Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2018
По многолетней традиции в
Овальном зале Библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудомино состоялась
ежегодная церемония вручения премии журнала «Знамя».
Орденами «Знамени» за
постоянное и плодотворное сотрудничество с журналом награждены Игорь Волгин,
Борис Заборов и Людмила Сергеева.
Премий «Знамени» по итогам 2017 года удостоены:
Марина Вишневецкая — роман «Вечная жизнь Лизы К.» (№№ 11–12). Премия «Глобус» памяти
Е.Ю. Гениевой, назначенная Всероссийской государственной
библиотекой иностранной литературы имени М.И. Рудомино
Константин Куприянов — повесть «Новая реальность» (№ 2). Премия «Дебют в Знамени»,
назначенная Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ
Ольга Славникова — роман «Прыжок в длину» (№№ 7–8).
Премия «Открытый мир», назначенная доктором Аугусто
Лопес-Кларосом
Коллектив редакции
журнала «Знамя». Специальный
выпуск «1917–2017» (№ 11). Премия «Память, говори», назначенная
Российской государственной детской библиотекой.
Специальным дипломом
Российской государственной детской библиотеки отмечен
Владимир Лидский — «Игра в пепел» (№ 3).
Публикуем выступления, прозвучавшие на церемонии.
Марина Вишневецкая
Премия «Глобус» носит имя Екатерины Гениевой, к сожалению, не первый год — к сожалению, потому что все еще очень трудно представить стены Библиотеки иностранной литературы, как и ежегодный вечер журнала «Знамя» в этих стенах, без Екатерины Юрьевны. Это во многом благодаря ее энергии и просветительской страсти библиотека стала местом встречи людей и культур, центром притяжения для нескольких поколений читателей, переводчиков, филологов, прозаиков и поэтов. И эта же премия существует к счастью — потому что имя Екатерины Юрьевны звучит здесь и сегодня. И будет звучать еще очень долго, хочется верить, и по таким счастливым для каждого автора поводам.
И все-таки почему «Глобус», почему роману «Вечная жизнь Лизы К.»? Ответ на это у меня только один: номинаторы премии, как и прежде вручаемой по решению руководства библиотеки, остались верны традиции, отыскав в двенадцати толстых и изобильных журнальных книжках 2017 года текст о тридцатилетних, об их жажде истины и справедливости в эпоху подмен, фейков, тотальной пропаганды, гибридных и реальных войн. Об их готовности, простите за пафос, противостоять тому, что разделяет народы.
Пересказать этот роман наикратчайшим образом, мне кажется, можно так: мы живем, под собою не чуя войны. Но каждый из нас это в силах по крайней мере осмыслить.
А все-таки мой роман еще о любви, по крайней мере, о ее страстном поиске. И это значит, что без слов любви моя маленькая речь тоже будет неполной.
Вручаемая мне сегодня «собачка» — третья по счету. И это снова не просто собачка, а собака-поводырь. Потому что каждый автор, завершивший свой текст, слепец. Он слишком долго смотрел на солнце замысла, да и просто в экран монитора, и теперь видит мир, покрытый слепыми пятнами, а собственный текст ему представляется либо черной дырой, либо оптической обманкой, все время меняющей свою форму и размер. И счастье тому, с кем рядом в этот трудный момент окажется собака-поводырь. Специально обученная редакцией журнала, она поможет преодолеть не одно препятствие. Она одна будет вам поддержкой и опорой… во дни сомнений и тягостных раздумий. Спасибо, дорогая редакция, за то, что вы всегда рядом.
Особая благодарность Ольге Васильевне Труновой — моему знаменскому редактору вот уже третье десятилетие — даст бог, не последнее.
Игорь Волгин
В самой знаменитой поэме А. Твардовского ее герой произносит следующую поэтическую максиму:
— Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
В отличие от скромно-хитроумного Василия Теркина я от ордена вовсе не отказываюсь (хотя и медаль, особенно Нобелевская, тоже по-своему хороша). Ибо он, этот орден, учрежденный отнюдь не державной волей и не ради вещественных польз, свидетельствует о принадлежности к ордену — к той духовной общности, членом которой мне хотелось бы себя ощущать.
В далекие шестидесятые, в пору великих журнальных противоборств, меня поразил один газетный заголовок (кажется, в «Правде») — в статье, посвященной очередной годовщине Октябрьской революции. Он гласил: «Знамя Октября — знамя нового мира». Совокупление в одном невозможном ряду названий трех ведущих журналов свидетельствовало о некой иллюзорности жизни.
