Рассказы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2018
Об авторе | Михаил Тяжев — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — Три рассказа (2017, № 4). В 2017 году рассказ «Фейерверк» из этой подборки получил литературную премию им. О. Генри «Дары волхвов».
Немец
Саня Гейнц, по прозвищу Немец, должен был сегодня откинуться. Он позвонил матери, сказал, что у него все нормально, скоро будет дома. Потом Немец упаковал деревянную птицу, которую сделал сам, в коробку. Но тут в барак ворвался майор Ряшенцев с охраной и устроил шмон. Ничего не нашли. Ряшенцев в гневе пнул коробку.
— Чего за хрень? — сказал он.
— Оставь, — услышал он из угла. — Это Немца. Он сегодня освобождается.
— Кто, ты? — ткнул пальцем в грудь Немца Ряшенцев и наткнулся на полное презрение.
— Он. Он, — снова услышал майор из угла. — У его матери день рождения. А это подарок.
— А не положено! — сказал Ряшенцев и забрал коробку.
Немец вышел за ворота КПП. Солнце ударило ему в глаза. Он сощурился и услышал сигнал машины. На площадке у ворот зоны его ждал Гнедой, который скалился во все лицо.
— Немец, дружище! — воскликнул он.
Немец и Гнедой обнялись.
Немец сел в его машину.
— Ну что, гуляем? — сказал Гнедой.
— Я сначала к матери, — сказал Немец.
— Когда у тебя у нее день рождения?
— Завтра.
— Вот завтра и поедем. А сейчас в баньку. Баб возьмем. Тут, говорят, есть одна негритянка, Каштанкой кличут.
Они приехали в небольшой городок недалеко от зоны. Гнедой открыл бардачок и вывалил на колени Немца пачку денег.
— Твои! Если бы не ты, я бы тоже чалился. Остальные будут в городе.
Гнедой остановился у торгового центра. Зашли в магазин мужской одежды. Немец купил себе костюм и белоснежную рубашку. Примерил туфли и выбрал лакированные блестящие. Затем достал мобильник и позвонил матери.
— Как ты, мам? Завтра буду. Мам, у меня все хорошо, говорю! Завтра буду.
Потом они затарились в магазине водкой и красной икрой. Остановились у сауны. Старик-администратор, лукаво улыбаясь, интересовался:
— Какую вам надо?
— Каштанку.
— Хороший вкус, — сказал многозначительно старик-администратор и позвонил кому-то. Поговорил. Положил трубку и произнес:
— Если вам сейчас надо, то придется доплатить. Негритоска. Экзотика.
— Не понял. Че за инфляция?
— Она сейчас занята. Но если будет доплата…
Старик не успел договорить. Гнедой схватил его за грудки.
— Да я тебя!..
— Я пошутил! Я пошутил!.. — задыхался старик.
Немец остановил его:
— Хорош!.. Отец, не надо нам никого. Мы так, помыться.
— Ладно, батя! — успокоился Гнедой. — Как говорится, что русскому хорошо, то немцу смерть! Мне двух сразу подавай. Черненькую и беленькую. Буду играть в шахматы. И чтобы никаких больше доплат. Я шуток не люблю.
Немец и Гнедой с пакетами, в которых громыхали бутылки и лежала закуска, зашли в сауну. Немец сразу же разделся и зашел в парную. Там он повалился на полок. Парок был слабоватый, градусов под семьдесят. Но и это для него сойдет!
Гнедой хлопнул водки, привели девок, как он и заказывал — белую и черную. Гнедой ударил Каштанку по заднице и увел в комнату.
Немец накинул халат и вышел в предбанник. За столом сидела и скучала девушка. У нее были зеленоватого цвета глаза, пухлые, словно она обиделась на кого-то, губы.
— Привет, — сказал Немец. — А где все?
— Там, — показала она на комнату и начала раздеваться.
— Погоди, не надо, — остановил ее Немец.
Девушка хмыкнула и плюхнулась на стул.
— Как тебя зовут? — сказал Немец.
— А что, это важно?
— Нет, так спросил. Есть хочешь? — Бери!
Девушка взяла яблоко и надкусила.
— Если ты извращенец, то я тебе сразу говорю, не пройдет этот номер.
— Почему ты так подумала, что я извращенец?
— Просто знаю, сначала не хотите, имя спрашиваете, возраст. А потом нотации читаете.
