Свободное дыхание печали. Поэзия в переводах Анатолия Якобсона
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2019
Свободное дыхание печали. Поэзия в переводах Анатолия Якобсона / Составители: А. Зарецкий, В. Емельянов, Г. Ефремов, М. Улановская. Бостон:M-Graphics, 2018.
Впервые издана книга поэтических переводов Анатолия Якобсона, учителя, диссидента, литератора. Название «Свободное дыхание печали» дали ей составители1 , о которых хочется сказать особо.
Изданию книги предшествовала цепочка акций по увековечению его памяти и продвижению его личности и художественных достижений в сферу общественного сознания. Этим и сегодня занимается группа энтузиастов, друзей, учеников, близких Якобсона, ушедшего в 1978 году в возрасте сорока трёх лет.
Последние пять лет жизни Якобсона пришлись на Израиль, там же в 2003 году родилась его Мемориальная страница, которую вплоть до своей смерти в 2008 году вел Василий Емельянов, муж близкой подруги Анатолия Александровича, филолога Юны Давидовны Вертман. С 2008 года по сей день страницу ведёт бостонец Александр Зарецкий, учившийся у Якобсона во Второй московской матшколе. Потому, наверное, Бостон, наравне с Москвой, городом, где Анатолий Александрович родился и где жило его сердце, стал местом хранения памяти учителя и диссидента.
Здесь в 2010 году, к 75-летию Якобсона, тем же бостонским издательством «M-Graphics», возглавляемым Михаилом Минаевым, в своё время закончившим Вторую школу, был издан сборник воспоминаний «Памяти Анатолия Якобсона»2 . В своей рецензии3 я назвала его «многоголосым свидетельством»: о Якобсоне говорили коллеги, друзья, ученики, соратники по противостоянию власти, просто близкие люди.
Позже составители книги провели в Бостонском университете её презентацию. Съехались ученики и друзья Якобсона со всей Америки и из других стран, выступали авторы, правозащитники, музыканты, где звучал со старых кассет голос Якобсона.
После этого вечера кинорежиссёр Сергей Линков, до того о Якобсоне не слыхавший, решил снимать о нём фильм. Идею поддержал Александр Зарецкий. На деньги, собранные в трёх странах (Россия, Израиль, США), был снят замечательный фильм «Толя Якобсон из Хлыновского тупика» (2014).
И вот передо мной ещё один плод совместных усилий друзей Якобсона — книга его поэтических переводов.
В дневниках Якобсона, отрывки из которых включены в сборник, есть строчка, поставленная составителями в эпиграф: «Книга переводов моих посвящается Гелескулу».
С Гелескулом Якобсон дружил. Анатолий Гелескул (1934–2011), горный инженер по образованию и переводчик по призванию, переводил в основном с испанского и польского, оставил нам колдовского Лорку на русском языке. Предисловие Гелескула, не попавшее в сборник «Почва и судьба», предваряет нынешнее издание.
Гелескул пишет, что для него загадка, «как удавалось Якобсону, не зная языка, слышать подлинник». Второй загадкой он называет то, что, достигнув успеха в решении поэтической задачи, Анатолий часто бросал работу, не хотел переводить «по инерции». Это наблюдение напоминает признание Блока, что «Соловьиный сад» завершил собой период, больше так писать было нельзя, ибо это было легко…
Несомненно, в переводах Лорки Якобсон следует за Цветаевой. Пять стихотворений, ею переведённых, — точка отсчёта для прочих переводчиков. Все помнят эти шедевры: «Пейзаж», «Селенье», «Гитара»…
А вот якобсоновский «Крик»:
Эллипс крика
Стянул ущелья
Петлёй тугой.
Из-за маслин
Сквозь ночную синь
Чёрной дугой — А-а-а-ай!
Криком-смычком
Пробуждена,
Затрепетала
Ветра струна.
А-а-а-ай!
Два мини-катрена скупо, но осязаемо развивают тему крика, подхваченного и повторенного ветром. В стихах подлинника живёт глубинное пение андалузцев, канте хондо. Как передать его по-русски? Единственностью слова, точностью метафоры, музыкальностью и колдовством поэтической фактуры… И если здесь наяву нет любви и смерти, главных героев канте хондо, — то они где-то недалеко.
Жизнь Лорки трагически, от выстрела франкиста, оборвалась в 38 лет в Гранаде.
Ещё один испанский поэт, переведённый Якобсоном, Мигель Эрнандес (1910–1942), младший современник Лорки, умер в тюрьме в 32 года. И, может, прав Гелескул, когда обращает внимание на трагические судьбы всех поэтов, переводимых Якобсоном. Видно, ощущал он в них и в их стихах родственность, возможно, провидел свой ранний, в 43 года, уход.
Мне представляется, переводы из Эрнандеса — вершина переводческой работы Якобсона. Особенно хороши все стихи про быка, составляющие в подборке, случайно или нет, цикл.
Из трёх стихотворений самое мощное — по силе переданных эмоций — первое:
Как бык, порождён я для боли, и жгучим
клеймящим железом, как бык, я отмечен.
Мой бок несводимым тавром изувечен.
мой пах наделён плодородьем могучим. <…>
Сонет Эрнандеса переведён с подлинным мастерством и силой. Рифмы клокочут и бьют. Найдены именно те слова и эпитеты, которые важны для самоидентификации человека как быка: жгучее клеймящее железо, пах, могучее плодородье, гремучее сердце, кровавый язык, грузный загривок, разъяренье… Этот сонет не льётся, он режет и жжёт.
