Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2018
«Искушение открыть и воскресить»:
антология «Modern Russian Poetry» (1966)
V. Markov and M.
Sparks, eds. Modern Russian Poetry: An Anthology with Verse Translations.
London: McGibbon & Kee,
1966; Indianapolis, New York: The Bobbs-Merrill
Company, 1967.
Двуязычная антология «Modern Russian Poetry» Владимира Маркова и Меррилла
Спаркса вышла пятьдесят с лишним лет назад, в 1966
году. Ее трудно назвать «забытой» (или «незабытой») в России, поскольку, как
можно судить, в России об этой книге знали немногие, а тех, кто ее читал, было
и того меньше. Западные слависты об этой книге все же вспоминают (изредка: ее,
например, нет в авторитетном «Reference Guide to Russian
Literature» Н. Корнуэлла):
в 2011 году антологию упомянула К. Таймер-Непомнящая,
аттестовав написанное Марковым предисловие как «бесценное». Кажется, все.
В 1920 году кн. Д.
Святополк-Мирский сетовал — что характерно, по-английски — на «постыдное
изучение истории литературы в России» и в качестве первого тому примера
приводил отсутствие «сносной антологии». Что же случилось за последующие —дцать
лет в России? Помощные звери Ежов и Шамурин (1925), потом
Тимофеев, какие-то сборнички с «плеядами» и «золотыми
страницами», и — 1995 год, евтушенковские «Строфы века», 875 авторов, эдакий
«кирпич на все времена» (у Ежова и Шамурина было
«всего» 128 поэтов), но что с этим кирпичом делать («и кто просил?») — так и не
ясно. Легендарная и инопланетная антология Кузьминского
является фактом чего угодно, но не опытом читателя, живущего в России (к
сожалению).
На этом фоне иноязычные
переводы русской поэзии в России — предсказуемо — интересуют лишь малочисленный
профсоюз компаративистов. Показательно, что набоковский перевод «Евгения
Онегина» в России до сих пор не напечатан — и это при том, что комментарий к
переводу издан по-русски дважды. Потому не приходится удивляться, что ни «The Penguin Book
of Russian Verse» (от издания, подготовленного в 1960-х кн. Д.
Оболенским, до новейшего, под редакцией Р. Чэндлера),
ни «Contemporary Russian Poetry» Дж. Смита как историко-литературные факты в России
попросту не существуют.
Между тем в 1968 году антология
Маркова-Спаркса получила награду международного ПЕН-клуба за лучший перевод. За пятьдесят с лишним лет
существования премии это единственный случай, когда были отмечены переводы
русской поэзии. (Остальные «русские» награды — за прозу, от
переводов Паустовского (Дж. Барнс) до недавнего перевода Дж. Тернбалл и Н. Формозовым «Автобиографии трупа»
Кржижановского; дважды премию получали переводы Р. Пивера
и Л. Волохонской.)
Хотя именно Мерриллу
Спарксу антология обязана своей англоязычностью,
не он, а Владимир Марков является ее подлинным создателем (и посвятил книгу
своей жене Лидии — как автор). Имя Маркова в России знакомо, но, правду
сказать, знакомство хоть и состоялось (поздно, в 1990-е), но «дружбы не вышло».
Теперь уже и не выйдет: Марков умер, а редакторско-составительская
неряшливость (выражаясь эвфемистически) сборника 2012
года такова, что впору утешаться, что Марков этой книги не увидел.
Эмигрант второй волны, филолог,
поэт, литературный критик. Так «пишут в словарях», и это сразу скучно, потому
что неверно, хоть и «правильно». Когда же пробуют писать иначе, то сразу
получается — «эксцентрик». Что тоже скучно и неверно.
Потому что и поныне русская
филология не знает, что делать с ученым, который поэт, и критиком, который и
профессиональный исследователь, а не «блестящий эссеист» только. (Тут у Маркова хорошая компания — в диапазоне от Вяч. Иванова до Льва Лосева.)
Какое-то одно «я» должно быть
главным, а все другие — извинительным дилетантством. А если еще добавить
музыку, которая была для Маркова едва ли не важнее словесности, то картина и
вовсе теряет жанровую определенность. Хлебников, Кузмин, Моцарт, Бальмонт,
итальянская опера — что это? кто?
Георгий Иванов, 1957 год:
«…капризы Вашего вкуса до сих пор для меня загадка».
Глеб Струве, 1971 год: «В Вас
есть какая-то нарочитая парадоксальность».
