Саша Щипин. Бог с нами
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2018
Саша Щипин. Бог с нами. — М.: ЭКСМО, 2017.
Александр Щипин родился в 1977
году, когда умерли Владимир Набоков и Элвис Пресли. Закончил МГИМО, а затем
сменил множество профессий: был архивариусом, преподавателем истории,
продюсером на телевидении, главным редактором двух киножурналов, российским
вице-консулом во Франкфурте-на-Майне. «Бог с нами» — дебютный роман Щипина,
роман-притча, полный эсхатологических предчувствий, актуальных, быть может, на
всяком рубеже веков.
Промежуточная фаза
исторического времени нередко порождает сектантство, которое претендует быть новой
и притом стабильной системой жизни — рождать у обывателя уверенность в
завтрашнем дне. Достаточно вспомнить «Жизнь Клима Самгина» Горького, где
описываются явления сектантства в исторически переломную эпоху. К той же теме
обращается и современный автор на современном материале. Житейская реальность в
романе — как во всякой притче — иносказательно свидетельствует о высшей
реальности.
Однако в романе Щипина является
инфернальная пародия на религиозную притчу. Если в канонических притчах
сакральный мир обращен к людям и старается быть им понятным, то у Щипина,
напротив, человек использует религиозный дискурс для самоутверждения.
Религиозное иносказание строится не свыше, а снизу — и сама притча как
семиотическая структура превращается в удобную байку.
Один из главных героев романа,
бывалый авантюрист Михаил Ильич Миряков, который в
прошлом пробовал себя и в бизнесе, и в политике, ныне выдает себя, страшно
сказать, за Бога, манипулируя публикой, обитающей в городе Краснопольске.
Мирякова сопровождает его подопечный и спичрайтер
Митя.
Официальные органы
правопорядка, которые действуют в городе, не преследуют и даже поощряют Мирякова и ему подобных, поскольку
те, пусть и путем искусной лжи, способствуют стабилизации общественной
обстановки в Краснопольске. Как известно, ложь —
деяние не столько уголовно наказуемое, сколько нравственно зазорное, поэтому
юридические инстанции, силы общественного контроля особых претензий к Мирякову не имеют. При всем том Миряков
находит общий язык с властями, поскольку отчасти действует в их интересах. В
романе угадывается аллюзия на «Государство» Платона, содержащее, как известно,
апологию нравственно охранительной и общественно полезной лжи. Мы помним, что у
Платона поэты в сговоре с главами государства препарируют мифы так, чтобы из
них было убрано все нравственно вредное и все опасное для государства.
Однако, в отличие от
платоновских поэтов, Миряков и ему подобные, во
множестве орудующие в Краснопольске, не только ведут
и курируют социум (во всяком случае, его ощутимую часть), но также учитывают
запросы обывателя, который требует чуда, а еще точнее — некоторого фокуса или
трюка. Стараясь увлечь публику, законопослушные сектанты в той или иной форме
проповедуют массовое благополучие. Так, адепты Мирякова
— со слов его подопечного Мити — проповедуют покой, а он, в свою очередь,
согласно логике секты Мирякова, обеспечивается
свободой человека от иррационального чувства тотальной вины. Образованные
сектанты пародируют Достоевского с его представлением о том, что все за всех
в ответе, и по-своему воскрешают максиму Шекспира, некогда сказавшего: в
мире нет виноватых. Секте Мирякова параллельна
секта «Молох овец», которая располагается в бывшем ресторане и культивирует
религиозное понимание трапезы. «Человек — он всегда про еду», — провозглашает
глава секты. Несмотря на то, что с едой у сектантов связаны некоторые
извращенные ритуалы, идеи «Молоха овец» все-таки направлены на коллективное
благополучие. Сюжетно и по смыслу они несколько избыточны по отношению к идеям Мирякова, — впрочем, показывая множество сект, автор
воссоздает обстановку рубежа веков и свойственную этому времени моду на секты.
Итак, государство в лице
отдельных его представителей пытается сотрудничать с сектантами. Следователь
Ольга старается с помощью сектантов, не включая их
напрямую в число подозреваемых, выйти на след маньяка, который орудует в
городе. Полностью не выпадает из круга подозреваемых и Миряков,
ибо время его появления в Краснопольске, пусть
приблизительно, совпадает с началом совершенных маньяком убийств. Тот
сопровождает свои преступления членовредительством. Ольга доброжелательна к
сектантам и — безотносительно к своим профессиональным обязанностям следователя
— не чужда интереса к их идеям.
Религиозно-философические
разговоры сектантов с Ольгой в романе подчас несколько заслоняют детективную
интригу (к тому же Ольга фигурирует в романе не столько как следователь с
волчьей хваткой, сколько как ранимая, тонкая, интеллигентная женщина, склонная
к избыточной рефлексии), хотя в принципе Щипин учится у Достоевского сочетать
философический роман с элементами детектива. По логике произведения, Ольге
параллелен Башмачников — человек из органов государственной безопасности. Он
развернуто комментирует идеи сектантов, прежде всего Мирякова.
Башмачников ведет себя в парадоксально-юродивом стиле, не скрывая своей
профессии, а то и афишируя ее. Причем отсутствие ожидаемой конспирации
позволяет Башмачникову открыто и свободно рассуждать на религиозно-философические темы. В частности,
он утверждает, что человечество в своей религиозной практике искало не столько
ответа на вопрос, есть ли Бог, сколько благополучия и стабильности (в
социально-экономическом смысле). Например, коммунистическую утопию,
коммунистический эксперимент, который не вполне привился в России, Башмачников
толкует как попытку построения рая на земле. И с позитивным любопытством, более
того, с сочувственным пониманием относится к деятельности Мирякова.
