Борис Кутенков. решето тишина решено
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2018
Борис Кутенков. решето тишина решено.
Стихотворения. — М.: ЛитГОСТ, 2018.
Триада, явленная в названии,
обыграна в композиции всей книги на разных ее уровнях. Заголовок «решето тишина
решено» — три слова, графически оформленных наперекор грамматическим азам и
согласно воле автора. Слова, разделенные пробелами, подобно тире между датами
на могильном камне: тире, заключающее в себе жизнь. Пробелы — как минус-прием
(«значимое отсутствие»). Александр Генис называл
пробелы и цезуры «подручными темноты и тишины», поскольку они «соединяют буквы
и звуки с тем, что их породило»1 .
Три раздела в книге — «если б
не музыка», «прерванным словом», «за всё что не доплыть» — рифмуются с тремя
словами в названии. Как этапы жизненного пути: вопрос, поиск
ответа, выбор (пресловутая триада «тезис — антитезис — синтез»). Этот
повтор поддерживается стиховыми микроциклами (вспомним «трилистники» Иннокентия
Анненского): первым в книге появляется триптих «Три этюда», а далее, не
нуждаясь в общем словесном обрамлении, три, реже два, текста объединяются
такими привычными и многозначными тремя звездочками. И тройчатки — строки и
слова — безустанно мелькают в разных стихотворениях, например: «ибо время
быстро твое уходит / ибо это время твое уходит / ибо время время твое уходит»2 («Никогда не умерший, не погасший…»), «Ни
креста не поймёт, ни греха не простит, / отходного не взыщет гудка» («Мы с
тобой — белый грим и шаманский псалом…»), «Холодеет душа. Открывается дверь. Продолжается жизнь» («Ухватить бы момент фотовспышки, когда до
предела…»), «Пуля твоя, полетав у виска три года, / стала межзвёздный покой, нептун, слюдяная взвесь» («Пуля твоя, полетав у виска три
года…»), «Девочка, скорлупка, недотрога» («Девочка, скорлупка,
недотрога…»). Хронический параллелизм: синтаксический, лексический,
ритмический.
Очевиден
здесь и отсыл к антологии «Уйти. Остаться. Жить» (и литературным чтениям «Они ушли. Они
остались»), посвященной поэтам, покинувшим этот мир. Эти книги роднит не
только графическое созвучие, но тема памяти и забвения, жизни и смерти, поэта и
поэзии.
Рост поэта —
смену ориентиров, тем, образов; работа с художественными приемами; поиск
собственных слов, сказанных «своим голосом» — можно проследить по книгам «Пазлы расстояний» (М.: ЦУНБ им. Н.А. Некрасова, 2009,
выпущенная как приложение к альманаху «Литературные россыпи»), «Жили-боли» с
предисловием Льва Аннинского (М.: Вест-консалтинг, 2011), «Неразрешённые вещи»
с предисловием Бахыта Кенжеева
и послесловием Людмилы Вязмитиновой (Екатеринбург —
Нью-Йорк: Eudokiya, 2014), и новая книга «решето тишина решено» иллюстрирует
авторский путь. Борис Кутенков ведет незримый
и бесконечный диалог с поэтами и литераторами прошлого. Кажется, будто он
говорит со всем одновременно, прежде всего — с Серебряным веком.
Возьми себе из речевого ила,
со дна того, что произнесено…
свистульку, песню с будущим
дебила,
монетку, золотую, как зеро;
из ада языка, из тьмы фейсбука,
всего, что есть ещё не ты, —
возьми пластинку медленного
звука,
горячую просфору немоты;
пусть в жизни — сор, в тетради
— сон небесный,
ты в нем — заданье,
снаряжённый гость;
потом — легко приподнимись над
бездной,
над всем, что не досталось,
что сбылось;
там в
зеркале — собрат, старик-ребёнок,
пускай не по тебе его пути,
но — общий звук, от пенья
отделённый,
не выпусти — и в песню
преврати…
Мандельштамовское
«Возьми на радость из моих ладоней…» у Кутенкова
встречается не единожды. Цветаева мерцает не только в легком парении над
бездной, но в самом графическом рисунке этого стихотворения. В
одной строке соседствуют ахматовское «когда б вы знали, из какого сора» и
символистское двоемирие: реальность/бдение —
ирреальность/сон, жизнь бытовая/человеческая — жизнь духовная/поэтическая
(например, строки из стихотворения Блока: «Я стар душой. / Какой-то
жребий черный — / Мой долгий путь. / Тяжелый сон, проклятый и
упорный, / Мне душит грудь»). Цитаты-цикады стрекочут безостановочно и
повсеместно, но при этом ненавязчиво вливаются в музыку оркестра. Так еще в
середине 50-х годов прошлого столетия Анна Ахматова уже сказала: «Но может
быть, поэзия сама — / Одна великолепная цитата», тем более, по словам Иосифа
Александровича, «Бог сохраняет все».
Поэзия Кутенкова
живет в поэтическом пространстве, где нет времени, нет живых и нет мертвых.
Плотность стихов не отпускает, возвращая и возвращая к строкам и словам, своим
и не своим, но не чужим ему.