— Нет, я тебе нотации читать не буду. Я сам нотации не люблю. Просто спросил. Десять лет сидел, с бабой толком не разговаривал. Тебя вижу так близко, аж дух захватывает!
— Тогда чего ты не хочешь?
— Не хочу.
— Не нравлюсь, да.
— Нравишься, почему. Только я сюда помыться пришел.
— Не нравлюсь. Я знаю. Каштанку всегда все берут. Она как появилась здесь, ее только и заказывают. Один раз нас тоже вместе заказали, так заставили петь «Интернационал». Может, все-таки будешь?
— Честно? Я выпить и спать хочу. У матери завтра день рождения, а я еще толком подарок ей не купил.
Девушка замолчала, согнула ноги коленями к груди, натянула на колени майку и глубоко вздохнула. Немец вытащил деньги, сунул их девушке.
— Иди, погуляй.
— Может, будешь? — спросила она снова.
— Давай, одевайся и иди!
Девушка пересчитала деньги.
— Куда столько? Много же!
— Это от меня подарок.
— Тогда, может, телефон мой запишешь? Я тебя обслужу по высшему разряду.
— Если надо, я тебя сам найду.
Девушка разделила деньги на части и сунула каждую в отдельности. Оделась и ушла.
Немец выпил водки, закусил красной икрой, намазав ее густо на хлеб. Оделся, взял у старика-администратора ключи от номера, открыл дверь и бухнулся спать.
На следующее утро Гнедой был у него, он уже опохмелился.
— Немец, брат, давай я тебе такси вызову.
Немец надел вчерашний костюм и белую рубашку, вычистил черные лаковые туфли и вышел. Он торопился, ему хотелось скорее увидеть мать.
Он доехал до станции и поднялся на платформу.
Ряшенцев тоже похмелился с утра. Его загрузили в УАЗик и довезли до станции. Он вышел из машины довольный и раскрасневшийся.
— Товарищ майор, — сказал водитель. — Коробочку забыли.
Ряшенцев взял ее.
Электричка остановилась у платформы. Немец и Ряшенцев зашли в разные вагоны.
Ряшенцев сел на свободное место и достал из кармана бутылку коньяка. Ему хотелось с кем-нибудь выпить, однако в вагоне ехали все студенты да женщины. Он заметил какого-то старика, кивнул ему, но старик отказался. Тогда он перешел в соседний вагон.
— Гражданин! — догнал его старик. — Коробочку забыли.
В соседнем вагоне Ряшенцев увидел Немца. Тот сидел и смотрел в окно, мысли его были рассеянны.
— Ты-то мне и нужен! — услышал Немец. — Давай бухнем! — Ряшенцев вытащил из кармана бутылку коньяка. — Давай, за мою маму. У нее сегодня юбилей.
Немец остался безучастен к его предложению, отвернулся к окну.
— Да я же по-хорошему! — возмутился майор. И сделал небольшой глоток. — Забудь, что я майор! Что погоны у меня. Ты думаешь, мне нравится моя работа — вас охранять?
— Если не нравится, так уйди, — услышал Ряшенцев в ответ и оживился. Его как будто кольнули в больное место.
— Ты думаешь, так просто уйти. Уйди! У меня семья, уважение, до пенсии вон осталось всего ничего. Да и куда я устроюсь? Еще обижается! Ведь если бы ты был на моем месте, а я на твоем, ты бы меня тоже прессовал.
— Я бы не был на твоем месте.
— Я же чисто теоретически.
— Даже теоретически.
Ряшенцев задумался.
— Вот скажи, — начал он. — Зачем ты все совершаешь, делаешь все это, зачем? Потом к нам попадаешь! Чего тебе не живется спокойно?
Немец засмеялся:
— Тебе бы попом работать!
— А если без этих… без смешков? — Ряшенцев был серьезен.
— Сейчас уже ничего не изменить, — ответил ему Немец. — Я, как бы тебе это поточнее сказать… в системе, что ли. У меня тоже уважение и семья. Я вот еду к матери. День рождения у нее.
— И у твоей матери день рождения? — удивился Ряшенцев. Он вспомнил сцену со шмоном и бросил на коробку короткий взгляд, и что-то внутри него шевельнулось.
Немец осклабился, и его ухмылка не понравилась Ряшенцеву. Ему показалось, что Немец презирает его.