Сам Марков написал в 1986 году:
«…вкус — не только в правильности выбора, но и в широте этого выбора. Надо
уметь ценить и Баратынского, и Бенедиктова, и “блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой”». А за тридцать с лишним
лет до этого заметит: «Наше время не помогает воспитанию в человеке терпимости
и гармонического восприятия многообразной современной поэзии
<…> Во всяком случае, мир, в котором поклонники Есенина запоем
читают Мандельштама, а почитатели Ахматовой восхищаются Заболоцким, до сих пор
представляется почти “хлебниковской” утопией». Это из
предисловия к антологии «Приглушенные голоса (Поэзия за железным занавесом)»,
которую Марков выпустил в 1952 году в нью-йоркском Издательстве им. Чехова.
Марков оказался едва ли не
единственным, кто создал три антологии русской поэзии, разные и по составу, по
жанру. «Приглушенные голоса» — 16 поэтов, от Ахматовой до Заболоцкого, в
заключение — переводы Маршака и Пастернака из Шекспира и Лозинского — из Данте.
Цель: «дать лучшие образцы творчества поэтов, живших в советское время» и дать
стихи, «где слышен “шум времени”». Но, например, без
Константина Симонова: он «не заслуживает общества» других поэтов антологии
(между прочим — и Тихонова, и Сельвинского).
Вторая антология — 1966 года, о
которой речь впереди.
Третья — вышедшая в 1997-м, но
составленная раньше: «100 русских поэтов. Centifolia russica. Упражнение в отборе». Высокая шутка мастера:
«Абсурдно уже само расположение <поэтов> по алфавиту, — хотя и чревато
неожиданностями». Мотивировка: «Как-то приятно заниматься ненужными вещами,
когда почти все кругом заняты серьезным и “научным”». В итоге — сто
стихотворений, в диапазоне от Агнивцева до Языкова, с приложениями. Последнее
(«7А») — считалка: «Эники беники
си колеса / эники беники ба», с проставленными ударениями. В «Центифолии» есть еще и
примечания, которые смело выдерживают сравнение с
примечаниями Святополк-Мирского к «Русской лирике. Маленькой антологии от
Ломоносова до Пастернака», на которую Марков, как нетрудно предположить,
ориентировался.
Что такое двуязычная антология
1966 года? Огромный (восемьсот с лишним страниц) том, 85 поэтов. Пять разделов:
«Время символизма» (от Бальмонта до Андрея Белого — и Бунин); «Постсимволисты» (от Кузмина до «Поэмы конца» Гнедова);
«Поэзия и изгнание» (от Ходасевича до Моршена; два
стихотворения Набокова даны в переводах автора); «Поэзия и революция» (от
Волошина до Хармса и Шкапской); «Советская поэзия»
(от Инбер до Казаковой).
Сам Марков описывает себя как
находившегося между «Сциллой так называемой
объективности и Харибдой интуиции» и предусмотрительно замечает: «Самыми
жесткими критиками этой книги будут русские. Им я могу сказать: я тоже не
включил в эту книгу некоторые стихи из тех, что люблю, но это — не антология
для русских, которые знают и восхищаются своей поэзией. Эта книга может
раздражать кого-нибудь из них как тем, что в нее включено, так и тем, что
выпущено». Марков приводит неполный список тех имен, о невключении
которых в антологию он сожалеет: Коневской,
Балтрушайтис, Комаровский, Саша Черный, Третьяков, Петников, Сергей Бобров, Бурлюк,
Клычков, Луговской, Гуро,
Демьян Бедный, Ушаков, Кнут, Корнилов, Анстей, Лидия
Алексеева. И тут же оговаривается: «…но в книге есть и забытые фигуры, например
— Хабиас; всегда есть искушение открыть и
воскресить».
Этих открытий и воскрешений в
антологии с избытком (некоторые — к удивлению самого Маркова, как он сам
признается: например — поздний Бенедикт Лившиц). Вполне предсказуемо они
касаются, например, эмигрантской поэзии. Не только много
Георгия Иванова, но и — помимо «само-собой-разумеющегося» Поплавского — Червинская, Присманова,
Корвин-Пиотровский (представленный, впрочем, неожиданно: беспомощными «Розами
на снегу»), Смоленский и Елагин. Весьма приметно отсутствует Георгий
Адамович, но — в порядке компенсации? — есть два стихотворения Игоря Чиннова
(«А может быть, все же — спасибо за это» и «О Воркуте, о Венгрии (— о чем?)»), оба в своей обдуманной жеманности почти
пародийно напоминающих «блудного отца» «парижской ноты». Любопытно,
что такого эффекта не производят стихи Смоленского, явно ориентирующиеся на
поэтику позднего Георгия Иванова. В предисловии к антологии Марков
заметил: «Миллионы знают о Евтушенко, чьи поэтические достижения никогда не
были особо впечатляющими, а, с другой стороны, большой поэт Георгий Иванов
известен какой-нибудь горстке, потому что его трудно использовать журналистам,
пишущим о литературе». (К слову сказать, едва ли не лучшая работа о Георгии
Иванове — статья Маркова «Nihilist as Light-Bearer» — не переведена
на русский язык до сих пор.)
