Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2019
Об авторе | Григорий Владимирович Горнов (1988, Москва) жил в Херсоне, Санкт-Петербурге, Егорьевске, учился в Московском техническом университете связи и информатики, Московском государственном педагогическом университете, Медицинском колледже № 2, Литературном институте им. А.М. Горького. Стихи печатались в журналах, альманахах, сетевых изданиях. Участник Форума молодых писателей России и стран СНГ. Работает курьером. Живёт в Москве. Дебют в «Знамени».
* * *
От московской зимы до весны и после обратно в зиму,
Жидкий свинец заменяя на титановые белила,
Железнодорожный гул уже набирает силу,
Чтоб передать её той, которая полюбила
Мои металлические стихи с трещёткою и кукушкой,
Под которыми кресло, подлокотники креп-сатина,
Но не стала мне ни любовницей, ни подружкой,
Потому, что во мне приживается только ирония и сатира.
* * *
Я видел тебя в прошлом году на станции Сетунь
В одежде цвета поздней листвы подножной.
И плёнка времени, сложенная аудиокассетой,
Пришла в движение, предзадавая размер трёхсложный.
Дмитровская электричка закрыла двери и загудела,
Обронила искру, колёсами закрутила.
Мне показалось, что ты нисколько не поглупела,
Хотя с инженером-химиком возможно и закрутила.
Проехал товарный, транспортирующий алюминий.
Ты говорила с какой-то женщиной и нисколько не замечала
Ни осеннее небо цвета гибридных лилий,
Ни меня, продолжающего движение от начала.
Ветер вглядывался в перспективу, всё время менял бинокли.
Дождь так и не начался, продолжая где-то вдали наматываться на иголки.
Электричка, проехавшая Рабочий Посёлок без остановки,
Постояла минуты три и поехала до Трёхгорки.
* * *
В труднодоступной зоне бытия,
Где время над лежащим циферблатом
Скрутилось в вихрь, похожий на тебя,
Стоит река и озеро течёт.
И солнце нелинейным автоматом
Вслепую микроволнами печёт.
А над землёю метрах в пятистах
Воздушный вихрь, вихрь нижний повторяя,
По кругу носит угли из костра,
Парящую цистерну накаляя.
* * *
Не пережив насилие зимы,
В начале освоения вселенной,
Уехала на дальние холмы
И волосы окрасила сиеной.
Не вспоминая, средь ветров сухих,
Дубовых бочек, лампочек стоваттных,
Как мы гоняли в поездах слепых
От Бутово к Перерве и обратно.
Среди густых расшатанных лесов,
От мая к ноябрю, от века к веку,
И, до оси стирая колесо,
С Сабуровских мостов летели в реку.
* * *
Я всё не думаю о плохом.
А ты всё думаешь обо мне.
Сидишь пред пластиковым окном.
Апрельское дерево спит в окне.
И чёрно-бела его листва.
И чёрно-белость в его ветвях.
И чёрно-белый закон листа
Ветвями держится на цепях.
Со мною есть пол-любви твоей.
И по шарнирам бежит весна.
И я стою на обрубке дней.
И рядом фуры и поезда.
И всюду звёзды и огоньки:
Их непрерывное волокно.
Но не удержит мои коньки
Любви разлитое молоко.
Но я, поверь, не боюсь уснуть,
Дыханье выдохами больней:
Мне в сырость леса проложишь путь,
Как стрелы газовых фонарей.
Солнечногорск
Ранее неизвестные мне транспортные системы
По трём направлениям пересекают город.
На ещё действующей Ленинградке пустые гремят цистерны.
Я вспоминаю о прошлой ночи. Немеет горло.
От тумана кажется, что звёзды передают сообщение на морзянке.
Мимо меня проносится нечто, перевозящее гадолиний.
В курилке толпятся вахтовики-марсиане.
Тройное солнце медленно поднимается над долиной.
В стильно скроенных одеяниях из нейлона,
О внешнем виде которых, когда писателем станете, напишите,
Население, забывшее о существовании Вавилона.
Постепенно выходит из цилиндрических общежитий,
Не замечая меня, идущего по направленью к югу.
Вдоль заросшего, заброшенного тысячу лет назад
Екатерининского канала.
Где гигантские муравьи бруснику едят и клюкву.
И один из них, увидев меня, превращается в сгусток пара.
* * *
Возвращается снег, настаёт конец.
Свет, в лучах удерживающий венец,
Распадается на миллиард колец.
Говорят мне: голову преклони,
На лету, относимые в пустошь дни.
И друг с другом потом говорят они.
Я не знаю, откуда попал сюда.
