Владимир Друк. Алеф-Бет
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2019
Владимир Друк. Алеф-Бет. Формы, числа, номинации / Предисловие И. Кукулина. — М.: Новое литературное обозрение, 2018.
Поэт Владимир Друк стал известен и популярен с середины восьмидесятых годов, с времён Клуба «Поэзия» и первых «перестроечных» публикаций. Его стихи того времени остаются в живой памяти, «неумолкаемость им свойственна», как говорил о цитатах Мандельштам. И эти стихи из другой эпохи (свидетельствую по реакциям на выступлениях Друка последних лет) вызывают и сегодня такое же ощущение точности, «попадания», как три десятилетия назад. Это связано, скорее всего, не столько с нынешними социальными и культурными обстоятельствами, частично совпадающими по тону с позднесоветскими временами, сколько с универсальностью человеческой природы, и, наверное, в наибольшей степени — с удачностью и обаянием того, как говорит об этом Друк.
…Знаешь, мама, в этой жизни
Я устроен хорошо.
У меня четыре ножки
И большая голова.
«Автобурет»
Или столь же памятные строки из той же эпохи «о пауке», а вернее — о множественности точек зрения:
Коммуналка. Тук-тук-тук.
По стене ползёт паук
<…>
Он свисает с потолка.
И валяет дурака.
Я валяюсь на диване.
И смотрю на паука
<…>
Коммуналка. Тук-тук-тук.
От меня уполз паук.
С точки зренья паука –
Я свисаю с потолка.
«Коммунальный краковяк»
В стихах Друка в 1980-е были некоторые конструктивные элементы как бы «механистического» типа, которые могут показаться пересекающимися с моделями концептуалистской поэтики того же времени (если слово «поэтика» адекватно в отношении концептуализма). Но, как подчёркивает Друк в одном из интервью1 , принципиальное отличие в том, что для него всегда наиболее важно было человеческое измерение, прямая речь.
Не менее принципиально и то, что эта прямая речь — от иного первого лица, чем в традиционной лирической поэзии. Чаще всего — от коллективного первого лица советского (по месту рождения и условиям жизни) человека. Этот герой был в определённой степени близок «персонажному герою» Д.А. Пригова (из его, кажется, наиболее популярного цикла текстов как бы о маленьком советском человеке — «Килограмм салата рыбного…» и т.д.). Разница — в целеполагании и в источнике речи: Друк говорил о человеке, из человека, а не в рамках каких-то других проектов.
Столь же существенно то, что герой Друка всегда диалогичен, для него всегда есть «другой», вплоть до такого травестийного примера, как точка зрения паука, в приведённой выше цитате. Такое видение другого существа, даже самого незначительного (рядом с ним «маленький человек» классической традиции кажется чуть ли не Медным Всадником), такое видение партнёра по сосуществованию в мире — явно не слишком характерно для большинства наших лирических героев… Как и диалог с мамой в другой цитате (не с Богом, не с возлюбленной, не с товарищем…). Хотя и у того и у другого есть вполне ощутимая традиция. Но об этом позже, — она вырисовывается, если мои предположения справедливы, ретроактивно.
После эмиграции в США в начале 1990-х прямое лирическое «мы» сохранилось — с новыми чертами: с потерей широкой социальной и языковой среды в нём оказалось больше экзистенциальной резкости, того, что, собственно, обычно и называется «лиризмом». Трудно не отметить эту «игру судьбы»: потеря привела к обретению потерянности… Нового горизонта опыта, открытости чувств.
…иностранцы и прочие оборванцы
эмигранты танцующие не в такт —
отчего всё не эдак вам да не так
да и кто — вообще — пригласил вас на танцы
всё оставлено в силе — как перед судным днём
всё побрито и вымыто — но прячется от ответа
и никто не придёт к тебе братец —
ни доктор ни управдом
и никто не накроет второй газетой
«Англетер»
В упомянутой беседе Друк говорил, что его всегда интересовало, как человек выживает: «Мой герой — человек выживающий, во всех предлагаемых обстоятельствах. В этом новом мире новостей, бомб, ненависти, грязи, политической агрессии, бюрократической агрессии… Вполне классический, реалистический подход».
