Юлия Нельская-Сидур. «Время, когда не пишут дневников и писем…»: Хроника одного подвала. Дневники 1968–1973 гг.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2018
Юлия Нельская-Сидур.
«Время, когда не пишут дневников и писем…»: Хроника одного подвала. Дневники
1968-1973 гг. / Составление, подготовка текста, вступительная статья и
комментарии Владимира Воловникова. — М.: АИРО-XXI;
СПб.: Алетейя, 2015.
В марте 1974 года мы с женой
пришли в мастерскую Вадима Сидура поговорить, не
возьмется ли он сделать памятник нашему погибшему другу поэту Илье Габаю. Хорошо помню первое впечатление: впечатление
мощного, своеобразного художественного мира и в чем-то очень близкого человека.
Первое понятно, хотя в отдельные скульптуры я по-настоящему вгляделся лишь
потом — и продолжал вглядываться, уясняя их смысл, многие годы; но откуда это
мгновенно вспыхнувшее чувство близости? Сам повод нашего прихода — разговор об
обстоятельствах самоубийства Габая — располагал к
откровенности, не было сомнения, что мы говорим с человеком своим, и Сидур действительно с готовностью взялся сделать эскиз
памятника.
Лишь после смерти Сидура я — с чувством некоторого шока — узнал из его
записей той поры, что он заподозрил в нас людей «из шкатулки», то есть
подосланных с определенной целью. Этот штришок стоит многого, он характеризует нe столько нас или его, сколько время, искажавшее
нормальные человеческие отношения, когда именно естественный разговор казался
неестественным и вызывал подозрения. «Бойтесь новых знакомств! He пишите дневников! Будьте бдительны!» — записывает Сидур — в столбик — требования, навязываемые этим временем
(записывает, заметим, в дневнике). «Наша подозрительность слишком часто нe лишена оснований».
Я пишу это, держа перед собой
книгу жены скульптора Юлии Нельской-Сидур «Дневники
1968–1973: Хроника одного подвала». Объемистое, в 1079 страниц, издание
замечательно подготовил Владимир Воловников,
снабдивший книгу подробнейшими комментариями, именным указателем,
многочисленными фотографиями и репродукциями работ Сидура.
Тираж книги — 500 экз.
«Записи, которые в 1968 г.
стала делать Юлия по настоянию Сидура, — пишет Воловников в своей вступительной статье, — должны были…
рассказать о том, чем они жили… Это не просто хроника повседневной жизни… это
само время». «Если в этом дневнике и будет что-то ценное, — цитирует он запись
Юлии от 15 мая 1968 года, — то это именно факты, настроение и жизнь нашей
страны и особенно — интеллигенции».
Близкими друзьями скульптора
были известнейшие поэты, писатели, композиторы, режиссеры, актеры, ученые,
журналисты. Подвальная мастерская Сидура для них в те
годы стала важным центром общения. «Здесь проходили не просто дружеские
встречи, происходил обмен мнениями, новостями, личными наблюдениями, зачастую
пересказывались и слухи (тоже свидетельство времени, ведь других источников
информации тогда чаще всего и не было)», — отмечается в предисловии.
1968 год, которым открывается
дневник, оказался судьбоносным для Советского Союза и для остального мира. На
территорию Чехословакию вошли советские войска во главе своих союзников по
Варшавскому пакту, чтобы положить конец «Пражской весне», на торжество которой
возлагала свои надежды не только чехословацкая, но и советская интеллигенция.
