Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2018
Об авторе | Александр Семенович Кушнер — лауреат премии «Поэт» (2005) и других литературных премий. Постоянный автор журнала «Знамя». Предыдущая публикация — № 4, 2017.
* * *
А ну-ка скажи, как возникла
земная
Несметная жизнь на случайной планете?
Откуда печаль в ней и радость такая,
Цветы почему так расцвечены эти?
Подумай, возникли зачем и
откуда
Сначала моллюски, потом динозавры?
А разум, а музыка — это ль не чудо?
Гомеровы струны и Дантовы лавры.
Скажи и не пробуй уйти от
ответа:
При всех преступленьях, слезах и кошмарах
Любовь на земле нам дана, а не где-то
В созвездье Стрельца, на Весах и Стожарах.
Притом что преследуют, как
наважденье,
Нас мысли о смерти и крах неминучий,
Неужто слепое самозарожденье,
Счастливый, несчастный космический случай?
* * *
Неровность, шершавость стены
городской,
Изъяны и в кладке её, и в побелке
Художник как будто ощупал рукой,
Не пренебрегая и трещинкой мелкой,
Бугристость ему и подтёки нужны,
И тёмные пятна, и вмятины тоже,
И поверху сорной травы вдоль стены
Колючий нарост, на щетину похожий.
И всё это залито светом
дневным,
Сверкает, трепещет, дрожит и лоснится.
Художник идеей своей одержим,
А может быть, эта стена ему снится,
Он мог бы
и плюнуть, и кисть отложить,
Дворцом соблазниться, пойти на попятный,
Но, кажется, жизнью велит
дорожить,
При всех её трещинах, шрамах и пятнах.
* * *
Перед тем как потерять
сознанье
Или в тот момент, когда терял,
Ощутил я радость расставанья
С жизнью той, что так любил и знал.
Боже мой, свобода! На
свободу!
Ни о чём не думать, всё забыть.
Словно прикоснулся к небосводу,
К его лучшей части, может быть.
Или это только самый первый
Вздох в его прихожей, вестибюль?
Розы в вазе, статуя Минервы,
Дальше будут май, июнь, июль.
Или это я потом прибавил,
Приходя в сознанье, сочинил?
Но как будто счастье там оставил,
Полноту возможностей и сил…
* * *
Как птичий, чёткий на снегу,
Узорный след назвать, — трезубец?
Я наглядеться не могу,
Стою, любуюсь им, безумец.
Чему тут радоваться так
Над ним, ещё и улыбаться?
Но голубь шёл, за шагом шаг,
И что-то есть в следах от танца.
От гладиаторских боёв,
И крестных мук, и вышиванья.
Средь зимней стужи и снегов —
Для радости и выживанья.
* * *
Да, про море, про море, ещё
раз про синее море
Напиши, не забудь,
Чтобы вспомнил стихи и тебя похвалил в разговоре
Кто-нибудь.
И про горы, про горы,
кавказские снежные горы,
Их загривки и холки, гранитный, зубчатый оскал.
Словно плотные шторы
Ты раздвинул в стихах и гранёный хребет показал.
И про облачко, облачко, то,
что уже ночевало
На груди у скалы и сегодня ночует опять.
А хотел бы сначала
Жить, ещё раз? Нет, нет, не хотел бы сначала начать.
Слишком, видимо, мне дорога
даже эта фиалка,
Что напомнит о море, сиренева так и нежна.
Мне и жизни не жалко,
Потому что не хочется, чтоб надоела она.
Камеронова галерея
На галерею Камеронову
Ведёт раздвоенная лестница.
Мне, с юных лет в неё влюблённому,
Она и помнится, и грезится,
И вдруг пойму, что я неправильно
Живу, не видясь с нею, каменной,
Годами, — снегу предоставлена,
Дождю и летней неге пламенной.
Она стоит, в свои объятия
Принять готова посетителя,
И удивительна симпатия
Её к нему, и снисходительно
Её парадное величие,
Веков присутствие не тягостно,
С Платоном в бронзовом обличии
Поговоришь, с Гомером — запросто.
* * *
Попадая в какой-нибудь новый
район,
Петербург так разросся, его не узнать,
Видишь город, который назвать Вавилон
Можно было бы, древнему царству под стать,
Впрочем, мог бы Москвой быть, и Липецком он,
И Самарой, и башен в нём не сосчитать.
Эти тысячи окон, куда ни
взгляни,
Отовсюду глядят на тебя, ты в плену,
Ты в объятьях окраинной, дальней родни,
В высоту распростёршейся здесь и в длину,
Обособь-ка, попробуй от всех заслони
Свою жизнь, огради в этом улье — одну.
Парфюмерия,
клиника, мини-кафе,
Киноклуб, разумеется, и стадион,
И такой же узорный продмаг, как в Уфе,
И такой же, как в Кинешме, дамский салон,
Тут и стоматология, их даже две,
Ресторан «Привилегия» — ты удивлён.
Эти башни похожи на куб, на
корму,
На ракету, на шар — как-то странно в нём жить.
Здесь родись — и была бы Нева ни к чему,
Раз в году её видел бы ты,
может быть.
Посочувствуешь Господу Богу, — ему
Каково всех утешить, понять, ублажить?
Неохватный, и впрямь
неподъёмный объём,
Доходящий до финского леса размах,
Но не будем, не будем жалеть ни о чём,
Петербургское солнце блеснёт в облаках,
«Петроградское небо мутилось дождём»,
И на Невском мутится, и здесь, в Озерках.
Цветы
Цветы, которых в живописи
столько,
Что никакому саду не сравниться
С ней, — всё-таки рассматривать их долго
Не хочется, мне интересней лица,
Неважно, женские или мужские,
На будничных и праздничных портретах,
На щёки их, на брови, на виски я
Смотрю, — нет этой горести в букетах.
Страдания, величия,
лукавства,
Задумчивости, преданности долгу.
Цветы — такое радостное царство,
Твердящее о счастье без умолку,
Спасибо живописцу за тюльпаны,
За розы, — цепким взглядом их окинем,
И всё-таки есть беды, и обманы,
И мужество, и твёрдость вопреки им.
Сельская речка
Сельская речка, чуть шире
ручья,
Ивами вся затенённая так,
Словно они её прячут, — ничья
Собственность ими присвоена, — мрак
Жёлтым подсвечен лучом, как свечой
В комнате тёмной, подальше от глаз.
Бархатом всё-таки или парчой,
Если присмотримся, радует нас.
Речке спасибо, сырому песку,
Рыбкам, снимающим в речке жильё.
Где-нибудь вдруг на морском берегу
Ты с умилением вспомнишь её.
Царство теней, а на царство теней
Кто бы решился смотреть свысока?
Всё-таки мальчики плавали в ней,
Сделать два-три умудряясь гребка.
* * *
На что вы, дни?..
Е. Баратынский
Так быстро жизнь прожить,
чтоб к сорока годам
Отчаяться, томясь оставшимися днями,
Нам завещали те, чьим письмам и стихам
Мы верим, как себе, и вместе с их тенями
Глядим на этот мир, но он за двести лет
Помолодел и срок взросленья и томленья
Продлил, хотя невзгод не меньше в нём и бед,
Чем было, — поверну моё стихотворенье.
Пусть облачко в него влетит,
пускай бокал
Наполнится вином, и распрямятся плечи.
Но я ведь и войну ужасную застал,
Читал про лагеря и газовые печи.
Вези, автомобиль, меня, счастливый сон
Показывай: то склон, то рощу, то пригорок,
Завесу от тоски набрасывай, заслон.
Жить восемьдесят лет. Быть может, лучше сорок?