Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2018
Об авторе | Константин Викторович Рубахин (09.07.1975) окончил журфак Воронежского университета и аспирантуру Санкт-Петербургского. Работал на ОРТ. Выпустил две книги стихов, публиковался в журнале «Воздух», в 2010-х — экологический и гражданский активист. С 2014 года живет в Литве. Дебют в «Знамени».
* * *
место,
где меня нет
ещё не съело огнём
тот же столичный мент
обретается в нём
так
же в любые дни
гудит человекопровод
каждый из-под земли
в долг себя днём берёт
множит
зеркальный жанжак
бокалы и губы в них
которые не удержал
в памяти и отвык
* * *
Нулём
обведясь, как Хома от чертей
под тусклым плафоном на десять свечей
в унылой балтийской деревне
сижу
наблюдаю стремительный лёт
листвы на балкон, где она загниёт
на следущий
год весенний
три
года прошло и настало ещё
и лето повесив себе на плечо
пытаюсь отвлечься в походе
где
солнца горячий литой утюжок
своё за сезон довольно нажёг
и, холодея, заходит
* * *
далека
от моря даров
в пыльных полях, холмах
в сизом смоге,
в безвглядье текущих тверской голов
в опечатанных текстом домах
далеко
на
дистанции слитых со дна эпох
отстоявшихся в общий раж
что, как встарь станет царь-горох
бог шельмец*
и начальник наш
от
меня до москвы — век
до берлина — час или ночь
географии больше нет
да и сам я уже не оч
* * *
как
не лишиться тихо живота
уйдя котом из дома смерть почуяв
не потерять, а потеряться для
того, кто в том же языке, как в пиджаке, ночует.
оттуда
знаки подаёт экран
несёт народ семейные портреты
все козыри у них в руках согреты:
ракеты, домострой, пахан, наган.
осесть
за краем выжженного круга
как от собаки — на длину цепи
конечно легче, чем любого стука
бояться двери, пропускать звонки
мне
можно всё пока я незаметен
и занят разговором брат большой
пока балтийский мокрый серый ветер
пока не нужен да и хер со
мной
* * *
1.
Москва,
я вернуться к тебе не могу
мой город, брошенный в лицо врагу
Урождённая
русская лицом в рагу
я спал с тобой, но любил другу
москва я простить тебя не могу
себе я простить тебя не могу
москва город прошлого, круги в кругу
2.
когда
побравший чёрт отпустит
с досады руки разведёт
и бросит в прибалтийский кустик
терновый куст, полынный мёд
3.
я
— вильнюсский холм
его черепичный дом
мне остаётся ходить
во всём чужом
где
протекает пакет
лужа из-под ведра
сорок нечаянных лет
деревня на кровь щедра
отец
— из воронежа бык
мать из сибирских руд
москва я к тебе привык
вильнюс, да тут я тут
4.
Приморской
небольшой столицей
Между литовок крупнолицых
На тёплой стороне витрин
Где бони м и кофе ин
Вокруг
легальный влажный воздух
Внутри непереводимый возглас
От прошлой брошенной страны,
в пяти минутах до тюрьмы
* * *
пусти литва,
не
дай в себе проснуться,
как умирают, жало проглотив,
в воронеже, сцедив по краю блюдца,
свой баухаус сбросив по пути.
им тесен мозг,
мне
мост твой, нерис, тесен.
ужупис — миф, вокзал — чужая плоть.
лежит по лавкам новым европейским
советский с той поры оживший гость.
пока менты
берут
его за плечи,
и раскрывает ящик свой медбрат,
я твой литва глотаю зимний вечер,
как будто во всём этом виноват.
* * *
был
вечер казакат
пчелиный буден дым
полмесяца закатного
торчало из воды
мне
медленно становится
уютно и легко
как в бочке тела моется
мохнатый жирный кот
я
падаю отломинкой
на крышу от звезды
и как коктейль соломинкой
меня пьют комары
* * *
вода ползёт
как
соус по тарелке
колени в воду спрятать
километр
идти песком балтийским морем мелким
на ветер голову бараном оперев
едва весна
апрель
ерошит вербу
народ предпочитая быть сухим
наружу
юрмалу
зелёным хвойным мехом
несёт песочным берегом морским
горячий чай
чтобы
дождаться рыбу
она конечно скоро приплывёт
в еловом соусе
по северному небу
где без меня обратный самолёт
* * *
в вильнюс
слинял
дом
под горой
где полменя
растряслось по дороге
горы следы
за
январь испекли
ноги воды
набрались и стекли
в вильну
слились
от
хопра до куры
реки мои
впредь чужие дворы
* * *
вязкая
рижская дымка балтийский март
туман, как бельё от фонаря к фонарю
ворочаясь, скатываю на себе
твою постель
мой маленький болтик стэйт
моя литва моя латвия,
надрезы имперских зубов с востока
большая чужая история
поперхнувшаяся твоим туманом
яблочный леденец такси тараторит шипами
двадцать два километра до хвойной и голой
спросонья мартовской юрмалы
до того, кто остановит тебя
решительным пинком
в песчаном соломенном поле
поднятой подошвой
бежевого полупрозрачного каучука —
шлутц, в который упираешься
тем, что окажется перед внезапным препятствием,
без предупреждения до выхода в море
только постой
и это такое кино, маша, это такое кино
* * *
одной
щекой, в поднятый лацкан прячась
на незнакомо пахнущем ветру
стараюсь год прожитый здесь не вычесть
вологий вильнюс, вкус волос
во рту
ручной
пейзаж, распрятанный с пригорка
печенье
крыш и населённый парк
здесь можно жить прохладно и негорько
несладко, вскользь, насквозь всего, никак
*
* *
ушко манящее иглы
вход для верблюдов ограничен
свет кпп в щели горы —
затычка каравану бричек
мой
верхний ларс, мой пеший лаз
нора к ещё одной свободе
так долго паспорт не проходит
и шапка с головы сгреблась
так
спишь и кажется — убил
и виноват неисправимо
и смерть за руку изловила
и ты уже не здесь, а был
и
тут же утро. и вина
в тебе осталась пятилетнем
когда ругалась мать, а в верхнем
вот этом ларсе у окна
с
рассветом отстаёт погоня
всё те же горы, но другой
рабочий очень день, спокойный
закрыл от родины собой
Магриб
Луна
прибавляет в весе каждые сутки
Отражаясь в рыбе вдоль дороги на полке
Пыль взлетает сама, не найдя попутки
Муэдзин звучит как мопед в переулке
Пахнет
остатками с рынка — лишком от добычи
мёртвый кальмар вспоминает, уродуя, запахи моря
дневной урожай fruit de mer пожат, обналичен
сложен с собою
Ветер
сушит глаза, поднимая ветхую почву
Достаётся песчинкой по каждой мурашке
инстинкт поторапливает спрятаться ночью
слиться с пейзажем
Утром
соседи с попугаем перебивают друг друга
Оба языка незнакомо похожи
у попугая недавно умерла супруга
мне одиноко тоже
дым
табака и хрустящие хлебные корки —
солнце взялось за порог, подбирается к месту
где пытаюсь остаться за хлопковой шторкой
ещё час неизвестным
Одна дверь, три стены и отверстые недра сортира
мухи,
зная, что победа будет за ними,
не
спешат занимать все участки лежащего тела
городами
своими
День
уже выжигает себя, своё имя, на том, что осталось
от земли — на помойке сухой и трухлявых камнях африканских
Чтобы те, что засветятся позже на этих заросших арганою
скалах
ушли так же напрасно
*
Слово заменено в соответствии с запретом Роскомнадзора.