— Что? — напрягся он. — Что смешного в том, что я говорю?
— Ничего.
— Нет, ты смеешься? Я что, смешон? — не успокаивался Ряшенцев.
— Нет.
— На вот, возьми, — подвинул Ряшенцев к Немцу коробку.
— Зачем?
— Она же твоя.
— Ты ее забрал. Теперь она твоя.
Спокойный тон Немца бесил.
— Хватит!.. Забрал! Теперь возвращаю.
— Чего добрый такой?
— Да пошел ты! Я с тобой… можно сказать, как с человеком.
— А там я был не человек? — почти крикнул Немец, и на них обернулись. И он снова усмехнулся. Тогда Ряшенцев сказал:
— Пустой ты человек! Никчемный и бесполезный! И правильно я делаю, что давлю таких, как ты!
— Вот и расставили точки над i, — сказал Немец и вышел в тамбур.
Электричка раскачивалась на стыках, стучали колеса. За окном проносились поселки, церкви с разбитыми колокольнями и засеянные поля.
В тамбур стремительно вошел Ледяев. На нем была бейсболка, надвинутая на нос. Он столкнулся нос к носу с Немцем.
— Немец? — произнес Ледяев. — Ты чего тут?
— Нагнали.
— Я-я-ясно, — протянул Ледяев, глянул в окошечко двери тамбура и увидел Ряшенцева, который пил коньяк из бутылки.
— Гнида!.. Видел его?
— И что? — Немец понял, о ком идет речь.
— Я его в карты проиграл.
Ледяев вытянул из рукава тонкую пику и хотел было уже идти. Но Немец попридержал его.
— Оставь.
— Не понял.
— У его матери сегодня день рождения.
Немец перехватил его запястье и вдруг почувствовал, как его что-то легонько кольнуло чуть ниже пупка. Ледяев заморгал глазами и стал отступать.
— Прости, дружище! Я не хотел… — шептал Ледяев и ломанулся в противоположный вагон.
Немец остался сидеть на полу тамбура, держась за низ живота.
На следующей станции к электричке подъехали на «буханке» оперативники. Народ высыпал узнать, в чем дело. Тело Немца вытащили на платформу.
— Прикройте его, а то дети тут, — сказал следователь дежурному. Тот притаранил картонную коробку из-под холодильника и накрыл убитого. Ноги Немца в лакированных туфлях торчали из-под картона, и на блестящий кончик ботинка уселась крупная навозная муха. Майор Ряшенцев протиснулся ближе. На него указали, что вроде как ругался с убитым.
— Что он от вас хотел, майор? — спросил следователь Ряшенцева.
— Ничего. У его матери день рождения сегодня, — ответил он.
Привели Ледяева, он во всем сознался. Следователь держал руки в карманах брюк, на его скуле была ранка от бритвенного прореза, заклеенная кусочком газеты.
— Дождь, наверное, будет, — сказал он, зевнул и ушел допрашивать Ледяева в «буханке».
Ряшенцев поставил коробку рядом с телом Немца и потопал к автобусной остановке. Палило солнце. Было часов десять. У автобуса его нагнал оперативник.
— Майор, коробка ваша? Не забывай.
Ряшенцев сунул ее под мышку.
К обеду он был в ресторане, где у его матери справляли юбилей. Из зала доносилась музыка:
За запреткой снег растаял,
И не спится до зари,
И кружат счастливой стаей
Над острогом сизари.
У Ряшенцева болела голова. То ли от солнца, от выпитого вчера, то ли от произошедшего с Немцем.
— Что в коробке? — спросила Ряшенцева его жена Катя. И принялась распаковывать коробку. Вытащила красную птицу с длинным клювом.
— Откуда это у тебя? — дивились гости на юбилее.
— Это не ваше! — Ряшенцев забрал у жены птицу и запаковал обратно.
— Ты сегодня как психованный! — обиделась на него Катя.
Ряшенцев подарил матери деньги. Затем выпил, закусил, выпил еще, и настроение его улучшилось. Гуляли допоздна. А ночью Ряшенцеву приснился сон. Его клюет в темечко длинным клювом красная птица.
Утром следующего дня он стоял на балконе и думал, что скоро отпуск, но рыбу не половишь, жара. В дверь позвонили. Он открыл. На пороге стоял неизвестный с посылкой.