То ли это был приговор суда,
То ль я всадник, который упал с седла,
То ли это — следствие следствий всех.
То ли я — это жизни бесплотной смех,
А всё, что случается, — это смерть.
В любом случае, я замыкаю круг
Прекращенья ног, завершенья губ.
И в конце концов превращусь я в куб,
Однородный по плотности мёртвый вес,
На носилках кустарных вносимый в лес,
Под сонаты гайдновской до-диез.
* * *
Дождь новогодний. Открывает мои глаза
Воздух на большой скорости пролетающий над кустом
Заброшенной сортировки. Белая полоса,
Будто бы его хвост — в тумане блестит густом.
Ты где-то за насыпью, никому себя не дающая превзойти.
Я будто бы «О», во тьму скатывающееся без «А».
Тормозные позиции, отключённые от сети,
Издают скрежет и лязг, пугая ржавые небеса.
Срабатывает реле, запуская стрелочный маховик…
Вдалеке чьи-то глаза буферные горят.
Смерть — это момент превращения в чистовик.
Жизнь — это буквы, написанные подряд.
* * *
Тьма настороженно выглядывает из-под плит
Голой бетонки, уходящей на заброшенный полигон
И я еду по ней, как будто кровью твоей облит,
Видимый только под определённым углом.
Передо мной расползаются светящиеся пары.
Ничего кроме них в поле зрения больше нет.
И в моей голове стальные перекатываются шары,
Задевают друг друга и поглощают свет.
Лишь гудки маневровых доносятся, лай собак
И гунденье диспетчера, не переводимое ни черта.
Но приносит пониманье о том, до какой степени я слабак,
Будто шлагбаум приближающаяся черта.
За которой только поле постоянное — полумрак,
Про то, что я говорю, не догадывается — о ком.
И единственная оставшаяся от мироздания вещь — сквозняк
Ходит по кругу непрерывным товарняком.
* * *
Одежды мне плетущая из дней
Проходишь среди веток и теней
По улице, усыпанной багровым,
Застёгиваешь плащ.
Чтоб я искал потом твои следы,
В осенних звуках, чьи виски седы,
Там, где цистерны тянут маневровым,
Где голос мой пропащ.
Где голос твой как будто хризолит
В вибрирующих яблонях парит
И тишина клубится над котельной,
Небес слышны глотки,
И туча над домами как обрыв…
И я, большой отодвигая взрыв,
Целую время — крестик твой нательный,
Пасхальные платки.
И вещество, как будто большинство,
Сгорает и приходит божество
И сразу воцаряется над нами,
Теряя высоту.
Мы засыпаем, вплыв в один мотив,
Как рыбы с позитива — в негатив.
И тучи, что полны колоколами,
Смывают пустоту.
* * *
Ты можешь проехать через весь город, чтобы выбрать себе браслет,
Потом пить сливочный капучино в кафе, похожем на точку сборки,
И слушать стихи тех поэтов, которых можно подумать на свете нет,
Если не слышать шума, который издают их круглосуточные разборки.
Ты поняла давно, что в этом мире любить никого нельзя,
Разве что по касательной, словно валиком реостата
Прижимаясь к щеке, что-то собой как зеркалом отразя,
А что-то, наоборот, поглощая, без сердца и без остатка.
* * *
Светлане Шильниковой
Ты спишь, увитая метелью,
На Клинско-Дмитровской гряде
Которую уже неделю,
И будто нет тебя нигде.
И над тобой стрекочут стрелки,
Летают шестерни кругом,
Ты расположена вдоль стенки
И не мечтаешь о другом.
Щекою — к наволочке влажной…
Во сне — завязываешь бант.
Гудит сифонами протяжно,
Снега срывающий Рижбан.
Луна плывёт между домами
И освещает сразу всех.
А я под этими холмами
Ушёл по щиколотки в снег.
* * *
Я всё же приехал в это владенье лис —
электричка пробралась кривыми с большим трудом.
И все мои мысли неожиданно оборвались:
впереди был только нескончаемый бурелом.
Я наступил на разбитое, ржавое ламповое табло
и перешёл в другое измерение по частям
по заросшей насыпи с остатками от столбов,
и релейными ящиками, выпотрошенными к чертям.
Ты ждала меня в месте, похожем на всё вокруг,
но на самом деле я попал во временной карман.
Ты колдовала и рассеивала жару,
а в подоле платья летал, вереща, комар,
И, так и не поняв, по часовой или против — дорога в ад,
мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам…
Ночь подошла вплотную, постояла, пошла назад.
И лес зашумел, заштрихованный помехами голограмм.