В молодости мне довелось печатать стихи в разных изданиях — «Новом мире», «Октябре», «Юности», «Молодой гвардии», «Москве» и др. Но по какому-то мистическому стечению обстоятельств я ничего не предлагал в «Знамя» (там лишь однажды появился мой перевод, если не ошибаюсь, с казахского). И это тем более удивительно, что нередко я сиживал в достопамятном флигеле Литературного института, где тогда обреталась редакция. Там же — познакомился с замечательным Львом Аннинским. Затем были десятилетия, заполненные исключительно исторической прозой: Клио потеснила Эвтерпу. Очевидно, поэзия не прощает измен — даже с такой «глыбищей», как Достоевский. Но когда вновь возникли стихи, у меня не было сомнений относительно того, где бы мне хотелось увидеть их напечатанными.
Не побоюсь сказать, что «Знамя» — это чувствилище современной русской поэзии. Именно на его страницах лучшие слова выстраиваются в лучшем порядке. Мало того: в известном смысле журнальная миссия «Знамени» сопоставима с судьбами отечественной словесности.
Поясню свою мысль.
По древнему христианскому обычаю церковные службы совершаются даже тогда, когда в храме нет ни единого прихожанина. Но не таково ли, собственно, и предназначение культуры: непрерывность предания, неотменимость служения, исполнение долга. А там — как Бог даст.
Гоголь однажды заметил, что Пушкин — это русский человек в полном его развитии, каким, может быть, он явится через двести лет. Сроки уже приблизились, но — увы… Однако не схожую ли мысль высказал Иосиф Бродский, утверждая, что поэзия есть наша видовая цель (то есть человечества как вида). Это вовсе не значит, что все вдруг примутся дружно рифмовать. Это лишь намек на то, что homo sapiens «в полном его развитии» будет обладать мирочувствованием, присущим поэту. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную…».
Борис Заборов
Величайшее благо жизни — память. Из избирательных свидетельств памяти слагается пазл жизни каждого из нас, а затем из всех вместе — история. Жизнь основана на том, что прошлое становится нашим сегодня, затем и будущим. Умение видеть в прошлом сегодня важное постижение науки жизни.
Эти мысли я начал вбирать чувственно, эмоционально, когда начал писать свое в живописи, а интеллектуально, когда начал писать карандашом, в свободное от работы время, в тетрадях в косую линейку. Иначе говоря, как школьник. Выяснилось, что процесс наблюдения за собой у меня, пишущего, более натурален, чем у меня же, стоящего у мольберта.
Определенно меня не обошел Творец. Изначально я был избавлен от головной боли выбора профессии. Она перешла ко мне по наследству. Моих родителей миновал сталинский террор. Смертельные ужасы войны подчас проходили рядом, но оставляли жить. Отец вернулся с войны невредим, уйдя в первый день и вернувшись в последний. Семья уцелела и в смутные времена. На дорогах моей жизни происходили грандиозные встречи с замечательными людьми. На одной из тропинок, буквально, повстречал будущую жену. У меня были и есть друзья, верные, надежные. Я без лукавства определяю свою жизнь счастливой.
Реальность ошеломляет до стыдности своим превосходством над самыми буйными моими мечтаниями и фантазмами. Собственно говоря, повествование «То, что нельзя забыть», — об удивительных звеньях цепи, удерживающей «связь времен», выкованных судьбой, и где-то записанной.
Вот и сегодня: сверхумный, идеально запутанный зигзаг на дороге жизни озадачил еще раз, приведя меня в то место, где в 2014 году я с архитектором Михаилом Сельцером и Екатериной Юрьевной Гениевой обсуждали проект монумента в честь и во славу книги. Его предполагалось установить в мемориальном саду Всероссийской библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудомино. Проект был сделан, начались поиски финансирования. А потом случилось то, что случилось.
Именно здесь проходит сегодня акт вручения мне, профессиональному художнику, годовой премии одного из самых читаемых, долгоживущих литературных журналов России — «Знамя».
Мог ли я помыслить об этом еще вчера…
Жизнь соткана из печалей и радостей. Сегодня для меня событие, радостное и удивительное, не могло бы иметь места, если бы не встреча с журналом «Знамя», не мною задуманная. У меня-то и в голове не было амбиций публиковать свои писания. «Знаменцы» отнеслись к ним благосклонно.
И вот к чему это привело. Чертовски интересно.
