Дело Бродского и «выставка такелажников»
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2018
Появился теперь канал, чтоб отправлять письма за границу — с этого Наталья Горбаневская начинает письмо к пианисту Владимиру Ашкенази, примерно за год до того уехавшему из СССР. Он выехал, чтобы навестить родителей жены, живших в Лондоне, заявил о ее желании остаться с семьей и получил, по личному разрешению Хрущева, заграничный паспорт и возможность, живя за границей, возвращаться в СССР. Что этот случай поражал воображение оставшихся, видно по тому, как он описан у Довлатова.
Но уже это письмо Горбаневской до адресата не дошло: написанное 9 мая 1964 года и отданное Александру Гинзбургу для пересылки, оно было изъято 15 мая вместе с другими бумагами при обыске и аресте Гинзбурга. В этот день, как видно из собранных Владимиром Орловым материалов, следственным отделом УКГБ по г. Москве и Московской области было «возбуждено уголовное дело против А. Гинзбурга по признакам преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 70 УК РСФСР, т.е. по факту распространения литературы антисоветского содержания»2 . Содержание письма Натальи Горбаневской, посвященное в основном делу Бродского, но упоминающее и «выставку такелажников» в Эрмитаже, тоже укладывалось в это определение.
«Письмо подписано только именем (Наташа), адрес Владимира Ашкенази был записан на отдельном листе, что дало возможность Гинзбургу уклониться от дачи показаний по этому поводу. Авторство письма, однако, легко устанавливается по почерку, а адресат — по содержанию письма»3 : это комментарий Вл. Орлова, обнаружившего письмо в архиве ФСБ, передавшего его копию в архив «Международного Мемориала»4 и опубликовавшего затем его небольшой фрагмент в своей книге «Александр Гинзбург: русский роман»5 . С разрешения Вл. Орлова публикуем здесь это письмо также не целиком, но опуская лишь его финал, уже не «общественный», а «личный».
Гинзбург был дважды допрошен, но — неожиданно — выпущен из тюрьмы на следующий день после задержания, 16 мая 1964 г. Как предполагает Вл. Орлов — поскольку до 18 мая он должен был встретиться с уезжавшим за границу сотрудником американского посольства Полом Секлоча: очевидно, тот и должен был стать каналом передачи писем, о котором пишет Горбаневская.
Гинзбург и Горбаневская познакомились за четыре года до того, в начале 1960 г., когда Гинзбург составлял номер «Синтакиса» с поэтами-ленинградцами и к уже почти готовому номеру вдруг добавились стихи Бродского, о котором Горбаневская до тех пор не знала6 (с Бродским она познакомилась осенью того же года7 ). Она перепечатывала первые три номера «Синтаксиса», вместе они работали над четвертым номером8 , и, видимо, она собиралась развивать начатое Гинзбургом независимое издание стихов — бесцензурное, но с атрибутами издательства на обложке: наряду с альманахом «Синтаксис» будут выходить и книжки — «Синтаксис» станет как бы издательством. Может быть, обнаружатся еще и другие книги «издательства» «Синтаксис», но одну мы знаем точно — книгу Ильи Иословича 1960 г.:
«Я ничего не относил (для «Синтаксиса». — О.Р.). Я писал стихи и показывал и отдавал своим знакомым. <…> И в какой-то момент (это все было летом 1960 года, по-моему, это было одновременно) Горбаневская сказала, что она хочет стихи напечатать в журнале “Синтаксис”9 , и принесла такой сборник формата в пол-листа. Насколько я понял, она с Наташей Светловой (впоследствии Наталией Солженицыной — О.Р.) его и напечатала»10 .
Составитель сборников стихов в 1960-м, в 1968 году, составляя уже документальные свидетельства для «Полдня» и для «Хроники», Наталья Горбаневская искала язык, который позволил бы читателю эмоционально переживать вроде бы безоценочно поданный материал:
«Так я говорю, что текст записи суда — это готовая радиопьеса. <…> Никого не видно, только голоса. Потому что голоса, мне кажется, здесь важнее»11 .
Вот эти голоса отчасти звучат уже в ее письме к Владимиру Ашкенази — но лишь там, где речь идет о деле Бродского, за которым Наталья Горбаневская, видимо, очень следила. В том же абзаце, где она описывает «выставку такелажников», ей, судя по этой детали, менее известной, дважды появляется слово «власти» — обратим внимание на эту деталь, на эту привычку обобщенно-отчужденного отношения к инстанциям, постепенно вытесняемую оптикой журналиста и литератора, стремящегося произвести на своего читателя действительно сильное впечатление.
