Наринэ Абгарян. Дальше жить
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2018
Наринэ Абгарян. Дальше жить. — М.: Издательство АСТ, 2018.
–– (Люди, которые всегда со мной).
«Дальше жить» — не сборник
рассказов: книга состоит из серии небольших новелл, где каждая последующая
глава открывает новые тайны уже знакомых читателю героев. Это книга жизни
небольшого армянского городка Берд. История каждого его жителя вплетена в общий
рисунок: ковер, который продолжают ткать изумительные руки Антарамнер
(«Неувядающие»). Ведь совсем не случайно в оформлении внешнего облика книги
использована мастерски выполненная имитация народных орнаментов. Удивительной
красоты полотно, соединившее разные поколения и времена в единое целое.
Иллюстрации Соны Абгарян, младшей сестры Наринэ,
органично вписаны в литературное пространство: скупость изобразительных средств
и акцент на деталях оборачиваются обилием смысловых оттенков. Отношение к
книге, требующей равноправного и органичного сосуществования текста и
«картинок», сквозит в каждом издании Наринэ Абгарян. Это желание
насытить-обогатить-утяжелить-расширить смысловое поле книги вызывает особое
уважение.
Берд — не просто родной город
писательницы, но постоянный персонаж многих ее книг: популярнейший цикл о
приключениях Манюни, «Понаехавшая», «Люди, которые
всегда со мной» и даже «С неба упали три яблока», пусть даже там описана
вымышленная маленькая деревня Маран. История Берда, рассказанная в разных
книгах, подобна истории маркесовского Макондо в «Ста годах одиночества», но диаметрально иная:
Берд наполнен заботой, мудростью, любовью.
«Дальше жить» — это истории и
воспоминания тех, кто пережил Карабахскую войну, разразившуюся между
пограничными районами в 1990-е годы, а потому Берд — это ладонь, испещренная
ломаными линиями жизни и смерти. «Однако зверства, убийства и прочие ужасы
войны по большей части милосердно вынесены за рамки романа, а в фокусе
оказываются слезы, шрамы, утраты и воспоминания»1 .
Думается, что не милосердие, а честность заставляет писателя оставаться скупой
на подробности. Три предложения, в которые умещается жизнь, муки, боль, смерть:
«Антарам вернули, когда время отмерило зиму
и половину весны. Тело — отдельно, руки — отдельно. На бритой голове —
вытатуированное бранное слово — кяхпа2 » («Ковер»). Неуемное читательское
воображение, не знающее границ, способно создать вереницу страшных картин,
возможно, более жестоких, чем это сделало бы авторское перо.
Здесь — и сознательное
умолчание (как «минус-прием»), и предельная простота (почти отсутствие
«словесных узоров»), и удивительные и удивляющие образы персонажей, которые
живы здесь и сейчас — протяни руку. И боль — честная и настоящая: ведь именно так
живут люди дальше, похоронив часть себя. О героизме — без ложной
сентиментальности, лицемерного пафоса и пошлых «спецэффектов»: просто и точно.
Наринэ Абгарян, уважая чужую
боль, быстрыми и точными движениями чертит лишь абрис. Вот история старика Аваканца Мишика, сидящего у
поминального камня: «Вспоминает, как Мамикон играл во
дворе, когда начался обстрел. Как Марина выскочила, чтобы завести его в погреб.
Как следом во двор угодила бомба. Как их хоронили в одном гробу — сложили в
жалкую горсточку все, что смогли собрать. Как Сатеник
не спала потом много дней, а однажды надела все мамино лучшее: легкое шифоновое
платье, изящные кожаные босоножки на высоком каблуке, золотые украшения — и вышла
в Берд. Шла, словно канатоходец, раскинув в сторону руки — иначе не устояла бы
на каблуках. Шла — и улыбалась» («Хачкар»). И невозможно сказать, что страшнее:
«жалкая горсточка», бывшая мгновение назад женой и сыном, или улыбка
канатоходца-дочери.
Писателю важно читательское
сотворчество: соучастие и сочувствие. Война — это не только реки крови, горы
трупов и останки городов. Война — это разрешение себе убивать живое, это
неизбежность и необходимость убить. «Живым я все равно бы не дался. И оставить вас
им на растерзание тоже не мог. У меня не было ни страха смерти, ни отчаяния, ни
даже сомнения. Единственное, что меня мучило — это выбор. Все то время, пока я
держал оборону дома, я думал только об одном: в кого из вас, когда настанет
время, мне нужно будет выстрелить первым: в тебя или твою мать» («Выбор»).
Говоря о том, что «Абгарян
плетет погребальный венок, не столько взывая о мести, сколько оплакивая
погибших»3 , Галина Юзефович,
несомненно, права. Ведь и бомба в «Хачкаре» во двор «угодила», как бы случайно
и невзначай, а не брошена человеком. Пожалуй, лишь однажды в книге раздастся
гневный вопль, но и он будет вложен в уста персонажа: «За время плена он отощал
до костей и пах одиночеством и унынием. Она гладила его по шее, по обритой
наголо, испещренной татуировками голове — некоторые из них были покрыты
незаживающими корочками ран, но можно было разглядеть рисунок: здесь —
полумесяц со звездой, там — восточная вязь. Что должно твориться в душах людей
и как они должны не уважать себя, своего бога и своих старых родителей, чтобы
сотворить такое с семидесятилетним стариком? — задавалась вопросом Ашхен и не находила ответа» («Бессмертник»).