— Что такое? — удивился Ряшенцев.
— В ресторане забыли вчера, — сказал неизвестный и вручил ему коробку с птицей.
Ряшенцеву стало нехорошо. Он вынул мобильник и позвонил на работу.
— Слушай, здоров! Да, ничего, все нормально. Узнай адресок этого, как его?.. Немца!.. Ну, сидел у нас. Гейнц его фамилия, кажется. Хорошо. С меня магарыч.
Ряшенцев получил СМС на телефон. Оделся и вышел на улицу. Мать Немца жила на улице героя Давыдова в домах, которые строили сразу после войны пленные немцы. Он поднялся к ней на второй этаж и позвонил. Дверь ему никто не открыл. Он позвонил снова. Из соседней двери вышел худощавый мужик с татуировками на пальцах.
— Чего те? — сказал он.
— Это… мать Сани Немца тута живет?
— Ну.
— Где она?
Татуированный недоверчиво глянул на Ряшенцева.
— А тебе какое дело?
— Подарок у меня тута, — и он вынул из коробки красную птицу с длинным клювом.
— Так нет ее! Вчера еще вечером преставилась бабуся, — сказал татуированный и закрыл свою дверь.
Актриса
Актриса небольшого детского театра Лера Кукина, как обычно, пришла домой поздно, хотя ее спектакль закончился рано. Она не спешила домой, сидела в машине с Виктором Семеновичем, а потом ужинала с ним в ресторане. Чем он занимался, она не знала. В театре, куда он приводил своих внуков, считали, что он силовик.
На улице только что закончился июньский дождь. Лера стаскивала сапоги в прихожей двухкомнатной квартиры, где в одной комнате жила она, а во второй женщина с сыном Петькой.
Петька вышел из комнаты, сел на обувнице и смотрел на Леру. Когда она разулась и хотела его погладить по голове, ударил ее. Лера не стала сердиться на него, ушла и закрылась в ванной. Там она сняла макияж и потом долго стояла под душем, смывая с себя остатки дня. Лера устала — устала играть, разговаривать, врать матери, устала быть одна.
Потом она тыркалась и не могла открыть дверь из ванной.
— Петька, ты! Открой, говорю! Ах, ты, гад!
Дверь открыла мать Петьки.
— Извините, — сказала она.
— Ничего, — Лера прошла в комнату, на голове ее тюрбан из полотенца.
Она сидела с феном и сушила волосы, лицо ее горело, вокруг глаз круги. Спать не хотелось. Вспоминала слова и взгляды Виктора Семеновича и улыбалась. Ей льстило, что он ухаживает за ней.
Потом она заварила на кухне чай из специальных трав, который ей посоветовали пить коллеги из театра. Чай ей не понравился, она поморщилась и выплеснула его в унитаз. Захотела заварить черный чай, крепкий, такой примерно, какой любил пить отец, возвращавшийся из рейса. Чая на полке не было. Тогда она взяла соседский чай и заварила его. Петька вышел из своей комнаты.
— Что не спишь, пират? — сказала она ему.
— Я не пират.
— А кто ты?
— Я — Дарт Вейдер.
Петька вытащил светящийся меч и начал им размахивать. Задел в темноте чашку на столе, уронил ее.
— Петь, тебе сколько лет? А ты все в солдатики играешь. Девчонки тебя любить не будут.
— Мне восемь лет, — сказал Петька, — и я женюсь на тебе.
— Я взрослая, на мне нельзя.
— Тогда я не скажу, кто к тебе приходил.
— И кто приходил?
— Не скажу.
— Давай, колись, Петь!
— За поцелуй.
— Ах ты разбойник. Маленький, а уж поцелуй. Я вот твоей матери скажу.
— Не скажешь. Потому что я скажу, что ты у нас чай воруешь.
— Я, кстати, Петь, всегда возвращаю, если что брала. Твоя мама знает.
— И вообще ты злая! — сказал Петька. — Мама говорила, что у тебя детей никогда не будет.
— Много она знает! — выкрикнула Лера. — А ну, марш домой!
Она завела Петьку в комнату. Его мать занималась с кем-то английским по скайпу.
— Это как это у меня детей не будет? — сказала Лера.
Петька убежал из комнаты.
— Вы мне мешаете заниматься.
— Занимаешься, да?! За мальчишкой следи. Занимается она!