Несколько «убаюкивающий» ее характер согласуется с теми чертами облика Мирякова, которые напоминают литературный портрет Порфирия
Петровича в «Преступлении и наказании» Достоевского. Во внешности следователя у
Достоевского, как и во внешности Мирякова, согласно
авторским свидетельствам, присутствует «что-то бабье». Лукавая обтекаемость
Порфирия Петровича, который всем улыбается, но делает свое профессиональное
дело, не совсем чужда и Башмачникову с его иногда
двусмысленными прибаутками…
В романе угадываются не только
дискурсивные отсылки к Достоевскому, но и некий — пусть неявный, ведущийся
персонажами — спор с классиком. В частности, Щипин обыгрывает такой тип
религиозности, который направлен не на познание истины, вообще не на онтологию,
а на экзистенцию (проще говоря, на конкретное житье-бытье людей, не готовых задумываться о теоретических
вопросах). Религиозный отказ от познавательной истины, как известно, бывал присущ Достоевскому; он писал в письме Фонвизиной:
«Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что
истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со
Христом, нежели с истиной». Мысль религиозно самоотверженная, религиозно
глубокая! Щипин — во всяком случае, персонажи Щипина —
внутренне пародируют и даже пересматривают религиозную максиму Достоевского,
указывая на то, что устремление Достоевского от абстрактной истины к
религиозной практике означает уход в то царство всеобщего благополучия, против
которого, казалось бы, выступает отвергший социалистические утопии Достоевский
(например, в «Легенде о великом инквизиторе», которая приводится в «Братьях
Карамазовых»). Герои Щипина словно пытаются поймать Достоевского на
противоречии: мол, уход от религиозных идей, от религиозных поисков истины в
религиозную практику увлекает Достоевского к житейской мудрости, которая
невольно подменяет собою высшую мудрость. И все-таки не будем забывать, что
Достоевский призывал к страданию со Христом, а не ко
всеобщему спокойствию. Кроме того, житейское благополучие и высшее благо, при
их отчасти обманчивом этимологическом сходстве — не одно и то же, что, впрочем,
не отменяет остроумия и блеска инфернальных парадоксов в романе.
Полемика героев романа с
Достоевским, иногда явная, иногда скрытая (без его прямого упоминания, но с
аллюзиями на него), идет подчас значительно дальше. Многие герои романа, прежде
всего сектант Миряков, тайные, а иногда и явные
атеисты. В их смысловом поле, которое проясняется благодаря репликам мудрого
циника Башмачникова, Достоевский едва ли не навредил
человечеству, побудив своего героя Ивана Карамазова заявить: «Если Бога нет, то
все позволено…». Агностик Трубников у Щипина утверждает нечто обратное:
отчаянный человек у Достоевского надеется, что, как бы ни были глубоки его
преступления, его пожалеет, оплачет и простит Тот, Кто
всеблаг. И напротив, мол, атеисты, обходясь без религиозных опор, не
перекладывают нравственной ответственности за свои поступки с себя на некую
Высшую (и в принципе всепрощающую) инстанцию.
Так, в романе — путем
рискованных парадоксов — затронуто одно из архетипических свойств русской души:
или бесшабашная безнаказанность, или, напротив, покаянный плач без конца и без
края. Уж грешить так грешить, уж каяться так каяться —
решает порой чересчур широкая русская душа. Однако из всего вышесказанного
совершенно необязательно делать атеистические выводы. Напротив, напрашиваются и
умозаключения религиозные. Достаточно вспомнить религиозного мыслителя Къеркегора, который считал личную совесть и личную свободу
источником личной ответственности человека перед Богом. Иначе говоря,
взыскательная совесть, не равная закону — делу все-таки отчасти формальному,
может основываться на христианском представлении о личном Боге.
Тем не менее
роман Щипина способен оказать освежающее воздействие, направленное против
всякого рода религиозного (и отчасти политического) кликушества. В конечном
счете, Щипин возвращается от химер Достоевского к умственно трезвой пушкинской
и чеховской модели человека, которая подразумевает жизнедеятельность человека
на отведенном ему историческом участке бытия, а значит, избыточность чересчур
смелого и самонадеянного взгляда по ту сторону жизни. Такой взгляд, в конечном
счете, нерелигиозен, поскольку предполагает некоторое
недоверие Абсолюту, — вот о чем свидетельствует Щипин.
Развязка романа настолько же неожиданна, насколько и неизбежна. Расследование
деятельности маньяка мало-помалу заходит в тупик. Выясняется, что если не
исполнителями, то фактическими заказчиками деятельности маньяка являются чуть
ли не все, кто находится в городе Краснопольске.
Сектанты, идущие у них на поводу обыватели и, наконец, официальные лица,
которые попустительствуют сектантам, — все они, по существу, занимаются
богостроительством (деятельностью, которой отнюдь не чуждался и ранний
Горький). А эта деятельность предполагает разъятие
человека на части для того, чтобы сконструировать нечто внешне эффективное.
Поэтому и маньяк, даже если он в буквальном смысле не равен Мирякову,
оказывается, фактически, заложником Мирякова и его
единомышленников.
Финал романа трагичен. Главные
герои, опасные всезнайки, которые манипулируют толпой, оказываются в
космическом одиночестве. К тому же Миряков чувствует,
что не справляется с ролью, и силится бежать из города (жест Чичикова).
Такой финал,
логически мотивированный, художественно не вполне последователен: действие
начинается в авантюрно-комическом ключе (в частности, Миряков
не чужд чичиковской округлости в поведении и
манерах), а заканчивается — в катастрофически-серьезном.
Роман в целом убедительно
отображает чаянья толпы, которой приносятся человеческие жертвы. Но как знать,
быть может, в мире существуют и такие личности, которые не описываются
актуальными для Щипина коллективными параметрами?