Внешние обстоятельства меняются, вокруг не Москва, а Нью-Йорк, но остаётся соотношение человека и мира в их жестокой несоразмерности (мир по преимуществу враждебен, или чужд, или равнодушен, что часто совпадает). Как подчёркивает Друк в этой же беседе, так было с самого начала, и в стихах московского периода, собранных в книге «Коммутатор»2 : «На самом деле бытие человека в мире жёстких структур — вот что мне было важно. Весь “Коммутатор” построен на этом чёрно-белом принципе, где слева идут “жёсткие языковые слои”, как я их называл: телефонный справочник, словарь-разговорник, или инструкция, как забивать бетонные балки, и так далее, а с другой стороны, напротив, лирические какие-то высказывания. И всё это боролось друг с другом внутри книжки, и это, собственно, и была идея книги». В текстах Друка нью-йоркского периода окружающее, может быть, более равнодушно, чем враждебно. От чего переживание новой старой ситуации на ином этапе, как бы в другой плоскости — не становится менее острым…
…научился подписываться на чеках
но уже/но ещё не виден на фотоснимках
кто найдёт меня в этих библиотеках
где шагал и будда стоят в обнимку?
кто найдёт меня в этих головоломках
в этажах-этажерках, дешёвых буднях
не найдёт никто не возьмёт на полку
потому что просто искать не будут
«Англетер»
Новая книга Друка «Алеф-Бет. Формы, числа, номинации» вышла через десять лет после предыдущей, «Одноразовые птицы»3 , вобравшей в себя многие стихотворения нью-йоркского периода. Новая книга даёт неожиданный и в то же время ретроспективно ясный ответ на вопрос, который звучит для автора и его читателей на каждом «повороте», этапе жизни и письма: а что дальше? «Куда нам плыть?» — произойдёт ли с тобой, с твоим миром, с твоими стихами что-то ещё? Откроется ли, в первую очередь, в тебе самом, для тебя – что-то новое, и при этом глубоко органичное, освещающее иным, но единым светом всё предшествовавшее?
Возможность появления такой книги проявилась ещё на рубеже нулевых и десятых годов.
Поэма «Песни Шломо»4 , опубликованная в 2010 году, — это песня-молитва, без рифм, при этом — с сильным раскачивающимся ритмом, внутренняя речь, разговор с собой и миром о Боге — и с Богом внутри себя. Разговор предельно тактилен, телесен. Как со своим телом, и внутри своего тела — своего существования, тела мира в целом… Всё нераздельно — и в то же время ищет себя в других, пытается понять и выжить:
дай нам терпенья
дай нам терпенья
дай нам терпенья
скорее
скорее
дай нам терпенья
мы одни тут
Он один
Там
<…>
Господи
Господи
Это
Ты
Или
Я
в этом
и в этом
и в этом
Среди других работ, между «Одноразовыми птицами» и новой книгой, Друк написал также цикл «Лунки небесные». Культуролог и поэт Илья Кукулин в предисловии к «Алеф-Бету» отмечает, что в новой книге получает развитие тема, которая была явно обозначена в 2010 году в этом цикле. Кукулин цитирует преамбулу к «Лункам»: «Всем известны древние традиции отыскивать скрытые коды и смыслы в Библии, святых текстах… Однако почему ограничивать этот поиск только текстами сакральных источников? Разве Он не общается с нами каждый день? Разве Он не разговаривает с нами, пока мы мнёмся и топчемся на автобусной остановке? Разве не Он танцует с нами, когда мы танцуем?» И далее Кукулин пишет: «Герой цикла находил зашифрованные послания в новостных колонках, выделяя в них слова, складывающиеся в новый текст <…> Теперь в качестве послания, обращённого лично к персонажу, Друк осмысливает еврейский алфавит — но сохраняет идею, важную и для “Лунок небесных”, и предшествующих им “соц-артистских” произведений (и только теперь этот сквозной мотив становится вполне различимым): интерпретатор еврейских букв — исторически и социально конкретный человек…».