Защищать Бродского взялись старшие: люди, имевшие уже уважаемый в советских институциях статус. Сверстники Бродского, Гинзбурга и Горбаневской, «молодые литераторы Ленинграда», написали и подписали письмо в комиссию по работе с молодыми авторами ленинградского отделения Союза писателей. Они, как и Бродский, были ленинградцы, они, как и Бродский, были молодые писатели — Гинзбургу и Горбаневской в этой защите как бы не было места: роль хронографа еще не обнаружилась, не была увидена как важная. У записи суда над Бродским, сделанной Вигдоровой, было два адресата — и трудно сказать, какой ей был важнее, но предположим, что все же первый: чиновники, от которых зависел пересмотр дела, и знакомые, которым она давала запись. Но все-таки уже не знакомые знакомых: на неконтролируемое распространение ее записи она не рассчитывала, а когда обнаружила его, оно ее испугало — это могло помешать пересмотру дела Бродского. Но именно Гинзбург, таково предположение Вл. Орлова, передал справку о деле Бродского за границу — с тем же Полом Секлоча, с которым через месяц не смог передать письмо Горбаневской. И тем самым сделал задачу информирования о неправом суде не менее, а может быть, и более важной, чем саму задачу защиты.
Гинзбург, в отличие от Горбаневской, был знаком с Вигдоровой. В 1964 г. он был у нее на депутатском приеме, он был у нее в Тарусе — и там и там вместе с Андреем Амальриком, которому она помогала в 1961 г. с восстановлением в МГУ. Все очень близко. В 1966 г. «Белую книгу» (названную так, впрочем, не им самим, но издателями) Александр Гинзбург посвятит памяти Фриды Вигдоровой, в 1968 г. Андрей Амальрик будет завершать не законченную перед выходом на Красную площадь Павлом Литвиновым книгу «Процесс четырех» о деле Гинзбурга, Галанскова, Лашковой и Добровольского, в 1968–1969-х годах. Наталья Горбаневская будет работать над «Полднем» и «Хроникой текущих событий». И это будет первый расцвет «поэтики документа» в литературе на русском языке, следующий — уже после развала Советского Союза. В 1964 г., в связи с делом Бродского, эта поэтика как раз и вызревала. И, конечно, связанная с ней практика.
* * *
9.V.64 Дорогой Володя!
Мне, наконец, представляется случай написать вам в обход родимой советской почты. Видимо, и дальше я время от времени буду иметь такую возможность. Но, конечно, сейчас, после того, как мы более года не виделись и не переписывались, эта возможность особенно драгоценна.
А дальше я растерялась: целый год за плечами — что писать?
Резкая граница между 63 и 64-м годом: недаром високосный год считается тяжелым, такого тяжелого у нас давно не было.
В Ленинграде устроили дикую кампанию травли Бродского. Основание для травли — мнимое тунеядство, хотя даже по советским законам он не должен был под это подпасть: у него были договоры на переводы с Гослитиздатом, в двух вышедших книгах зарубежной поэзии напечатано несколько его переводов (кубинские и югославские). Самая бульварная ленинградская газета («Вечерний Ленинград») напечатала клеветническую статью, в которой немногие принадлежащие Иосифу стихи цитировались искаженно, а также в качестве его стихов приводились чужие. Был приведен список (с уничтожающими характеристиками) его «друзей», с частью которых он даже незнаком. Его голословно обвинили в порнографии и антисоветчине — ни того, ни другого у него в помине нет. Процитировали строчку: «А люблю я родину чужую», обвиняя в любви к Западу, а строчка — из стихотворения, посвященного одному московскому поэту, и говорит о любви к Москве (!). Даже возраст его переврали, прибавили три года. Главное, включили в статью материалы, которые были только в КГБ, когда Иосифа привлекали по чьему-то делу, но признали невиновным и оставили в покое. Сейчас все разворошили. Авторы этой статьи — подонки большого размаха. Один из них когда-то служил в КГБ (в те еще времена), потом, естественно, с приходом «нового ветра», вышел в отставку, но оживился как общественность: взял власть в народной дружине Дзержинского района Ленинграда, а это центральный район — в нем и Эрмитаж, и Русский музей, и тьма театров, и Союз писателей, и Дом актера, и просто весь Невский. И вот эта дружина, вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом — охранять мирных граждан от хулиганов и пьяниц, терроризирует весь город, молодежь, интеллигенцию. Этот Лернер вызывает людей к себе на работу (в какой-то проектный институт, где он ничего не делает, но имеет стол и место, чтоб говорить с вызываемыми). Я не представляю себе, чтобы все это могло происходить в Москве: нам гораздо спокойней, центральная власть близко, но высоко, а местную мы вообще не ощущаем. Там же местная власть творит все, что захочет, и стремится добраться до каждого отдельного человека.
