Виталий Кальпиди. Философия поэзии
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2019
Виталий Кальпиди. Философия поэзии. Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2019.
Книга Виталия Кальпиди заявлена как целостное высказывание, таковым и является, хотя при подробном чтении распадается на дневники и джинглы, мемуары и инструкции, тезисы и предисловия, списки и медиаматериалы, ибо оснащена инструментарием дополненной реальности. Все эти разнообразные на вид фрагменты составляют единую мозаику и имеют единую прагматику. Перед нами книга-поступок, книга-жест, книга-манифест, то, что, по мнению автора, должно перевернуть представления читателя о поэзии и мироздании в целом. Поэтический завет, после которого жить прежней жизнью уже нельзя, она бессмысленна, поскольку только поэзия делает говорящего тождественным самому себе. Цель поэзии, по Кальпиди, — изменить поэта, достроить «несовершенную модель личности», в конечном счёте, превратить его в ангела. «Поэзия — это вообще-то попытка создания ангельского языка, говоря на котором, можно преобразить жизнь». «Ангелом может стать любой человек, преодолевший промежуточное (с точки зрения духовной эволюции) состояние, называемое в простонародье “личностью”».
И ещё ангелы в эссе о Парщикове: «Любой большой текст А. П. — это чертёж ангела» (где ангелы, там и черт-ёж); «Ангелы — это зрение бога»; «Я спросил нас обоих: что же происходит, когда творец моргает? на это А.П., характерно хохотнув, ответил: “Происходит смена поколения ангелов…”».
Вертикаль, заставляющая вспомнить не то христианских мистиков, не то романтиков, не то ранних модернистов, но более всего — метареалистов, склонных к мистическому зрению, у Кальпиди как бы раздваивается. Она и структурирует реальность (а реальность есть главным образом поэзия), и одновременно симулирует её, ибо сама по себе уже олитературена, объективирована в виде системы образов (с ангелами во главе), с которой поэт вправе делать что угодно (и делает — особенно заметно в сборнике 2017 года «Русские сосны»). При этом любая из составляющих «реальность-текст» немыслима без другой, так как художественное сознание Кальпиди — сочетание скепсиса постмодерна, побуждающего к самой причудливой комбинаторике, и модернистской веры в возможности поэта-демиурга. Похоже, что ангелы здесь только потому, что поэзия требует сакрализации, божественное поверяется поэзией, имеющей право на всё. «Все существующие русские стихи укладываются в четыре равноправных жанра поэтического высказывания: Молитва, Проповедь, Исповедь, Ложь».
Кальпиди — не философ, как бы он ни пытался выдать сказанное за философию. Кальпиди — глашатай, которому потребовалась трибуна, чтобы озвучить собственную поэтологическую вселенную. Философией всё это можно назвать лишь в той мере, в какой саморефлексия поэта, весьма прагматизированная, связанная не только с опытами письма, но и с долгим функционированием в литературных средах, преимущественно провинциальных, смыкается с уже имеющейся теоретической базой. Причём база эта, при ближайшем рассмотрении, архаичная: здесь наличествуют талант и гений, дар и пошлость и ещё ряд не прошедших ревизию постмодернизма понятий, с которыми Кальпиди, однако, не спешит расставаться, иначе то, что он не без пафоса произносит, обесценится, превратится в игру.
В то время как самопозиционирование автора в книге свободно дрейфует по шкале от поэта-пророка до гуру и наставника, который учит в том числе на собственном примере: «Моя личная поэтическая энергия — это энергия художника нового типа. Она не замыкается только на поэтическом тексте. Она сначала доводит текст до агрегатного состояния поэтической речи, а речь, в свою очередь, не может не производить новые сюжеты, изменяя волей-неволей <…> архитектуру культурного пространства».
Поэзия должна менять поэта и — при наличии мощного источника энергии — пространство вокруг поэта. «Поэзия — это не достоинство, не избранность, не дар, а право отвернуться от обычных ценностей жизни и сочинить необычные, а потом заставить других их признать».
Активная прагматика, свойственная речи Кальпиди, и не позволяет называть философией то, что по факту является поэзией-в-действии. Затем-то и потребовалась в книге дополненная реальность — этот огромный монструозный массив текстов, авторских чтений, иллюстраций, видеороликов и проч., чтобы обрушить на читателя, с трудом внемлющего аргументам логики, энергию поэтического слова и харизму самого Кальпиди. Хотели поэзии? Получите её по гамбургскому счёту.