Этот интерпретатор, на мой взгляд — конкретный человек не столько «исторически и социально» (указаний на это в тексте «Алеф-Бета» немного), сколько — самоотдельная в своих чувствах, мыслях и вопрошании к миру и Богу личность. Индивидуальная единица — с той значимостью, которую ей придает библейская традиция, начиная от Иова. Человек в исторической драме своего пребывания в мире. То «человеческое измерение», которое, как подчёркивает Друк, всегда было для него в центре высказывания.
Эта и другие ведущие темы стихов Друка собираются в новой книге в новом фокусе, благодаря «магическому кристаллу» алеф-бета, еврейского алфавита, позволяющего поэту увидеть и назвать себя в контексте опыта, близкого его персональной оптике (как оказались здесь близки по звучанию слова «опыт» и «оптика»). В каждой букве заключено множество смыслов и интерпретаций. Любая из них имеет право на существование: как начало разговора о сути мира и опыта, и фиксации этого на письме и в уме.
… у тебя ничего нет кроме букв <…>
книга раскрыта
ещё не прочитана до конца
сюжет известен
но тонкости в будущих комментариях
Начало разговора — это уже разговор, диалог, а диалог — важнейшее условие понимания… и выживания. Герой Друка всегда был диалогичен. Диалог — фундаментальный элемент библейской традиции, а ещё и принятая методика обучения: студенты в йешивах всегда учатся вдвоём, поскольку в разговоре, в споре, во взаимопомощи в понимании — суть процесса и залог его успеха.
«Мой герой — человек, выживающий во всех предлагаемых обстоятельствах», — сказал Друк в упомянутом интервью. СССР 1970–1980-х годов, потом Нью-Йорк… Мир враждебен, чужд, равнодушен… Человек одинок в отношениях с жизнью и смертью, временем и пространством… — В «Алеф-Бете» эти темы обретают универсальность, не теряя живости, лирической остроты. Новые горизонты высказывания открываются во всех направлениях, и в будущее, и в прошлое.
есть такая точка
где ты весь
но кажется что тебя нет
здесь и сейчас
начало всех измерений
здесь и сейчас
начало и конец каждой буквы <…>
траур неотличим от пира
ночной кошмар от счастливого воспоминания <…>
в неё
свёртываясь и развертываясь
улиткой
уходит и приходит время
О том, чем эта книга важна для российского литературного контекста, точно и ёмко пишет в своём отзыве историк искусства и филолог Михаил Ямпольский: «…на наших глазах генезис мира являет себя как писание текста. В “Алеф-Бете” русская поэзия начинает запоздалое усвоение ещё одной фундаментальной для культуры традиции. После греков, фольклора, европейского модернизма, китайцев и японцев в лоно русской поэзии, наверное, впервые проникает величественный миф еврейской каббалы»5 .
Но есть ещё более общее и в то же время предельно личное измерение у этого алфавита чувств, эмоционального и интеллектуального опыта. Оно — в отношении к слову, букве, речи как к тому, что помогает жить и чуть ли не буквально оживляет:
говори
речь оживляет дни
на пороге смерти
прорываясь
умирая и возвращаясь обратно
умирая и оживая
дыхание речи оживляет мёртвых
Амен.
1 «Алеф-Бет», или Возвращение Друка. Беседа Владимира Друка с Сергеем Лейбградом на радио «Эхо Москвы в Самаре» // http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/824/druk-leybgrad
2 Владимир Друк. Коммутатор: Стихи. Поэмы. Тексты. — М.: ИМА-пресс, 1991.
3 Владимир Друк. Одноразовые птицы. — М.: НЛО, 2008.
4 Иерусалимский журнал, 2010, 36 ( http://magazines.russ.ru/ier/2010/36/dr20.html
5 Отзыв М. Ямпольского — на задней стороне обложки книги.