * *
Красные струги плывут, плывут по реке
мимо Невьянской башни, мимо башни Сююмбике.
Кто на вёслах? На вёслах наши мечты и надежды,
страхи, комплексы — всё как прежде.
А кто на причале в старинном растрёпанном парике?
Наша погибель. Причалить или проплыть —
не вопрос. Но она не перестанет глазеть, следить,
караулить на каждой следующей остановке,
не меняя экипировки —
паричок, сюртучок на костях… Ни зарезать, ни застрелить.
Красные струги плывут и плывут в Москву,
существуя, на самом деле, только в башке, в мозгу
начертавшего эти строки плохого поэта.
Мимо водки и винегрета
пролетают большие снежинки, формируя тоску.
* * *
Котельные дымят-дымят. Лишь Ксенофонт 4 ведёт отряд
от Шарташа к Балтыму.
Гуляющие, стар и млад, застыв, отряду вслед глядят,
отягощая зиму.
Они запомнят грозный день, как тень валилась на плетень,
тень группы Ксенофонта.
И ты средь них торчишь, олень, мозги немного набекрень
(последствие трудфронта).
Котельные дымят. Идёт, забив на Старый Новый год,
отряд. Мороз крепчает.
Решаешься. Вдруг повезёт услышать гул эвксинских вод,
галдёж трабзонских чаек.
1 РГН — ручная граната наступательная.
2 АКС — автомат Калашникова складной
3 Дисмаль — афганский мужской платок.
4 Имеется в виду Ксенофонт с его сочинением «Анабасис, или Отступление десяти тысяч».