От философии в книге набор риторических фигур, россыпи афоризмов и силлогизмов. «Фраза — это расстояние между двумя молчаниями». «Мощность поэтического текста определяется изначально силой воздействия написанного на самого автора». «Если вы сочиняете стихи, чтобы понравиться людям, то лучше просто понравьтесь людям, не тратя время на стихи». «Художник — это пророк, а не предсказатель. Пророк не предсказывает будущее. Он его проектирует». Впрочем, и это не показатель, литературные возможности Кальпиди широки, тем более, похоже, он изначально задался целью всячески изумлять читателя («всегда надо говорить блестяще») и не останавливаться ни перед чем.
Вот где-то в книге автор обмолвился, что начинать текст надо со строки, после которой невозможно оставить чтение, — и тут же, в первых фразах первого эссе, признание: «Будь я аристократом, то презирал бы Ахматову. А так — я её просто терпеть не могу». После чего сразу следуют объяснения в любви к АА — и это не единственный парадокс в книге Кальпиди, склонного к радикальным экспериментам, сочетанию несочетаемого.
Между тем, тексты, попавшие в книгу-манифест, написаны не за год и не за два. Ряд эссе датируется 1990-ми, ряд — 2000-ми, дневники — 2015–2018 годами, джинглы — 2016-м, когда готовилась антология «Русская поэтическая речь», для которой они и создавались. Часть представленного в том или ином виде была напечатана в журналах и книгах, в том числе в энциклопедии «Уральская поэтическая школа». Часть — похоже, самая дидактическая — готовилась специально для «Философии поэзии». Однако о чём бы Кальпиди ни пытался выстроить рассказ — о собственном детстве и пути в литературу, об андеграундном Эдике Сухове, о странных уральских поэтах Сандро Мокше, Дмитрии Долматове, Дмитрии Кондрашове, Евгении Туренко, о Борисе Рыжем и Алексее Парщикове, о собственных сборниках, о культурном пространстве провинции — он остаётся верен себе, всегда помнящему о своей большой миссии проводника поэзии.
В этом упорном и энергичном утверждении поэзии как антропологически значимого инструмента Кальпиди схож с Бродским времён «Нобелевской лекции». «Философия русской поэзии видится ясно: русская поэзия должна превратиться в русскую поэтическую речь, которая, в свою очередь, сформирует русское поэтическое мышление. Новое русское поэтическое мышление может начать эру русской поэтической жизни. Это и есть настоящая и единственная задача русской поэзии нового времени».
Однако гиперактивная дидактика высказываний Кальпиди, как бы мы ни пытались сравнивать, не выглядит тем же самым, что дидактически заострённая поэтософия Бродского. Автор «Философии поэзии» меньше склонен мыслить себя в пространстве мировой культуры, больше ограничен представлением о национальном суверенитете и традициями. Кроме того, важное замечание: сознанию Кальпиди свойствен прагматический утопизм. Кто бы ещё смог предложить поэтическим культуртрегерам объединиться и создать «Атлас современной русской поэзии 2000–2020 гг.»? Кто ещё смог бы провозгласить культурный сепаратизм провинции? «Создание провинциальной литературной схемы не есть конкуренция с Москвой. Да и как можно конкурировать с внутричерепным давлением? Но провинциальная литературная схема — это жест свободы». Кто бы ещё смог последовательно реализовывать намеченную программу (читай — утопию) на протяжении долгих лет, живя действительно далеко от Москвы?
«Для выживания человеческого вида культура не нужна. Для выживания человеческого сознания она необходима. Окончательный смысл человеческого бытия пока не определён. Окончательные цели ещё не проявлены, но они вот-вот покажутся на горизонте: для этого нам нужно “потерпеть” лет восемьдесят, не бросая, а развивая самые “никчёмные” стороны нашей фантазии, к коим среди прочих принадлежит и поэзия».
Кальпиди, зачитавшего свои кодексы перед камерой и выложившего их на Youtube, уже назвали безумным фантазёром, на него уже успели обидеться, уже откомментировали увиденное и услышанное как попытку НЛП. Но что не отнять у Главного Провинциального Поэта, так это величия замысла. «Философия поэзии» как раз об этом.