Дмитрий Веденяпин. Птичка
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2018
Дмитрий Веденяпин. Птичка. М.: Воймега, 2018.
Стихи Веденяпина — типично
постмодернистские. Свидетельство тому — непрекращающееся остроумие с
неустранимой ноткой печали, присущей поэтам его поколения (Веденяпин родился в
1959-м). Этим стихам свойственно фокусироваться на предметах тонких, сложных,
порой парадоксальных.
Подобно своим собратьям по цеху
— Михаилу Айзенбергу,
Льву Рубинштейну, Дмитрию Александровичу Пригову,
Сергею Гандлевскому — Веденяпин поднимает перед
читателем покрывало Майи. Оно висит на стене, как изъеденный молью советский гобелен, а под ним
скрывается произведение искусства, которое все давно ищут.
Если Рубинштейн известен нам по
своим концептуалистским карточкам, то Веденяпин более традиционен. Его письмо
сосредоточено на содержании, на его тонких материях. Поэт, конечно, совершенно
современен в своей иронии, как мы знаем и по предыдущим его книгам (вспомним
хотя бы его «Сказку про Сисю и Попу»), но в то же время его стихи, несомненно,
принадлежат традиции, в которой поэтическое находится на удалении от земного.
Он пишет о земном — и невольно оказывается в эфирном пространстве Гиперурании.
Несмотря на то, что стихи
Веденяпина полны иронией, она все-таки не такая колкая и язвительная, как,
например, у Пригова. С Гандлевским
у Веденяпина больше общего, — хотя бы в том, что оба обращены к глубине вещей.
Но если у Гандлевского это обращение происходит в длинных стихах со сложными
рифмами, то у Веденяпина — легче, хотя и без упрощений: взгляд поэта проходит
через кадры Тарковского, через тома Достоевского, через Библию.
* * *
Все чепуха, труха и шелуха.
Иисус сказал: «Пусть тот, кто без греха…»
Он ничего не говорил про милость.
Но люди разошлись, потупив взгляд,
Тогда, две тыщи лет тому назад.
Сегодня положение изменилось.
Хотя и те ребята были не
Шагаловские дачники в окне,
Не Зингеры в очках, не раби Зуси,
И совесть их не то чтоб ни при чем —
Но дело все-таки не в ней, а в Нем,
Не в устыдившихся, а в Иисусе.
Одна из стилистических
особенностей Веденяпина — риторическое обращение то ли к читателю стихов, то ли
к самому себе. Эта полувопросительная интонация каждый раз создает впечатление
юмористичности ситуации, в то время как темы стихотворений часто, наоборот,
очень серьезны:
* * *
Честно говоря, чушь собачья
По сравнению с… Вот
И птичка поет, что бывает иначе,
Вот и травка растет.
Дежавю плюс… как это… эфирное тело:
Свет на свет выплывает из сна.
Вот лимонница села и снова взлетела.
Что весна — то весна.
В этих полупаузах
— как будто неловкость человека перед смыслом, который, несмотря на сложность,
прорастает в лакунах стихотворения естественно, как травка. Стихи Веденяпина —
диалог с припоминанием, и эта платоническая форма вполне оправдана их
содержанием.
Верлибры Веденяпина — всегда jack-in-the-box: неожиданно преподносят читателю эффект
осознания.
* * *
Не исключено,
что dе́jа̀ и jamais vu
одно и то же
и имеют такое же отношение к реальности,
как наши представления
о них самих.
Эти стихотворения — как уютные
московские кухни, на которых собирались, чтобы поделиться новостями или
поговорить о жизни. Они рождают надежду своим противостоянием отсутствию
смысла, опустошению, с юмором открывая ящик Пандоры.
…Вот лежит на боку черный ящик Пандоры,
Сбита крышка — земля спасена.
(И опять все поют, только Мамардашвили
Сокрушенно скрипит головой.)
Изумительно мыслей твоих чахохбили,
Но надежда сильней, дорогой.
Его поэтические рефлексии не
назидательны. «Блик иного, мальчик, блик иного», — говорит Веденяпин, и
это звучит как разговор умудренного опытом Вергилия с юным Данте — как равного
с равным.
У Веденяпина есть особая манера
письма — я бы назвал ее «говорением». Формально это — многостопные ямбы. Такой
манерой отличался, например, Бродский. Чаще всего стихи, написанные в этом
стиле, связаны с рассуждениями или с затянутыми переживаниями. Но у Веденяпина
другие интонации — он обладает редким даром оптимистичного взгляда на жизнь:
Когда мы подъехали к дому, было уже темно,
Дождь мерцал, ветер дул со стороны залива.
Ты была в белом свитере и сером плаще, как в кино
Бергмана или Годара, в общем, очень
красивой.
То здесь, то там у Веденяпина
вспыхивает образ чего-то лучезарного и светлого, и источников этого света —
два: женщина и Бог.
Тот, светозарный, приближаясь, таял,
А, удаляясь, рос.
Или:
…здесь, в лесу, слышней благая весть
Или еще Бог знает почему.
В лесу живет прозрачный свет, а в нем
Прозрачный смысл…
Или вот еще:
Эта женщина честно светилась впотьмах,
В полумгле-полусвете.
Классиков Веденяпин помещает в
современный контекст, возвращаясь к своему риторическому вопрошанию:
Ну Фет, ну Блок, а ты-то, ты-то сам
Что думаешь про этот стыд и срам
Бессмысленных и беспощадных страхов,
Толкущихся вокруг, как пыль в луче?
Еще одна отличительная черта
стихов Веденяпина — появление в них литературных персонажей, часто — из
Достоевского, а также публичных персон из прошлого, которые открываются порой с
неожиданных сторон:
— Это что там за хрен с бородою?
— Ты. — Как я? Это я? — Ну не я же!
Достоевский закашлялся даже.
Главное же у Веденяпина —
бесконечное жизнеутверждение. Оно вылетает из строк,
чтобы снять черно-белый фотокадр, на котором поймано время.