Благодарю за внимание…
Константин Куприянов
Я живу на юге, зима здесь обозначается контурно и немногим меняет облик природы: короток день, рано распространяются между предметами тени, случаются затяжные дожди и туманы, в самый темный час ночи и ранним утром температура падает, и безветрие делается законченно холодным — три-шесть градусов тепла. Смена времен года размыта: поздний декабрь скорей походит на болезненное восточноевропейское лето, после которого будет зеленая весна, а за той — мягкое, сухое, долгое лето.
В один из зимних вечеров, холодный и светлый в сиянии полной суперлуны, написала моя подруга писательница, которая сказала что-то вроде: «Костя, мне страшно, что я не напишу ничего лучше, я переоценена за сделанное, я всех обманываю, прыгнуть выше этой планки я не смогу». Я почувствовал ее сидящей совсем близко, мы делили одни мысли, и общий враг — страх безвестных людей перед литературной стихией — соединял нас.
Как будто она была рядом, я ответил пространно: «Дорогая подруга, и мне часто страшно. Почти любой шаг делаю, словно иду в пропасть, а литературное вдохновение рискую уронить и разбить: ведь в разговоре с другом разоблачаю, как поведу сюжет, родителям рассказываю про героев, которых еще не дописал, в редакцию шлю синопсисы романов, которые существуют только планом, парой начальных глав.
Литература, думал я первые годы, — сердитое, живое пламя, с нею не совладать. Так и будет она властно вести мои слова, делать меня завистливым и обидчивым, тщеславным и гордым, она опустошит и разрушит меня, оставит одиноким, выбросит небритым алкоголиком, наркоманом, распутником на обочину «нормальной» жизни, по которой будут брести новые шесть миллиардов ничего не читающих, ничего не пишущих, и там я пролежу, забытый и не существующий, ревнующий к настоящим писателям, кто сумел не ошибиться и не сгореть.
Однако, к большому удивлению и тихой радости, она добрее к человеку, чем я ожидал. Она помогает нащупать нужное слово, выводит из лабиринта страстей, отрезвляет и даже лечит. Мы приносим ей в жертву свою молодую кровь, и, если она соглашается впитать ее, то на выходе буквы и слова окрашиваются розовым, как правильно сделанное сочное мясо в стейк-баре. И людям, прочитавшим нас, передается это горькое упоение молодостью — далеко не совершенной, но способной дать тексту свежей крови.
Как ты далеко, как я давно не держал тебя за руку, — сказал я подруге. — Мы идем одной дорогой, я люблю тебя, как сестру, хорошо тут быть с тобой. Будь смелой, не отвлекайся на сомнения, шагай с открытыми глазами».
Она посмотрела на меня, и на мгновение в ее взгляде вспыхнула настоящая благодарная любовь, показывающая, что написанное между нами было не зря. Я протянул ей руку.
Эта история — вымысел.
Спасибо «Знамени» и фонду СЭИП за оказанную мне неожиданную честь и подаренную радость. Публикация, а тем более премия журнала — важнейшее поощрение для автора, надежда на то, что его текст удостоится осмысления. Также это и ответственность, о ней я буду помнить в часы литературного труда, а также во времена отдыха и наслаждения.
Владимир Лидский
Журнал «Знамя» я штурмовал дважды, и оба раза безуспешно. Третьей моей попыткой была повесть «Улети на небо». Года за три до этого я попал под сильнейший критический обстрел в связи с выходом моего первого, весьма противоречивого романа «Русский садизм».
В течение трех лет после его выхода мне ничего не удавалось опубликовать. И журнал «Знамя» в 2014 году очень поддержал меня, приняв к публикации также достаточно неоднозначную повесть, о которой я сказал выше, повесть, рассказывающую о генерале Каппеле и о Белом движении вообще. Этот текст впоследствии был удостоен «Русской премии», в чем я также вижу огромную заслугу журнала, номинировавшего повесть.
Меня очень греет мысль о том, что мои жизненные, человеческие и эстетические представления полностью совпадают с представлениями журнала и тех людей, которые его делают. «Знамя» — журнал демократического толка, и я рад, что имею возможность публиковаться в нем, сотрудничать с ним. Такое сотрудничество дорогого стоит. Спасибо за доверие, благожелательность, такт и искреннее желание сотрудников сделать авторское послание, или, как нынче говорят, месседж, лучше, интереснее, многомернее.
И особенно приятно мне, что сегодня редакция «Знамени» и Российская государственная детская библиотека отметили именно повесть «Игра в пепел», которая является для меня очень важным текстом, хотя и авантюрным, отчасти приключенческим, но поднимающим в тот же час важные, актуальные проблемы прошлого и наследующей ему современности.