21 августа 1968 года Юлия Сидур записывает в дневнике: «Сегодня самый черный день
этого года — Чехословакия оккупирована своими “братьями”, советские танки
попирают ее землю… В первый раз за пять лет начали глушить передачи радио
Би-би-си, “Голос Америки” и другие. Кое-что мы все-таки услышали. Всю ночь
работало Пражское радио, оно сообщило об интервенции пяти дружеских государств
во главе с войсками моей родины… Дубчек ночью выступал по радио и призвал народ
вести себя достойно, сохранять спокойствие, не оказывать сопротивления
продвигающимся войскам. Людвиг Свобода назвал вторжение незаконным…»
22 августа: «Второй день
длится этот кошмар… Есть убитые и раненые, жгут наши танки, люди уговаривают
советских солдат вернуться на родину…»
23 августа: «Живем только
тем, что слушаем радио… Людвиг Свобода в Москве. Чехи объявили всеобщую
забастовку. Дубчек вроде бы жив… До сих пор не нашли негодяев среди чехов,
согласных сотрудничать с оккупантами…»
24 августа: «Все очень плохо
и страшно. Мы с Димой… в страшном напряжении. Невозможно что-нибудь делать,
хочется слушать и слушать. Я все время думаю о них… Такое пассивное
сопротивление сильнее любого вооруженного восстания… Чехи уже перестали
вступать в какие-либо дискуссии и споры с оккупантами. К этому их призвали
подпольные радиостанции…»
25 августа: «У нас арестовали
у Кремля около четырех человек.» (В сноске составителя уточняются подробности
происшедшего, называются имена семерых участников известной демонстрации против
ввода советских войск у Лобного места на Красной площади в Москве.)
30 августа Юлия пишет: «Мы не
такие смелые и безрассудные, как Наталья Горбаневская, Павел Литвинов и другие,
чтобы идти демонстрировать на Красную площадь. Но мы точно знаем, ясно отдаем
себе отчет, что нас ждет, и ничего не боимся. Дима все время думает о том,
чтобы каким-нибудь образом рассредоточить рисунки, снять их, деть куда-то
скульптуру, чтобы хоть что-нибудь уцелело…»
31 августа были записаны
слова, вынесенные на обложку книги в качестве эпиграфа или подзаголовка:
«Время, когда не пишут дневников и писем».
«Мучаюсь оттого, что не
писала почти полмесяца, если не больше, — поясняет Юлия эту запись 15 сентября.
— Столько раз мы с Димой приходили в отчаяние, а потом снова появлялась
какая-то надежда. Все равно, какая бы не была дорогая цена, они победили. А раз
они победили, значит и мы тоже.»
При всех переменах обстановки
и настроения она все-таки продолжала вести свой дневник до 28 августа 1973
года. В этот день она записывает: «Времена настали такие хреновые, что я
временно записывать прекращаю». И передает рассказы знакомых о том, как с ними беседовали
о Вадиме Сидуре кагэбэшники. «Самое интересное
известие, что скоро… про Сидура появится статья, где
все будет сказано — кто он и что… Мы стали анализировать эти последние
сведения, — пишет Юлия, — и опять же пришли к выводу, что все это очень эффектные
угрозы… Очевидно, они решили пройтись по всем слоям интеллигенции… Поэтому
статья все-таки может быть. Каковы последствия? Исключение из партии, из МОССХа, затем будут не давать работать, короче говоря —
выживание из страны. Это в лучшем случае. В худшем — посадят. Это уже конец:
Диме немного надо с его здоровьем…»
Эти мои заметки начинались с
рассказа о том, как подозрительно встретил меня Сидур
в марте 1974 года. «Наша подозрительность слишком часто нe
лишена оснований», — записывает он в дневнике. В моем эссе, которое я здесь
цитирую, дальше упоминается и обещанная органами статья. Она появилась в
«Советской России», где имя Сидура поминалось в
угрожающем соседстве с именами тогдашних инакомыслящих — Льва Копелева, Лидии
Чуковской «и др.». По нашему опыту было известно, что это могло предвещать.
Использовав звучавшее тогда словцо, Сидур назвал этот
процесс «началом импичмента».
О том, как в дальнейшем
сложилась жизнь великого скульптора, его жены и наша общая жизнь, мы с тех пор
знаем и сами. Желающие могут об этом прочесть в том же моем неоднократно
публиковавшемся эссе о Вадиме Сидуре, которое я
озаглавил «Заложник вечности».