Но есть не только эмигрантские
раритеты (вроде «Охоты» Ладинского, кстати —
неинтересной), но и впечатляющая подборка советской (и подсоветской)
поэзии. Здесь нашлось, наконец-то, место и для К. Симонова («Убей его»).
Советская официальная поэзия (в диапазоне от Алигер
до Щипачева) описана Марковым лаконично: «духовная посредственность,
которая даже не подозревает, что существуют такие вещи, как поэтическая магия».
И Марков — внешне бесстрастно — помещает в антологии «Слово к товарищу Сталину»
Исаковского и «Песню о родине» Лебедева-Кумача.
Современная русская советская
поэзия представлена в антологии 1966 года «поэтической молодежью». Маркова не
впечатляет «неумеренно публикуемый» Евтушенко. С большим
интересом он отнесся к Вознесенскому («быть может, наиболее близкий к
современной западной поэтической традиции»), Винокурову
(«самый привлекательный в своей простой честности») и Ахмадулиной («нечто вроде
“социалистического сюрреализма”). Однако Марков предлагает «ждать и
смотреть»: молодые поэты могут создать что-либо подлинное «лишь тогда, когда
установят контакт не только с современной западной поэзией, но и со своим
собственным непосредственным прошлым — с поэзией Кузмина, Гиппиус, Вяч. Иванова».
Марков признает, что «полная
правда о сегодняшнем дне русской поэзии нам неизвестна». В самом конце
антологии он поместил раздел «Анонимные стихи», указав в примечании, что «имена
трех поэтов нам известны, но, по разным причинам, мы решили не обнародовать
их». Вот эти стихотворения: «Евреи хлеба не сеют», «Ключ» («У меня была комната
с отдельным ходом»), «Сегодня я ничему не верю», «Крематорий» («Там кумачом
завесив небо комнат»), «Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона».
Слуцкий, между прочим, представлен в антологии и под своим именем — «Физиками и
лириками».
Последнее стихотворение в книге
принадлежит, однако, не «анонимам», а Косте Баранникову, «Kostya
Barannikov, born 1924».
Комментарий Маркова: «Четырехлетний ребенок сочинил эти строки в 1928 году.
Ныне в России каждый знает это маленькое стихотворение как песню». Это — «Пусть
всегда будет небо». В переводе М. Спаркса: «Let there always
be sky».
И дальше следовало бы испортить
пересказом едва ли не лучшую часть предисловия Маркова, в которой он объясняет
принципы отбора текстов для переводов и принципы самих переводов, комментирует
набоковский перевод «Онегина», рассказывает историю о столкновении с М. Спарксом из-за Блока и о совместной со Спарксом
работе над антологией. И закончить дешевым эффектом: предложить угадать
читателю какую-нибудь хрестоматийную строчку в английском переводе.
Не будет ни этого, ни
переложения рецензии Виктора Терраса, в которой он — не без яда —
продемонстрировал переводческие огрехи Спаркса, и
чувствуется, что самого Терраса они огорчили. (Говоря же о марковском
предисловии, Террас заметил: «…хорошо, но я ждал от Маркова большего, помня его
блистательное предисловие к “Приглушенным голосам”»).
Антология Маркова и Спаркса заслуживает большего, чем остроумная критика (теперь
уже ретроспективная). Сам Марков все возможные упреки предвидел и рекомендовал
рецензентам, по крайней мере, не подсчитывать количество строк, отведенных для
того или иного поэта.
Антология заслуживает того,
чтобы ее читали — не для шарад и фантов. Кто-то будет читать ее четные страницы
(там, где русские оригиналы), кто-то — нечетные (переводы). Кто-то (кто и есть
настоящий читатель этой книги) прочтет ее целиком. А еще какой-то «кто-то»
увидит в этой книге не только собрание русских стихов XX века, но и портрет
Владимира Маркова. Хотя бы — портрет. Говорить о Маркове в России еще не
научились. Хорошо бы, научились его читать.