Так вот этот Лернер, кроме участия в написании статьи, вслед за ней поехал в Москву, показал ее директору Гослита, присовокупив фотографию, якобы изображающую Иосифа среди голых девиц. Договоры расторгли, и Иосиф для советского закона оказался «тунеядцем». Когда же по прошествии времени директор издательства увидел Иосифа, первое, что он воскликнул: «Так это же были не вы!», то есть это был даже не монтаж, как предположили вначале, а просто чужая фотография.
Когда снова был составлен договор и послан в Ленинград, Иосифу уже не дали его подписать: он в тюрьме ожидал суда (кстати, «тунеядцев» не полагается арестовывать до суда, их судят «с воли»).
Суд был сплошной трагикомедией, издевательством первостатейным: ни один свидетель обвинения никогда не видел Бродского, все они основывались на материале той же статьи да еще на материале почему-то им показанного дневника Иосифа, который он вел в 56-м году (т.е. в шестнадцать лет), который был когда-то отобран при обыске и лежал в КГБ. Не помогли ни почтенные свидетели защиты, доказывавшие, что труд поэта и переводчика — это тоже труд (да если учесть исключительно работоспособность Иосифа, который ни в малой степени не представитель «богемы»), ни телеграммы Маршака, Чуковского, Шостаковича. Иосифу дали пять лет поселения «с обязательным привлечением к труду» — высшая мера по указу о тунеядцах. Сейчас он в Архангельской области. Различные люди бьются за пересмотр этого дела, но пока никаких реальных результатов.
Вот — увы! — я не думала писать об этом так много, но захотела, чтоб вы представили себе реально, что здесь творится.
Вот еще картинка из ленинградской жизни. В Эрмитаже, приуроченная к его 200-летию, открылась маленькая внутренняя выставочка творчества «работников хоз. части», т.е. грузчиков, рабочих и т.д. Властям она показалась слишком «левой» (хотя ничего более левого, чем женщина голубоватого оттенка, там не было), выставку на второй день прикрыли и — сняли директора Эрмитажа Артамонова и зам. директора по научной части Левинсона-Лессинга. Власти разговаривали с ними изумительно, в обкоме на них кричали, называли на «ты», а когда Левинсон-Лессинг заявил, что, если таково обращение, он уйдет от своей работы, ему закричали: «Да ты уйдешь? Да мы тебя сами уволим!». А еще более выдающийся разговор был в райкоме комсомола (всё тот же гнуснопрославленный Дзержинский район).
— Пора кончать с этими тунеядцами!
— Но какие же они тунеядцы? Это же наши грузчики.
— Они работают, чтоб скрыть свое тунеядство.
Вот логика.
Да, я вам изъяснила ход дела Бродского, но вам ведь осталось непонятным, кому оно было нужно. Выполнено оно при помощи «народной дружины», КГБ и прочих веселых организаций, но вдохновители его — верхушка Ленинградского союза писателей и лично Прокофьев (председатель ленингр. правления союза, лауреат Ленинской премии — как, кстати, и все три заступника Иосифа, — поэт, стихов которого, смею надеяться, вы не знаете, потому что они того не стоят). Иосиф ненавистен им вдвойне — как любимый ученик Ахматовой, которую они травили, травили, да так и не смогли затравить, — главное — как поэт невероятной популярности общеленинградского масштаба (сейчас, кстати, она вырастает до пределов страны, если не более), рядом с которым еще виднее все их пигмейство. Что это не домыслы, подтверждает, например, такой факт. Чуковский до суда ходил в ЦК, там ему сказали: — Да вы знаете, за кого вы хлопочете? Это же второй Ионесян. — И на его удивление добавили: — Да, да, спросите вашего товарища по перу Прокофьева.
