Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2019
Об авторе |Павел Владимирович Банников родился в 1983 в Алма-Ате. Поэт, эссеист, редактор. Изучал лингвистику в Казахстанском университете, с 2012 — колумнист в журнале «Алау», составитель и редактор книг казахстанских писателей. Один из основателей издания «Ышшо Одын» и поэтического фестиваля «Созыв». Участник Форума Фонда СЭИП в Казахстане (2012), семинара отдела поэзии журнала «Знамя». В № 2, 2013 дебютировал в «Знамени» со стихами. Шорт-лист премии «Лицей» (2018) за сборник стихотворений «Человек в детском». Живёт в Алматы.
Три Царя (Рождественский романс)
Куаныш, Балтабай и Малик пересекают микры:
морщась от зимнего ветра, скользят сквозь дворы.
В городе –– лютый мороз, но их лица добры,
в их руках –– дары.
Куаныш сжимает в кармане пальто рыжьё,
что вчера отжал у барыги на Шанхаях.
Старый торчок Балтабай, с беспечной улыбкой на щщах,
шелестит адраспаном в пакете и тихо поёт,
Малик –– оберегает бутылку «Маркиза де Монтескьё».
Там, на северо-западе, если двигаться в сторону ТЭЦ,
выжигающей лёгкие птицам и кладбищенским псам,
где живут морлоки (и –– по слухам –– вообще адец),
загорелась звезда –– значит, надо идти, так сказал положенец Хасан.
Куаныш смеётся и проклинает лёд на фарси,
Балтабай на койне бормочет: «Дево, спаси»,
недовольный компанией Малик вспоминает иврит
и –– скользит
на северо-запад, где стелется горький дым.
И звезда –– горит.
колыбельная
спи, мой маленький, спи, мой ангел
твой сон охраняет сам
господь: по левую руку — ангел
по правую — дед хасан
приснятся тебе дураки и дороги
и дым от отчих могил
но ты не пугайся — главное — помни
чему тебя дед учил:
чекисты живут — и довольно долго —
чекистские нади — нет
меж ножом и стволом — выбирай нож
учись говорить нет
меж вором и ментом — выбирай вора
между чином и саном — сан
помни — смерть страшна лишь на первый взгляд
потому что второй — не дан
и пусть по границе стелется путин
а по другой — талибан
твой сон охранят и тебя спасут
твой ангел и дед хасан
(Ju-se-fu)
перед тем как уехать в шанхай, йося открыл мне тайну
(мы встретились в придорожной лагманной — по дороге в хоргос —
оставили мобильники в его паджеро
он быстро осмотрел постояльцев, сидельцев и дальнобойщиков,
и — когда зал заполнил запах редьки в дунганской лапше —
очень быстро заговорил)
помни — сказал йося —
выживают коллаборационисты, но и они — недолго
ровно до революции или стагнации, сейчас мы видим второе
если честно, я предпочёл бы люстрации — и —
я нашёл бы здесь место
где-нибудь под таразом, шымкентом или засел бы в чундже
где готовил бы чай, проводил церемонии, а зимой это было
бы — почти как хоккайдо — тишина, новые хозяева жизни и новые нищеброды
любители эко, локал — в общем всё могло было быть вполне и неплохо
но что-то пошло не так, а нары —
это не для меня, спасибо — плавал
береги телефон — сказал йося —
предпочитай китайцев за двадцать баксов
этот твой смартфон чересчур опасен
не воруй, вора не уличай и с ворами не пей, веди достойную жизнь
может быть, ты найдёшь себе место в прекрасном мире,
может, найдёшь и в этом, если оставишь
свои стишки, а мне — уже поздно
всё — пора ехать
йося уехал на восток, я — на запад
какое-то время наша одежда хранила
запах редьки и сигарет, а память —
прощальную фразу
функции
Ивану Бекетову
вывеска — мелкими — наманган
крупно — ЛАГМАНХАНА
такая же (только артём) — ЧАЙХАНА
в дороге, брат, важны функции — не имена
ты, брат, мне — попутчик, не друг
но и эта функция неплоха:
делим пищу и кров, мой мотор — твой бензин
я не делаю из тебя лоха
и — пока мы в пути — никто не сделает из тебя лоха
бог не фраер, конечно, но закрывает глаза
на обочины эти, где чёрный чай с молоком, где поёт фреза
невесёлую песню про неизменные времена
где божок — участковый и храм его — чайхана
где бригада ещё дружна и на всех одна
потому, брат, плати по счетам, и давай скорей
в путь от этих гостеприимных дверей
я гадал по чаинкам — если двинем на север или восток
то доедем в срок
белый ветер
я вернулся в твой город железных колёс
белых ветров, мороженых слёз
тайных грёз о растущих горах вдалеке
о текущей сквозь город реке
но его прорезает стальная струна
проводящего жизнь полотна
что, сшивая на карте алжир и карлаг
разделяет твой архипелаг
проезжает в плацкарте большая страна
для неё ты лишь вид из окна
шевеля кандалами составов, плывёт
в каждый новый назначенный год
твоя память, как белый такыр холодна
и уже никому не нужна
надрывая мотор, выбиваясь из сил
к островам твоим ходят такси
у домов вдоль холодной железной реки
там, где вырваны с мясом звонки
у тебя не осталось моих адресов
у меня — номера мертвецов
мои мёртвые рядом с твоими лежат
и от белого ветра дрожат
стена
встаёт священная весна
в лохмотьях льна
в ошмётках сна
с кровати ли с колен встаёт
простуженно орёт
— скажи мне я уже она
или ещё жена?