В заключение хочу сказать о значении для человека книги вообще, о значении печатного слова. Разумеется, это сентенция и банальность, но человек без книги — неполный человек. Книга дороже денег, — потому, наверное, многие литераторы сегодня и продолжают работать, не рассчитывая на гонорары.
Свои мысли и чувства по этому поводу я когда-то пытался выразить в переводе, или, как я это назвал, — интерпретации знаменитого стихотворения Рильке «За книгой»:
Я так увлекся книгой интересной,
Что не слыхал
дождя, стеной отвесной
Стоявшего в окне моем всю
ночь,
И ветра, уносящегося прочь.
И разбирая буквы, знаки, строки,
Я все твердил заветные уроки.
А время замерло или пошло
назад,
И проявились средь ночной
мороки
Пять алых букв: закат,
закат, закат…
Как нити бус, слова на части рвутся,
И бусинки на место не
вернутся.
А солнце вновь прощальный
бросит взгляд
На мокрый сад,
мечтающий проснуться,
И в клочьях сна навершия оград.
Крадется ночь, ее везде приметы,
Деревья сникли без огня и
света.
И только люди могут сбиться в
круг,
Ведя беседу, слушая поэта,
Молясь на слово и на всякий
звук.
Но если я вдруг выгляну во тьму,
Покинув строк прекрасную
тюрьму,
И обожгусь о мрак вселенский
взглядом,
Как станет близко сердцу и уму
Все, что живет под
небом нашим рядом.
И все же глубже надо посмотреть,
Хотя б на четверть или же на
треть:
Вчитайся в ночь, и спящее село
Начнет бездонным
космосом звенеть,
А раньше так звенеть оно
могло?
Теперь я вижу: этому сельцу
Масштабы мироздания к лицу.
И крайняя звезда у поворота,
Ведущего к терновому венцу,
Сияет как свеча в глуши
прихода!
Людмила Сергеева
Я очень взволнована и польщена тем, что получила орден «Знамени» — лучшего журнала. Это мой первый и единственный орден за столь длинную жизнь — мне уже девятый десяток. До сих пор у меня были только две медали: школьная, которая помогла поступить на филфак МГУ, и ветерана труда, которая дает мне льготы при оплате ЖКХ. А орден «Знамени» — бескорыстен и чист, он просто дарит жизненные силы и надежду. Я ведь теперь попадаю в компанию лучших современных писателей, награжденных до меня таким же орденом. А это не только огромная честь и радость, но и серьезная ответственность. Получаю я эту премию из рук талантливых, честных, любимых людей редакции журнала «Знамя». И вручают мне орден «Знамени» не в палатах Кремля, а в Овальном зале, намоленном отцом Александром Менем. (Отец Александр и дал такое название этому залу.) В моем случае это гораздо ценнее — все ближе к вечности.
Я — счастливый человек: судьба подарила мне общение с великими, талантливыми, достойнейшими людьми. Их имена принадлежат истории: Анна Ахматова, Надежда Мандельштам, Иосиф Бродский, Андрей Синявский, Мария Розанова. Все эти люди своим творчеством и своей жизнью оказали на меня большое влияние, они в значительной степени сформировали мое мировоззрение, без них я была бы совсем другим человеком. У этих людей я училась свободе в несвободном обществе, стойкости, дружбе, доброте, верности и вере. Это они своим творчеством преподали мне урок красоты, непобедимой силы и долговечности «царственного слова», которое побеждает мрак и безнадежность.
Я пыталась вслед за Осипом Мандельштамом почувствовать «привкус печали и дыма» родного Отечества. Училась у Анны Ахматовой постепенно понимать, что «как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошедшее тлеет». Осознавать вслед за Надеждой Мандельштам, что время работает всегда на творцов, даже когда они погублены властью и лежат в безымянных могилах. Андрей Синявский научил меня верить в искусство как в главную ценность России: «О, я верю: искусство спасется. Не художник — искусство…». Я проходила школу мужества и конспирации у Марии Розановой. И до сих пор вместе с Иосифом Бродским я надеюсь, что «Бог сохраняет все; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос». Большое спасибо!
Ольга Славникова
Сегодня статус лауреата литературной премии представляет собой нечто странное и зыбкое. Статус существует и имеет значение, пока существует сама премия и институция, ее присуждающая.
