Илья Данишевский. Маннелиг в цепях
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2019
Илья Данишевский. Маннелиг в цепях / Предисл. Е. Фанайловой. — СПб.: Порядок слов, 2018.
Где-то ближе к концу книги автор, писатель и издатель Илья Данишевский говорит, что самая важная тема, на которую есть хоть какой-то смысл высказываться — «частное горе как затмевающий фактор (например) политического безразличия»; говорит он так, будто у него самого это высказывание не получилось. Позволим себе с автором не согласиться; во всяком случае, квинтэссенция всего, что здесь проговаривается — и эмоциональная, и содержательная, — именно такая: тотально уставший от личных неурядиц интеллектуал пытается следить за социальными и политическими сдвигами в стране и как-то их осмысливать (потому что только это сегодня по-настоящему достойно внимания достойного человека), но не может взяться за дело всеми силами, потому что сил — человеческих, душевных — уже как будто нет.
Вообще, было бы логичнее встретить рассуждения, где политическое безразличие объяснялось бы, наоборот, частным благополучием (да это и не сложно — в сети полно подобных эссе). Стабильность — это не только спускаемый сверху термин, но и то реально немногое, за что может ухватиться современный человек, который благодаря «росту экономики» получил возможность приобрести автомобиль и посещать заграницу. Даже Мария Степанова в статье «После мёртвой воды», которую упоминает автор, говорит, что люди не стремятся изменить настоящее не потому, что удовлетворены им, а по принципу «как бы не вышло хуже».
Но и Степанова, и сам Данишевский показывают, что благополучие-то на самом деле лишь внешнее, а внутри скрываются — и, пожалуй, только растут — постоянные страх и тревога. Делиться же вслух этой тревогой нельзя, и даже безличная лента фейсбука не «разрешает» говорить о частном горе без исключительных поводов. Да и потом, чтобы трезво оценивать происходящие на государственном уровне странные дела и без истерики про них говорить, невольно приходится забывать о личном.
Однако Данишевский идёт дальше и не боится смешивать личное и политическое, как бы это ни «мешало» адекватно смотреть на мир. Действительно, в разговоре об общественном и социальном ценится сухой, аналитический тон, иначе ты рискуешь быть просто неуслышанным; с другой стороны, внутреннюю грусть или физическую боль не принято смешивать с глобальной несправедливостью или неправдой, которую мы каждый день наблюдаем. В сегодняшней литературе есть художественные романы, хорошо описывающие болезненное «состояние» времени, но только описывающие — а не находящие их причину. По большому счёту, Данишевский к этому и не стремится, но он хотя бы не заменяет причину перманентной необъяснимой тоской, а говорит прямо — что любой индивид подвержен влиянию общественно-политической ситуации в стране, даже если есть иллюзия, что его лично она «не касается». Чтобы это показать, он лезет совсем глубоко в человеческие интимные отношения и даже там находит отголоски действующего законодательства — например, герой всегда держит в голове некое наказание, которое он должен понести только «за то, что прилюдно вытираю тебе запотевшие очки и это могут увидеть дети».
Это первое, что он делает. Второе и, кажется, более важное — вкладывает слова тихого протеста в уста совсем не сильного и активного, а слабого и чуть ли не потерянного человека; уж с кем разговаривать про Донбасс или пропаганду, но точно не с такими. Это человек, который занимается селфхармингом; испытывает сложные и, видимо, не имеющие никакого шанса на поправку чувства к родителям; страдает от отношений, «которые затянуты как резюме»; терпеливо переносит вечное безденежье; читает Целана, Крахта, Арендт, Овидия и поэтессу Анну Глазову — и, видимо, не встречает собеседников с таким же культурным багажом; чувствует стеснение из-за собственного тела и, наконец, просто «хочет пропасть».
Первое, что приходит в голову: зачем вообще здесь нужна общественно-социальная «линия», если можно долго разбираться в одном человеке, раскапывая в нём всё новые и новые болезни — и получить в итоге роман про вполне узнаваемого современника, зависимого от плотских утех интеллектуала, который некомфортно себя чувствует в окружающем пространстве. Но Данишевский не желает выбирать какую-то одну концепцию из нескольких возможных. Он создаёт не «показательного» героя, а просто живого человека, которому очередной президентский срок приносит такую же боль, как собственные неказистые любовные отношения.
Если и есть тут какая-то концепция, собираемая как бы сама по себе из корпуса вроде как отдельных текстов, — то это стремление выразить словами не беспросветную тоску, а усталость от тотального насилия. И хоть автор опирается на большой корпус классических и современных произведений (о чём уже много писалось в других рецензиях), его книга гораздо больше говорит о личной реакции на насилие, чем о насилии как явлении. Грубо говоря, книга, несмотря на все отсылки и реминисценции, получилась не «приключением мысли» (так Анна Наринская говорила о книге Марии Степановой «Памяти памяти»), а «приключением души», что ли. И чтобы написать такое, нужно столько же таланта, сколько смелости.