Ну, вот, это все картинки, чтобы ваша ностальгия не начала рисовать здешнюю жизнь слишком приподнято.
* * *
Дело Бродского
«…напечатала клеветническую статью…»
Защитниками Бродского было отправлено несколько десятков писем в различные инстанции. Возможно, одно из них Наталья Горбаневская знала — оно было написано 9 марта 1964 г., через 3 недели после первого заседания суда, отправившего Бродского на психиатрическую экспертизу, за 4 дня до суда, отправившего его в ссылку на 5 лет, и за два месяца до ее письма к Владимиру Ашкенази: письмо председателю Ленинградского городского суда Н.А. Ермакову от Натальи Грудининой, Натальи Долининой и Ефима Эткинда.
В этом письме слово «клевета» и производные от него использованы 12 раз. Примечательно, что, имея сведения, позволявшие возбудить уголовное дело в отношении Лернера и обвиняя его в клевете, содержащейся в фельетоне «Окололитературный трутень» и произнесенной в разных официальных учреждениях, авторы письма не ссылались на статью 130 Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1960 г., которая подразумевала наказание за клевету, в том числе опубликованную в газете. Понятие «клевета» они использовали скорее как описание морального облика человека, которого предлагали считать ответственным за создание дела Бродского:
«Однако в процессе подготовки статьи Лернер столкнулся с тем фактом, что Бродский уже полтора года работает как молодой переводчик и имеет издательские договоры. Тогда он вызвал к себе Бродского, списал номер его последнего договора с Гослитиздатом (Москва), поехал по личной инициативе к директору Гослитиздата тов. Косолапову и, оклеветав Бродского, добился расторжения договора. При этом он показал Косолапову порнографическую фотографию, на которой якобы изображен Бродский. В дальнейшем, увидев самого Бродского, т. Косолапов признал, что на фото был изображен отнюдь не Бродский. Эта подлость была совершена накануне опубликования статьи о “тунеядстве” Бродского, 28 ноября 1963 года»12 .
Горбаневская пересказывает упомянутый, но не названный ею фельетон «Окололитературный трутень» и, очевидно, известное ей письмо Бродского в редакцию «Вечернего Ленинграда», где он подробно, по пунктам, ответил на высказанные в фельетоне обвинения в свой адрес:
«Далее идут подряд три цитаты <…>. Ни одна из этих цитат не принадлежит мне. <…> Далее в двух абзацах перечисляются фамилии 12 человек, которые, по словам авторов, “составляют окружение Бродского”. <…> все это — мертвые души, и в этих случаях авторы прибегли ко лжи для доказательства недоказуемого. <…> Далее вновь повторяется история с вымышленными цитатами <…> Строчка “и люблю я родину чужую” взята из финала лирического стихотворения, имеющего вполне реального русского адресата, проживающего в другом советском городе (именно: в Москве)»13 .
«…терроризирует весь город, молодежь, интеллигенцию».
Из того же письма Грудининой, Долининой, Эткинда:
«Однако дружинников Союза писателей смутили и насторожили порочные методы работы дружинника Лернера. Лернер задерживал не только фарцовщиков, но и тех, кто казался ему способным на фарцовку, в ряде случаев — просто людей, знакомых с фарцовщиками. Пользуясь правами дружинника, он останавливал таких “подозреваемых лиц”, производил личные обыски, отбирал документы и записные книжки, запугивал и шантажировал задержанных. Затем он заносил фамилии этих людей в картотеку и, спустя полгода или год, рассылал по месту их работы компрометирующие письма. Сплошь и рядом совершенно невинные люди теряли доверие своих начальников и товарищей по работе. На упреки дружинников Союза писателей Лернер отвечал, что лучше, мол, прощупать сто невиновных, чем пропустить одного фарцовщика. В результате многочисленных нареканий Лернер был выведен из штата дружины Дзержинского района и остался только в дружине Гипрошахта.
Кроме того, Лернер вербовал
из числа задержанных им тунеядцев и фарцовщиков личную агентуру, которую
заставлял следить за интересовавшими его лицами»14 .
Дружина Лернера терроризировала не весь город, но Дзержинский район, к которому относились тогда ни много ни мало (помимо разных музеев, памятников, особняков) Эрмитаж, Русский музей и — само здание КГБ.