скажи неужто я пьяна?
— конечно ты пьяна
пьяна
священна
и война
и вся страна —
звенит струна
и голосит зенит
и вкруг великая стена
стоит
Господь даёт нам урок географии
волга — впадает
впадает долго —
издалека
течёт река волга
в волгу впадают ока и кама
(издалека течёт река-мама)
также впадает — немного криво —
мутное окское пиво
плывут и плывут по реке кувалды
и кирпичи, и штанги
сало и кости горят на бреге
священного ганга
по гангу — священная
падаль плывёт коровья
над волгой — священный
помёт пролетает вороний
слышен вой священный —
это земля стонет
это паша с уралмаша
и наташа с ростсельмаша —
кувыркаются в траве
в славном граде на неве
это гуля с алмагуля
и айгуля с таугуля —
своих хачиков и мить
всё не могут поделить
это — воешь на горе
в городе на букву ре
это — в городе на ю
заклинание творю:
скачи через великий дол
мой внутренний монгол
неси в хамсин меня скорей
мой внутренний еврей
тащи меня через камыш
мой внутренний латыш
возьми меня с собой в овин
мой внутренний мордвин
заткнись — и полезай в кораль
мой внутренний москаль
Господь даёт нам урок астрономии
полуполуночный бишкек
горит ночной ларёк
на цырлах проплывает шкет —
несёт в кармане шпек
мы ищем смысл и сигарет
(вчерашние оставлены
в карманах брюк
и на полу
в курящем номере твоём) —
идём искать вдвоём
налево дом направо дом
полуночный горит ларёк — горит
полуночный кабак
на площади ильич с веслом
и — словно в песне — котлован
спокойствие и мрак
дай затянуться — как вчера
не поцелуй — но влажный фильтр
ментоловых твоих
я вижу утра проблески
в твоих глазах — я вижу утра проблески
на грязном горизонте и
я вижу жизнь и вижу сон
и небо мутное — и в нём
горит моя звезда чолпон —
горит святым огнём
время и семья Б. (Сестре)
- положим, какой-нибудь 93-й
за столом: отец — умеренный коммунист
социалистическая женщина-мать
де юре — в разводе, де факто — повенчаны временем
пятеро детей от разных браков (порою — все восемь)
трое тайно крещены бабушкой, до последней своей зимы отмечавшей Рождество за два дня до дня рождения, подмигивавшей по очереди внукам — нехристи собрались
- положим, какой-нибудь миллениум
за столом: отец — умеренный сталинист
у стола — социалистическая женщина-мать в ярости, дочь в слезах
под столом — в отключке — сын с разбитым носом
на небе — рождественский месяц, видный из городов, по которым мы размазаны, словно маргарин «Рама», по иронии когда-то распространявшийся баптистами
- положим, какой-нибудь выброшенный из памяти недавний
за столом: нас с каждым годом становится меньше особенно под Рождество
стоит ли ныне припоминать друг другу убеждения и
тянущиеся в настоящее из прошлого
истлевшими пальцами, высохшими слезами, кошмарными снами обиды?
лучше рванём утром на кладбища, разбросанные по просторам
посчитаем ворон подивимся свежему хрусткому снегу
- положим, грядущий какой-нибудь надесятый
за столом: кажется, можно основать город Банников
(неважно, сколь презрительно смотрят иные на наши способы размножения
и построения семейных связей)
папа всегда любил всех своих женщин, детей, степь и Сталина
(хотя с возрастом первые пункты поблекли)
я люблю большие города и послания Павла
братья — маленькие города и анархию
и только ты, сестра, искренне говоришь с богом — замолви за нас словечко