Уважение к себе — это основа,
стержень, хребет бердцев. Благородное молчаливое
безвозмездное самопожертвование (четырехлетний мальчик спасает жизнь сестры,
обрекая себя на смерть). Здесь даже совы преисполнены чувством
собственного достоинства. И «сермяжная правда», теряя налет повсеместности и
пошлости, возвращает себе право быть ежедневной мудростью: «Учи, чему хочешь,
научишь добру — будут добрые, научишь злу — будут злые» («Тост»), «Жизнь
слишком коротка, чтобы помнить обиды» («Стадо»), «Мертвый или живой — человек
остается человеком» («Жить»). Такие простые и такие главные слова,
произнесенные сегодня человеком, выросшим в маленьком городке, вызывают больше
доверия, чем истины, открытые читателю более полувека назад Антуаном де
Сент-Экзюпери. «У каждого своя правда. У
Мариам она простая, проще не бывает: как бы ни болела душа и как бы ни плакало
сердце, береги в чистоте тот лоскут мира, что тебе доверен. Ведь ничего более
для его спасения ты сделать не можешь» («Спасение»). Жизнь — это забота о
других.
Мир, в котором живо и
равноправно все и вся: люди, птицы, животные, травы, камни: «За многие века
хачкар (крест-камень) старого Берда ушел в землю по пояс, ссутулился и покрылся
ржавым мхом» («Хачкар»). И голос человека сливается с голосом города, который
просыпается, издавая «далекий, едва различимый шепот реки, щебет птиц,
возмущенный клекот вечно недовольных индюков, гогот задиристых гусей» (Багардж»). Природа живет по такому же распорядку, что и
человек: «Ноябрьское утро сновало прилежной хозяйкой по округе, приводя все в
безупречный — не придерешься — порядок. Притушив последние звезды, потерев
мягкой тряпицей небосвод и с удовлетворением убедившись, что наверху все готово
для встречи солнца, оно сразу же взялось за долину: пригладило встрепанные
ночным ветром верхушки деревьев, разбудило горные реки и щедро сбрызнуло росой
дороги, утихомиривая потревоженную пыль. Ноябрьское утро — прохладное и ясное —
торопливо хлопотало, подготавливая мир к погожему и благостному новому дню. К
тому времени, когда, окинув довольным взглядом наведенную красоту, оно
наконец-то угомонилось и прилегло под стеной каменной часовни, чтобы немного
вздремнуть перед наступлением восхода» («Стадо»).
Меньше всего хочется книгу
«Дальше жить» ставить в один ряд с произведениями о войне, например:
уподобление сборнику рассказов Полины Жеребцовой «о человеческих судьбах времен
чеченских войн “Тонкая серебристая нить”4 или сопоставление с «мощнейшим» «Заххоком» Владимира Медведева, где речь идет
о гражданской войне в Таджикистане5 . Когда
читаешь летопись Наринэ, в памяти всплывает чеховская тринадцатилетняя
Варенька, вынужденная вместо сна качать люльку с младенцем, и запах антоновских
яблок. И эти аллюзии возникают от соприкосновения с литературой, продолжающей
традиции классической малой прозы: предельное внимание к деталям, отказ от
избыточности, способность несколькими штрихами дать исчерпывающую
характеристику персонажам, емкая и динамичная речь. Чеховское «берегись
изысканного языка: он должен быть прост и изящен» реализуется Абгарян в каждом
тексте. Взята автором на вооружение и поэтика чеховских заглавий: названия
глав-новелл в книге «Дальше жить» тесно связаны с сюжетом, персонажами,
авторской интенцией и интонацией. Чеховскую атмосферу обыденности и
обыкновенности, «ненормальности нормального» Абгарян умело переводит в иное
русло: наполняет ежедневную бытовую рутину животворной музыкой звуков и
запахов. Богатство разнообразных ароматов наполняет существование смыслом:
горьковатый табачный дым, свежезаваренный сладкий чай с чабрецом, зрелый овечий
сыр с сушеными травами, тускло-янтарный мед, сладкая айва, лоснящаяся
сливочно-желтым из-под мягкого пушка… В этом мире даже умирающая корова
«пахнет не болезнью, а росой и незабудками», а «золотистые кусочки
благословенного багарджа6 »
едят так, словно пробуют на вкус солнце.
Это удивительно трогательный
мир сильных людей. Тех, что, пройдя несколько дней с телом брата (выносят из
огня войны лишь самое ценное — родных людей), а добравшись до места, входят в
дом сестры «в разных носках и с нарванным в поле букетом ромашек», поскольку
«не приучены заглядывать в гости с пустыми руками». Это невероятная способность
в действительности, наполненной болью, слезами, взрывами, голодом, смертью,
увидеть ромашки. И удивляться, право, не стоит, ведь смысл нашего пребывания на
земле — в любви, заботе и красоте. И в ожидании весны, «когда снова будут
кислые незрелые яблоки», которые «вкуснее спелых».
1 Галина Юзефович. Новая русская проза: романы об Армении
и Сибири, рассказы о насилии. Галина Юзефович —
о книгах Наталии Мещаниновой, Андрея Филимонова и Наринэ Абгарян // Meduza. –
https://meduza.io/feature/2018/01/27/novaya-russkaya-proza-romany-ob-armenii-i-sibiri-rasskazy-o-nasilii.
2 Проститутка (азерб.).
3 Галина Юзефович. Указ. соч.
4 Анастасия Скорондаева. Вышла
книга Наринэ Абгарян «Дальше жить» // Российская газета. –
https://rg.ru/2018/02/08/vyshla-kniga-narine-abgarian-dalshe-zhit.html
5 Галина Юзефович. Указ. соч.
6 Сладкий хлеб.