Песенность,
как вообще музыкальность в разной форме — особый лейтмотив всей книги. Об этом
говорит в послесловии Марина Гарбер. Приходит на ум и Фернанду
Пессоа с бесчисленностью гетеронимов,
которые были отдельными литературными личностями со своей внешностью, своим
характером, своей биографией, своими представлениями о мире, своим стилем
письма, своими художественными произведениями. Ожившие персонажи. Фантазия,
шагнувшая в реальность и сумевшая стать ее частью. Это, пожалуй, лучшая
«мистификация», доказавшая условность этого мира, перемешав жизнь и смерть,
ложь и правду, множество и единичность. Поэзия сама.
Своеобразие такого поэтического
диалога — в его естественности. Здесь нет ничего от постмодернистской
литературной игры (поэтический пинг-понг), нет намеков на пародийность, иронию,
сарказм (где-то можно услышать-увидеть авторскую горькую усмешку, но она — тоже
часть живого общения). Если, скажем, Александр Еременко собирает разные чужие
«слова» на пространстве одного своего стихотворения, такое соседство рождает
новые смыслы на стыке шутки, иронии, сарказма. Там боль бьет ключом сквозь
смех, и смех увеличивает, укрупняет, утяжеляет боль. А Кутенков
отказывается от смеховой составляющей в любой ее форме (хотя в предыдущих
книгах ирония — частый гость). И даже сопряжение/соположение пушкинского
«Пророка», предательства Иуды, самоубийства Цветаевой и футбольного промаха
ЦСКА не «улыбает» и не возмущает.
с тех пор как высший вместо языка
мне грамоту вручил сродни китаю
читаю смерть в сосудах старика
в любом ребенке тишину читаю
с тех пор как вынул прежнее ребро
и новое вложил дурному сыну
в словах иуды слышу серебро
сад гефсиманский
вижу и осину
удары над луганской тишиной
елабужские
сени в день воскресный
счет ложек перестук земной
зыбучий нараспев песок
небесный
речь бисерна песка припасено
для всех часов для решета и ветра
а песня промах цска зеро
но знает у ворот первей всего
что спросят и на что ответит
Само слово «решето» —
иллюстрация такой пользы и бесполезности. Помимо очевидной необходимости этого
предмета, отсеивающего шелуху и вымывающего ценности (о человеке опытном —
«прошел сквозь сито и решето»), решето — символ бесцельного труда, аналогичного
сизифову (о занятиях бессмысленным пустяшным делом — «решетом воду носить», о
бессмысленности обучения глупого человека — «в решете горох мочили, дурака писать учили»). Образ Сизифа и бесплодности его
трудов не раз возникает в книге, например: «Никогда ничего не смогу
удержать — / ни огромную детскую жизнь, / ни сизифову смерть — можно руки
разжать: / шар земной, понемногу катись» («Никогда ничего не смогу
удержать…»), «Катит шарик сизиф, проклиная надежную участь» («Под
откос отправляется частная жизнь музыканта…») и др.
Но в Европе,
Индии и России существует вера в то, что в награду за целомудрие дается
чудесная способность носить воду решетом (легендарная римская дева-весталка Туккия доказала свою невинность с помощью решета, наполнив
его водой и пронеся, не пролив ни капли, или, например, в сказке из Тульской
губернии о двух сводных сестрах и злой мачехе добродетельная падчерица,
находясь на службе у Бабы-Яги, воспользовалась советом
сороки, замазала решето глиной, принесла воду и получила награду, а мачехина
дочь была наказана за грубость и глупость). Видимо, и поэт, «играющий»
решетом, получит свою награду.
И подспудно «решето»
выстраивает другую систему: знак «решетка» — «#», имеющий
целый ряд названий, среди которых в нашем случае интересны три. Во-первых, это
«диез»: музыка красной нитью прошивает и держит книгу. Это «октоторп» (от лат. «Octothorpe» — «восемь концов»): «арабская
восьмерка» всегда в горизонтальном своем варианте преобразуется в знак
«бесконечность». И прекрасное выуженное в Сети по этому поводу: знак «#»
в литературе средних веков медицинского толка использовался в значении «крест»
и читался «Cum Deo» («С
Богом!», лат.). Этот знак и сейчас врачи иногда ставят в конце рецепта,
выданного пациенту (в народной медицине решето и сито играют роль оберега).
Поэтическая книга: искусство (музыка), бесконечность, Бог (любовь, прощение,
неизбежность).
Как много таит в себе одно
слово, один знак, одна буква, один звук. И отсутствие звука (по словам Гениса, «тишина больше звука»). Одна буква — это, например,
буква «ё». Так, за последнее время среди прочитанных книга Бориса Кутенкова, пожалуй, единственная, где с таким педантизмом
выделена буква «ё»: сегодня такую «маниакальность» можно вполне принять за
манифест.
Где целый алфавит
живёт без буквы «ё»,
пробилось — и звенит
молчание твоё
Букву «ё» не любят — она
неудобна: затрудняет ручное письмо, нарушая безотрывное написание, и замедляет
печатный процесс, поскольку на клавиатурной раскладке находится в ряду цифр.
Есть какая-то особость в биографии этой литеры, обязательной в книге для детей
и иностранцев, но бесполезной для всего остального мира взрослых (исключения
есть всегда и везде). «Ё» как образ поэта. Весьма символично, что первым
словом, отпечатанным с буквой «ё», стало слово «ВСЁ» в книге Ивана Дмитриева «И
мои безделки» (1795).
1 Генис
А. Темнота и тишина: Искусство вычитания [Эссе]. — СПб.: Пушкинский
фонд, 1998.
2 Курсив Б. Кутенкова.