Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2018
Никита Алексеев. В поисках Дерева-Метлы: Короткие мысли отшельника из
Соломенной сторожки. — М.: ООО «Издательство Грюндриссе»,
2018.
На первый взгляд, записки
художника Никиты Алексеева — еще случайнее, ситуативнее, необязательнее «Постоянства ветра». Они вообще
по самому замыслу ориентированы на сиюминутную реакцию, а там и на скорое,
освобождающее забвение: все это — посты в Фейсбуке. Притом всего за один год —
2017-й, выбранные волей издателя, — от января до января (для завершенности
конструкции добавлены две записи из 2018-го). И все.
Пишучи
это, автор и в мыслях не имел ни литературных задач, ни, тем более, того, чтобы
собрать написанное в книгу. «…я швырял туда (в Фейсбук. — О.Б.), —
признается он, — <…> то, что у меня выкатывалось из головы. Швыряя, знал,
что это навсегда, и совсем не жалел о том, что мои мысли, впечатления и
воспоминания утопают в дивной вселенской трясине.» Цели были чисто
коммуникативные: «…живу одиноко, а поговорить хочется».
Публичность есть публичность:
никакого откровенничанья, анализа и самоанализа,
никаких драм, никакой, избави Боже, излишней глубины. Почти никаких обобщений.
Поболтать и разойтись. Байки, пришедшие на память случаи из прошлого, рассказы
о повседневных занятиях, о работе — по преимуществу иронически, иной раз и
ернически, небрежно (в этом смысле тексты, хоть и не имеющие литературных
задач, стилистически выдержаны безупречно). «Закрасил холст, зашел в “Авоську”,
поехал домой. По дороге выпил коньячку.» Если вдруг автор в момент написания
поста оказывался в другой стране — а он там оказывался часто, проводя по многу
месяцев в Греции, бывая в Японии и Турции, — то что-нибудь из местного быта и
нравов — что в глаза и уши бросится. Его занимают маленькие вещи — большим он
не доверяет и с некоторой даже демонстративностью от них дистанцируется. Чем
меньше, чем ситуативнее — тем надежнее. «Сороки
трещат, — пишет он из греческих Фессалоник, — весна скоро, и скоро будет еще
больше сорок. Это счастье.
А еще здесь много горлиц. Они,
когда замолкают сороки, начинают задумчиво куковать. Одна горлица сегодня
уселась на провод возле балкона. Смотрела на меня вишневым глазом. Переливалась
сизо-охристо-розовыми перьями.» И все.
«А вы знаете, — декларирует
Алексеев в записи под названием «Круг моих интересов», — что меня совершенно не
интересует, что происходит с премией “Инновация”; мне по барабану, что за
триеннале будет в “Гараже” <…> Какой-то интерес остается к тому, станет Ле Пен президентом Франции или нет. Как-никак моя вторая
родина, с первой-то все понятно.
А вообще-то вот что для меня
важно: возле автобусной остановки расцвел розовыми цветами молоденький
тоненький абрикос, а под ним на заходящем солнце лежала и зевала, высовывая
лиловый язык, старая рыжая собака.»
Но издатель Надежда Гутова
знала, что делала, когда настояла на издании этих записок: как водится, и тут
все принципиально сложнее, чем представлялось, может быть, и самому автору.
И дело опять-таки даже не в
том, что у легких летучих заметок Алексеева — почтенная культурная генеалогия,
на которую в начале книги указывает сам автор, с юности взволнованный японской
культурой: они — в родстве с дзуйхицу, «вслед за
кистью» (самые известные образцы жанра — «Записки у изголовья» Сэй-Сенагон и «Записки от скуки» Кэнко-Хоси),
а те, в свою очередь, — тому, «что Константин Батюшков называл poesie fugitive,
“беглая поэзия”».
Стремясь понять суть
написанного, мы можем оставить за рамками и ключевой для книги, заглавный для
нее образ Дерева-Метлы, — а ведь он в самом деле ключевой: Дерево-Метла, хахакиги, активно упоминаемое в классической японской
литературе, — «образ недостижимого. Ты видишь хахакиги,
идешь к нему, оно все ближе, но вдруг оно снова далеко-далеко. Снова идешь в
его сторону, уже почти прикасаешься к его шершавой коре,
но нет. Оно вдали».
Примерно к середине книги —
почти незаметно — мы узнаем, что автор записей тяжело болен. Столь же
иронически-небрежно, не меняя интонаций, он ведет скупые репортажи из
онкологической больницы, где ему делают операцию. По-прежнему — никаких драм,
никакого пафоса. Никаких надежд. Никаких иллюзий. «The
thrill is gone», «трепет исчез», — заимствует одна из записей
название песни Би Би Кинга. «Это в молодости можно
считать, что вот-вот — и мир перевернешь. Ближе к смерти понимаешь, что
переворачивать мир как-то бессовестно. Хорошо бы на своей грядке вырастить три
пучка хорошей, не червивой редиски, и честно их продать.»
Книга, выходит, — о самом
существенном: о жизни и смерти, о мужестве жить перед лицом смерти —
бестрепетно и иронично, делая свое дело, с доверием и благодарностью к
повседневным мелочам, с недоверием к утешительным иллюзиям, позам и пафосу.
Что, кажется, недостижимо еще более, чем Дерево-Метла.