2 апреля 1964 г. Наталия Грудинина писала Фриде Вигдоровой, сообщая ей те сведения, которые, хоть их и нельзя было использовать для официальных писем в инстанции, могли помочь Вигдоровой понять механику создания дела Бродского. Описывая ситуацию в Дзержинском районе, где жил Бродский и депутатом от которого был заступившийся за него Шостакович, она ссылалась на бывшую участницу одного из руководимых ею кружков, «которая два года работала библиотекарем в Дзержинском райкоме партии и только недавно оттуда ушла»:
«Узнав из газет о моем участии в деле Бродского, она пришла ко мне и обрисовала мне обстановку в райкоме. Она сказала, что ей очень тяжело было работать в библиотеке, потому что многие ее читатели были бывшими следователями ГБ, выгнанными оттуда при обновлении состава после XX съезда. Некоторые из них работают сейчас в райкоме на разных должностях, другие — находятся на пенсии, но беспрерывно трутся в райкоме, знакомятся с молодыми инструкторами, консультируют их, торчат в кабинетах, читают лекции. По ее мнению, райкомы и партии и комсомола отравлены этими людьми, ровно как и дружина райкома. <…> Следует помнить, что в Дзержинском районе расположен дом КГБ и многие бывшие его работники живут в этом районе. Может быть, именно поэтому Дзержинский район оказался рассадником грязи по Ленинграду»15 .
«…“тунеядцев” не полагается арестовывать до суда, их судят “с воли”».
Горбаневская очень точно пересказывает дело Бродского, но именно это указание неверно: каковы бы ни были предписания, тунеядцев не судили с воли — по крайней мере, на это указывают чуть более поздние примеры с литераторами из неофициальных литературных кругов.
14 мая 1965 г. был арестован Андрей Амальрик:
« — Сидите, вы задержаны, — сказал мне дежурный по отделению, и милиционер у двери стал на моем пути. Я понял, что Киселев просто обманул меня, чтобы я не скрылся от него по пути от прокурора в милицию, но, быть может, прокурор действительно консультировался, прежде чем подписать ордер на задержание»16 .
25 апреля 1966 г. был приговорен к 5 годам ссылки уже задержанный до того СМОГист Владимир Батшев:
«“Голос Америки” и “Би-би-си” уже передали, что я арестован, — у них прекрасно налаженная информация, и за меня заступается международное общественное мнение…
Меня не дадут осудить, я скажу, как Бродский, и ребята в зале — тридцать, нет, лучше сорок человек! — будут скандировать:
Свободу! Оправдать! Оп! Рав! Дать! Оп-рав-дать! <…>
— Сиди здесь, — прерывает милиционер мечтания и отходит по коридору <…>»17 .
В «Записках тунеядца» Батшев приводит письмо к нему Бориса <Дубина>, друга по СМОГу, который пишет о своем разговоре с Борисом Слуцким:
«Суть вот в чем: поднять широкий протест среди интеллигенции не удастся, помочь тебе в административном порядке — тоже. За Бродским было то, что его не пасла Лубянка, и его достаточно хорошо знали как поэта и переводчика»18 .
Если «Лубянка» и не «пасла» Бродского, то в любом случае дело на него завела, и некоторые документы для суда предоставила. Решительное различие, вероятно, было как раз в том, что несколько минут длившийся суд над Батшевым никто не записал, что не было на суде литераторов со статусом в литературных кругах, пришедших свидетельствовать в его защиту, что не бывшие на суде литераторы не писали писем в инстанции, доказывая, что расследование было проведено неверно. Одним из ключевых аргументов защиты стал тезис о том, что стихи и переводы — это не хобби, которое может себе позволить отработавший день человек, но именно профессия, заслуживающая уважения. Эту тему, ставшую гораздо более очевидной и острой на втором заседании суда, уже поднимали авторы письма к Ермакову, считая в тот момент, вероятно, что она заслуживает лишь короткого упоминания:
«Но разве литературный труд
не является трудом? Разве тот, кто трудится в литературе, является тунеядцем?
Даже если признать, что Бродский слишком рано перешел на профессиональный
литературный заработок, то это все-таки никак не тунеядство. Работает он много,
получает мало. Но он не мошенничает, не перепродает дач, не делает ничего
такого, что предусматривается Указом Верховного Совета о тунеядстве»19 .
