Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2019
Об авторе | Александр Семёнович Кушнер — лауреат премии «Поэт» (2005) и других литературных премий. Постоянный автор журнала «Знамя». Предыдущая публикация — № 5, 2018.
* * *
Кто-то молится Богу на скрипке,
Кто-то молится Богу на флейте,
В их игре замечая ошибки,
«Гайдна, — просит их Бог, — пожалейте».
Говорит им: «Бетховена жалко,
Лучше грех, чем фальшивая нота.
Посмотрите, как мох и фиалка
Совершенны, какая работа!
И стаккато нельзя на легато
Заменить и сыграть его слитно.
А собой любоваться не надо.
И стихи — это тоже молитва!»
* * *
Опьянеть, но не слишком,
С двух–трёх рюмок, слегка.
Вот тебе передышка,
Отступила тоска.
Лишь бы твой собеседник
Был приятен тебе,
Не зануда, не сплетник,
Твой товарищ в толпе.
Этой жизни рисунок
Мрачноват, тем нежней
После нескольких рюмок
Мы относимся к ней.
Узнаём, принимаем,
Как поэт говорил,
Зачарованный маем,
Тоже с кем-нибудь пил.
* * *
О мгновенной чьей-то смерти
Рассказали, как о чуде,
Как о тайном милосердье,
Жизнерадостном по сути.
Рассказали, как о Божьем
Поощренье и участье.
Было видно, что того же
И себе хотели б счастья.
Приобщения к покою
С вечной жизнью на примете.
Значит, зависть и такою
Может быть на этом свете.
* * *
Написавший при жизни так много,
Верил Гёте в бессмертье души,
И едва ли не больше, чем в Бога.
Объясни, Эккерман, расскажи —
Эккерман и расскажет, в чём дело:
Гёте столько всего написал,
Что душа его, так же, как тело,
В прочность верила вечных начал.
То есть в труд свой, что рос год от года,
Вечный смысл прозревая сквозь тьму, —
И должна предоставить природа
Ту же радость за гробом ему,
Он и там, и в поэмах, и в пьесах
Кое в чём поспособствует ей,
Это даже в её интересах:
Ей спокойнее с ним, веселей.
Царскосельское
Как трава одела закоулок…
И. Анненский
Ощущалось соседство большого дворца,
Как присутствие моря на юге,
И такое же чувство, как радость пловца,
Возникало во мне на досуге,
И хотелось, уж коли в гостях на полдня
Оказался, к дворцу непременно
Подойти, чтобы там окатила меня
Кружевная барочная пена.
Но пошли мы не к пене узорно-лепной
И парадности многоколонной,
А к скучающей бывшей гимназии той,
В распорядок учебный влюблённой
И директора, — каменный жёлтый фасад
И квартира его в бельэтаже.
Во дворце не напишешь стихов, что томят,
А ночами преследуют даже.
* * *
Такого, как ты, на земле никогда
Не будет и не было — вот правота
Твоя перед небом полночным,
Какая-то знает об этом звезда
В сиянье её беспорочном.
А если не знает, однажды узнать
Придётся, когда ей пора погибать
Настанет — известное дело,
Заплачет, с орбиты отброшена вспять,
О том, что тебя проглядела.
* * *
Теперь, когда смотрю я на детей,
Мне кажутся они залогом прочной
И вечной жизни на земле, при всей
Её к упадку склонности порочной.
Не может быть, — я думаю, — конца
Любви, стихов, вечерних чаепитий,
Прогулок вдоль реки или дворца,
Внезапных озарений и наитий.
На мальчика, бегущего с мячом,
На девочку, читающую книгу,
Смотрю: при чём тут гибель? Ни при чём!
Оставим им малину и чернику.
Кипение оставим тополей,
Разумные занятия и речи…
Вот только избиение детей
В Евангелии оправдать мне нечем.
* * *
Душе-то что, душа не мёрзнет, не скудеет,
Не надо ей носить ни шапку, ни пальто,
Она в других краях опять помолодеет,
Её там не смутит, не огорчит ничто.
Душе-то что, она, наверное, крылата,
Завидует уже не птицам, птицы — ей.
Как Гоголь ездил в Рим, она спешит куда-то,
Где, может быть, ещё светлее и теплей.
Какие там дворцы, соборы, пропилеи,
А улочки — таких и в Барселоне нет.
И с нею, может быть, беседует в аллее
Любимый ею здесь задумчивый поэт.
До горестей земных теперь ей нету дела,
На дольний мир смотреть ей незачем с высот.
Но, может быть, она нет-нет и вспомнит тело,
Лежащее в земле, и по нему всплакнёт.
* * *
О вещая душа моя…
Тютчев
Трепещет, вздымается, ёрзает, блещет,
Волнуется, дышит, мерцает, сквозит,
Вздыхает, — о ком ты, о чём ты? О вещей
Душе, о листве, о волне, — без обид
Тут не обошлось, без надежды и дрожи,
Без страха и трепета, — да, о душе,
Листве и волне, — посмотри, мы похожи
И были волной и листвою уже.
Нас тоже к плотине сносило, к запруде
Теченьем, и маялись мы под грозой,
А если мы не были ими, то будем,
Ручаемся сердцем, клянёмся слезой,
Завешены тьмою и залиты светом,
И светом наш гибельный мрак возмещён,
И разве Овидий писал не об этом?
Об этом, об этом, о чём же ещё?