Якобсоновский перевод ещё одного страдальца, поляка Адама Мицкевича (1798–1855), с 1829 года жившего в изгнании и при жизни так и не увидевшего родины, вызвал дискуссию. Якобсон выбрал для перевода важнейшее в истории русско-польских отношений стихотворение «К русским друзьям» (1832), включённое автором в неоконченную поэму «Дзяды».
Перевод, сделанный Якобсоном незадолго до смерти, сопровождает статья его друга писателя Владимира Фромера «Голос с того света». В ней он утверждает, что «в отличие от ремесленнической работы Левика, перевод Анатолия Якобсона — не слепок с оригинала, а живое воспроизведение, пусть и не воссоздающее в мельчайших деталях каждую подробность подлинника, зато обладающее теми же, что подлинник, качествами».
В переводе Левика Фромер замечает важное смысловое искажение: там, где у Мицкевича — проклятье народам, убивающим своих пророков, Левик пишет: «Проклятье палачам твоим, пророк народный!» Трудно не согласиться с критиком.
Но в статье приводится мнение Лидии Чуковской о якобсоновском переводе, высказанное ею в письме. Она, как и Фромер, чрезвычайно высоко ставит перевод Якобсона, называя работу Левика (она на тот момент считалась хрестоматийной) «ремесленной мертвечиной», но и у Анатолия находит важные недостатки: «Две ударные строфы: о Рылееве и Бестужеве, не ударны, не убедительны, потому что синтаксически сбивчивы».
Левик был талантливым переводчиком, просто у них с Якобсоном разные подходы к передаче оригинала.
В этой связи стоит обратиться к статье Якобсона «О мастерстве перевода: два решения, или Ещё раз о 66-м сонете». В ней сравниваются два самых известных перевода 66-го сонета Шекспира — Маршака и Пастернака. («Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж…» и «Измучась всем, я умереть хочу»).
В анализе Якобсон исходит из позиции переводчика. В случае Маршака это позиция трибуна, грозно обличающего пороки. Отсюда и возвышенный стиль, и афористичность речи. У Пастернака сонет — лирическая исповедь, «тихо произносимая жалоба», в которой естественны разговорные интонации, обыденные слова. Видно, что автор статьи на стороне Пастернака и именно его перевод считает наиболее адекватным подлиннику4 .
Каких только поэтов Якобсон не переводил — кубинских, аргентинских, армянских, даже конголезских.
Переводил он и с идиша — опять же по подстрочнику. Но как свободно ложатся слова в переведённых им стихах Исаака Платнера (1895–1961), ещё одного поэта со сложной судьбой, в 1930-х переехавшего из США в Минск и после убийства Михоэлса осуждённого на 25 лет за «шпионаж и антисоветскую националистическую деятельность»:
Мне осень сама поверила
Секрет своего естества:
Живым остаётся дерево,
Должна умереть листва.
Увядшей листвы кружение
Да сумрак пустых аллей
Волнуют воображение,
А жизнь — всё милей, милей.
Не правда ли, кажется, что никакой это не перевод, а собственные стихи Якобсона? И как это близко словам Пастернака: «Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности».
Нетолстый этот томик в мягкой обложке издан с тщанием и любовью. Снабжён фотографиями, факсимильными копиями автографов стихов, интересными иллюстрациями к каждому разделу, от английской поэзии до чилийской, выполненными Марией Кореневой. Её рисунок — на обложке: белая на чёрном фигура человека с крылом, устремлённая в небо.
Томик снабжён таким количеством комментариев, записей выступлений, дневниковых заметок, писем и статей Якобсона и его близких, что выглядит академическим изданием.
Совсем близко к концу книги помещено прощальное стихотворение Давида Самойлова «Памяти Анатолия Якобсона». И если задуматься, почему этот горестный плач по другу, покинувшему Россию, не обретшему покоя в Израиле и по собственной воле прервавшему свою жизнь, попал в сборник переводов, можно ответить так: книга гораздо шире своего названия. Она вместила не только переводы, а целую жизнь. И вслед за Самойловым мы все, читатели книги и её составители, можем повторить щемящий конец его «Прощания»:
Когда преодолён рубеж,
Без преувеличенья, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.
Ведь я не о своей туге,
Не о талантах и т.п. —
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца.
1 Среди составителей книги двое — Александр Зарецкий и Георгий Ефремов — ученики Якобсона, Майя Улановская — его первая жена и мать его сына Саши.
2 Памяти Анатолия Якобсона. Сб. воспоминаний к 75-летию со дня рождения. Составители А. Зарецкий и Ю. Китаевич. Бостон, 2010.
3 Ирина Чайковская. Многоголосое свидетельство. Об Анатолии Якобсоне. Нева, 2011, № 8.
4 Здесь можно вспомнить недавнюю статью авторитетного шекспироведа Игоря Шайтанова о необходимости выявления наиболее соответствующих подлиннику переводов с последующим обоснованием своего мнения. Игорь Олегович удивляется обилию изданий полных переводов сонетов Шекспира различными переводчиками и отсутствию их качественной оценки в отечественной критике (см. Игорь Шайтанов. Просодия, № 9, 2018).