Указ «Об усилении борьбы с
лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от
общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ
жизни» был принят Президиумом Верховного Совета РСФСР 4 мая 1961 года на
основании ст. 12 Конституции. Указ предполагал выселение в специально
отведенные для этого местности на срок от двух до пяти лет, конфискацию
имущества, нажитого нетрудовым путем, и обязательное привлечение к труду по
месту поселения. К середине 1964 г. было выселено около 37 тысяч человек —
менее одной десятой всех выявленных тунеядцев, с которыми проводилась работа по
воспитанию, предупреждению и устройству на службу20 . Предполагавший борьбу с нищенствующими, указ
представлял опасность также и для абитуриентов, не поступивших в институт сразу
после школы, — т.е. в значительной мере именно для интеллигенции.
«Различные люди бьются за пересмотр этого дела, но пока никаких реальных результатов».
Письмо Грудининой, Долининой, Эткинда, предлагавших вызвать их и опросить устно, заканчивается списком людей, с которыми они беседовали, собирая информацию о разных этапах формирования дела. К 9 мая письма в защиту Бродского в различные инстанции, но прежде всего генеральному прокурору СССР Руденко, уже отправили Фрида Вигдорова, Лидия Чуковская, Ольга Чайковская, Даниил Гранин, молодые литераторы Ленинграда (письмо, составленное Яковом Гординым и отредактированное Д.Я. Даром). Несколько писем написал отец Бродского. В первые полгода дела Бродского, от появления фельетона и до появления зарубежных публикаций записи Вигдоровой, основным автором обращений в многочисленные инстанции была именно она. С осени 1964 г. эту работу взяла на себя Наталья Грудинина и продолжала ее и во время болезни Вигдоровой.
«…и лично Прокофьев…»
Тактика писем, написанных в инстанции защитниками Бродского, в значительной мере была связана с объяснением, что такой-то эпизод дела Бродского объясняется поведением конкретного человека и это поведение должно быть осуждено. Не система виновата, виноват человек: именно в этом ключе Дар советовал Якову Гордину переписать его письмо от имени молодых литераторов Ленинграда, обвинив в недобросовестности лично Евгения Воеводина, представившего фальшивую справку; именно так обвиняла Лернера и судью Савельеву Наталья Грудинина. Александра Андреевича Прокофьева, ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, члена Центральной ревизионной комиссии КПСС, в письмах в инстанции обвинить было сложно, но в личных письмах к Вигдоровой Натальи Грудининой, Глеба Семенова, Ефима Эткинда много подробностей дела, связанных с Прокофьевым, — предположений о том, с чем связано его личное негативное отношение к Бродскому (приписываемая Бродскому эпиграмма на Прокофьева) и передачи его реакции на разные этапы дела.
«…лауреат Ленинской премии — как, кстати, и все три заступника Иосифа…»
Как Чуковский, Маршак, Шостакович, отправившие к заседанию суда телеграммы в защиту Бродского.
«…главное — как поэт невероятной популярности общеленинградского масштаба (сейчас, кстати, она вырастает до пределов страны, если не более)…»
Эта оговорка «если не более» — вероятно, свидетельство того, что Горбаневская знала, что Гинзбург только что переслал за границу справку о деле Бродского.
«…Это же второй Ионесян».
Владимир Ионесян — серийный убийца, ходивший по квартирам и представлявшийся сотрудником «Мосгаза» с 20 декабря 1963 г. по 8 января 1964 г. 12 января 1964 г. Ионесян был задержан в Казани и через две недели приговорен к смертной казни. В это время дело Бродского и сдвигается в сторону суда: 17 декабря 1963 г. на заседании Секретариата Ленинградского отделения Союза писателей принято решение о привлечении Бродского к товарищескому суду, затем Бродский, находясь в Москве, ложится в больницу им. Кащенко, после Нового года, выйдя из больницы, уезжает в Тарусу. Никого не убившего Бродского можно было сравнить с Ионесяном, лишь имея в виду образ молодого человека, бросившего учебу и уклонившегося от военной службы, — и брошенная учеба, и освобождение от армии обсуждались на втором заседании суда над Бродским и зафиксированы в записи Вигдоровой. Вероятно, позволяло провести параллель и то, что оба были «по культурной части» — Ионесян бросил учебу в консерватории. У Ионесяна было две судимости: он отбыл срок за уклонение от службы в армии, затем был условно осужден за кражу. Именно такого продолжения биографии, вероятно, ожидал от Бродского автор этого сравнения.
«Выставка такелажников»
«А еще более выдающийся разговор был в райкоме комсомола (всё тот же гнуснопрославленный Дзержинский район)».