Чем дольше премия живет, тем прочнее ее лауреатство. При этом победители разных лет — сообщающиеся сосуды. Бывает, что жюри присуждает награду произведению спорному, а то и слабому. Кому, как не мне, многолетнему координатору «Дебюта», знать, что один премиальный сезон на другой не приходится: случаются неурожаи. Нельзя требовать ни от какой, даже самой престижной, литературной премии, чтобы все лауреаты были как на подбор гениальны. Однако же сосуды сообщаются, статус лауреата один для всех, и получается «средняя температура по больнице». Процесс естественный, хотя и несправедливый.
Что же происходит со званием лауреата, если премия прекращает свое существование? Например, «Дебют» третий год на паузе, и надежды перезапуститься все меньше. Когда-то я удостоилась премии имени Аполлона Григорьева и очень этим гордилась. После входила в шорт-лист премии Белкина. Время от времени у меня запрашивают автобиографию для разных изданий и книжных ярмарок. Как правильно писать: «лауреат» или «была лауреатом»? Похоже, прошедшее время — вариант более точный. Победа в премии, которой больше нет, — это как гражданство исчезнувшего государства. Паспорт, если его не изъяли при обмене, можно хранить как сувенир.
Современная русская литература живет в режиме, противном ее природе. Это режим новостей. Новинка по определению имеет преимущество перед книгой, изданной несколько лет назад. Новинку рецензируют, обсуждают в соцсетях, включают или не включают в рейтинги «Главные книги по версии такого-то». Роман пишется два-три года, а иногда и больше. Срок его жизни в сознании литературного сообщества и читающей публики вдвое короче. Издательский бизнес, похоже, не заморачивается возней с так называемыми лонгселлерами. И книжные магазины не особо рады роману, который продается пусть постоянно, но понемногу. С тех же самых квадратных дециметров прилавка любое новое уйдет в разы живее. У меня не раз бывали случаи, когда я приезжала в библиотеку города N на встречу с читателями, а читатели не находили в магазинах ни одной моей книги. Последний случай — Ханты-Мансийск. Город небольшой, но активный и не бедный. Вместо книг я ставила автографы на библиотечных программках, на каких-то картонках. В других городах мне случалось расписываться на ветхом номере журнала «Урал», на кошачьем ветеринарном паспорте и даже на дне шляпы.
В мировой литературе существуют книги, которые можно читать, но нельзя прочитать. Таков, например, «Улисс» Джеймса Джойса. Художественный вес этого романа неподъемен, но его геном, по крайней мере, передался следующим генерациям прозы. Сегодня почти любая толстая книга — если это, конечно, не детектив и если есть в ней усложнения стиля и смыслов — превращается в черный ящик. Она нечитаема. Она даже метра не проплывет по волнам реки Леты, но сразу камнем пойдет ко дну. У этой книги есть страницы, на страницах есть буквы. С тем же успехом можно было заключить в обложку силикатный кирпич.
У новейшей литературы и, шире, у всей культуры сверхкороткая память. Кризисное положение такой важной национальной институции, как «толстые» литературные журналы, тому прямое свидетельство. Сверхкороткая память не позволяет качественному тексту стать влиятельным. Качество не закрепляется, не передается дальше, не будоражит начинающих литераторов. Если сразу не прочитано — не будет прочитано никогда. Стоит ли удивляться снижению уровня новейшей литературы, в частности, романистики? Если это пока не так заметно, то единственно благодаря фанатикам, полагающим, что вечность, для которой они работают, где-то существует.
Иногда мне представляется, что премиальные процессы, призванные актуализировать и увековечить лучшие литературные произведения, достигают ровно обратного эффекта. Премиальный цикл — год. Потом набегает следующая волна — новинок, шорт-листов, вручений, речей. Книги прошлого года уже ни в чем не участвуют. Их нет. Выше я уже сказала, что обнаружила себя бывшим лауреатом премии Аполлона Григорьева. И недалек тот день, когда я стану бывшим автором романа «Прыжок в длину».
И все-таки сегодня радостный день. Я уже второй раз становлюсь лауреатом премии журнала «Знамя». Благодарю редакцию за выбор и за то, что журнал жив. Отдельная благодарность моему редактору Елене Холмогоровой за творческую чуткость и высочайший профессионализм. Также выражаю благодарность спонсору моей номинации «Открытый мир», господину Аугусто Лопес-Кларосу за последовательность в поддержке журнала и его авторов.
Мы, писатели, редакторы, издатели, критики, — граждане тонущей на наших глазах литературной Атлантиды. Но, может быть, это, уже почти отмененное, гражданство — самое достойное из всех возможных.