Коротко упомянув «выставку такелажников», Наталья Горбаневская дала нам возможность сегодня увидеть эти два события в одном контексте: в обоих случаях — Дзержинский район Ленинграда, «тунеядский» контекст и общее задействованное лицо — заместитель директора по административно-хозяйственной части Эрмитажа Логунов, бывший на суде над Бродским одним из шести свидетелей обвинения. М.Н. Золотоносов, реконструировавший на основе документов из фондов бывшего партархива Ленинградского обкома КПСС историю и выставки, и ее разгрома, и увольнения директора музея и его заместителя, процитировал свидетельские показания Логунова на суде над Бродским21 , комментируя участие Логунова в скандале вокруг выставки. Добавим к этому деталь из цитировавшегося выше письма к Фриде Вигдоровой Натальи Грудининой, которая, продолжая рассказ о собравшихся в райкоме и вокруг него бывших сотрудниках КГБ, пишет, как ее «кружковка» сообщила ей:
«<…> что один из свидетелей обвинения на суде над Бродским — Лагунов (так!) — только три месяца как ушел с должности инструктора РК Дзержинского района»22 .
Выставка картин и графики пяти рабочих хозяйственной части Эрмитажа — Валерия Кравченко, Олега Лягачева, Владимира Овчинникова, Владимира Уфлянда и Михаила Шемякина — 29 марта 1964 г. была размещена там, где обычно находился склад музейного оборудования, открыта 30 марта и закрыта 31-го. Утверждена и санкционирована она была заместителем директора Эрмитажа В.Ф. Левинсоном-Лессингом. И Левинсон-Лессинг, и директор Эрмитажа М.И. Артамонов были уволены.
1 За помощь и советы в
подготовке этой публикации я благодарю Габриэля Суперфина, Алексея Макарова,
Владимира Орлова. Особенная моя благодарность — Арсению Рогинскому, сообщившему
мне об этом письме, когда оно появилось в архиве «Международного Мемориала», и
предложившему его опубликовать. С опозданием, но все же выполняю это его
желание.
2 Орлов В. Александр
Гинзбург: русский роман. М.: Русский путь, 2017. С. 153.
3 Там же. С. 700.
4 Управление Федеральной
службы безопасности по Москве и Московской области. Архивное дело Гинзбурга
А.И. № П-15129. Копия: Архив «Международного Мемориала». Ф. 118. Оп. 2. Дело
1964 г.
5 Орлов В. Указ. соч. С. 150.
6 Наталья Горбаневская:
Вот я дура была без страха. Интервью с Линор Горалик. Режим доступа:
http://os.colta.ru/literature/events/details/32573/page3/, свободный. В
интервью ошибочно назван 1961 г., правильно — 1960-й: до ареста Гинзбурга и
выхода 3-го номера «Синтаксиса».
7 Там же. Режим доступа:
http://os.colta.ru/literature/events/details/32573/page4/, свободный.
8 Орлов В. Указ. соч. С.
80, 90.
9 Имеется в виду четвертый
номер альманаха.
10 Разговор с Ильей Иословичем 26.03.2018.
11 Наталья Горбаневская: Без совести обходиться нельзя. Интервью с
Ольгой Розенблюм // Режим доступа:
http://www.colta.ru/articles/literature/1381, свободный.
12 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп.
31. Д. 99616. Л. 45.
13 Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь
как замысел: О судьбе Иосифа Бродского. М.: Время, 2010. С. 67–69.
14 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 99616. Л. 44–45.
15 Архив «Международного
Мемориала». Ф. 104.
16 Амальрик А. Нежеланное
путешествие в Сибирь. NY: Harcourt brace Jovanovich, INC.
p. 40.
17 Батшев В.С. Записки
тунеядца: роман-документ. М.: Голос, 1994. С. 12.
18 Там же. С. 47.
19 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп.
31. Д. 99616. Л. 51.
20 Жирнов Е. «Внушить
полезный страх» // Режим доступа: https://www.kommersant.ru/doc/1618579,
свободный.
21 Золотоносов
М. За что уволили директора Эрмитажа. Нравы партийных дураков // Режим доступа:
http://gorod-812.ru/za-chto-uvolili-direktora-ermitazha-protokolyi-partiynyih-durakov/,
свободный.
22 Архив «Международного
Мемориала». Ф. 118. Оп. 2. Дело 1964 г.