Лера вышла из ее комнаты, взяла чашку с терпким на вкус чаем и ушла к себе. Там она плюхнулась в кресло, вытащила телефон и листала переписку в фейсбуке. Никто ей не писал, она поставила лайки под фотографиями своих знакомых и набрала номер Виктора Семеновича.
— Алле! — произнесла она тихим голосом.
— Я же просил не звонить мне в это время! — ответил он яростно.
— Да пошел ты! — Лера отключила его номер и отбросила телефон на кровать.
В дверь постучалась мать Петьки. Подала записку, о которой говорил Петька. В записке было:
«Привет, Лера. Это Котов. Если хочешь, увидимся на вокзале. Я уезжаю сегодня ночью. Курский вокзал». И время.
Лера глянула на часы, еще два часа до отправления. Котов был ее давним парнем. Он был когда-то актером. И так же, как она, мыкался, бегая по кастингам, злился, когда слетала роль. Котов чем только не занимался, лишь бы заиметь дело, и снимал полнометражный фильм, после чего прогорел и влез в долги. Лера любила Котова и во всем следовала за ним, верила в его талант. А он начал употреблять наркотики. После этого они стали чаще ругаться. Он ревновал Леру, не давал ей участвовать в серьезных кинопроектах, приезжал на съемочную площадку, лез драться. Лера терпела его. Но когда он украл из гримерной деньги и драгоценности у одной известной актрисы, она сказала себе стоп и оставила его. Через месяц Лера и Котов сошлись снова. Но все чаще ругались. И когда он ее избил, она вызвала полицию. С тех пор она больше его не видела. И вот теперь снова.
Лера убрала записку, лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. Выдвинула ящик тумбочки, достала пузырек со снотворным и снова убрала. Затем она быстро оделась, натянула сапоги и вышла из дома.
Спускаясь на лифте, она вызвала такси. Машина приехала быстро. Ночью Москва была свободна. Мелькали огни за окном. На вокзале Лера расплатилась с водителем и машина уехала.
Лера стояла на улице и представила, что ей придется снова за кем-то ухаживать, волноваться, нервничать. И она подумала: зачем я приехала? Нет, старого не вернуть.
Она вытащила телефон, чтобы снова вызвать машину. Но тут ее окликнули.
— Лера!
Она обернулась и увидела Юру.
— Ты приехала! — сказал он. — Я знал, спасибо тебе.
— Что ты знал? Я приехала подругу встречать, — соврала она.
— Разве ты не получила мою записку?
— Нет. А что, ты был у меня?
Лера заметила, что он сильно исхудал, щеки его впали, сам он как-то вытянулся и все время кашлял в кулак.
— Я рад тебя видеть, — сказал он.
— Я тоже, Юра, — Лера поняла, что если сейчас не избавится от него, то не избавится никогда. Поэтому захотела побыстрее уйти от него.
— Мне надо идти.
Он схватил ее за руку.
— Пусти!
— Лера!
— Я сказала, пусти!
Он убрал руку. Лера ушла.
Она зашла в здание вокзала. И прямиком в туалет. Там закрылась в кабинке и ревела. Затем умылась. Вышла на улицу — огляделась, Котова нигде не было, вызвала такси.
Она ехала по ночной Москве домой. И ей не хотелось возвращаться. Все равно не уснуть. А таблетки пить и вообще. Все казалось таким ужасным, и, самое главное, она как будто сделала что-то поганое, измазалась, и скорее хотелось забыть об этом. Поэтому она попросила водителя изменить маршрут. Через минут десять такси остановилось у ночного клуба.
Лера сидела у барной стойки и выпивала. Светящиеся лучи, то зеленые, то фиолетовые, то желтые, красные, прорезали потолок. Со сцены доносилась музыка, звучал контрабас.
К Лере подсел какой-то парень, на нем была рубашечка в горошек и бабочка.
— Скучаешь? — сказал он.
— Отвали!
— Да ладно ты. Знаешь, в Южной Америке женщины в новогоднюю ночь надевают трусы желтого цвета.
— На фиг ты мне это рассказываешь?
— Вот ты уже улыбнулась!
— Ничего я не улыбнулась!
— Улыбнулась. Я же вижу.
— Слушай, чего ты ко мне привязался? Других баб нет? Если снять меня хочешь, так валяй!
Они вышли из клуба и сели в его машину. Поехали. Леру рвало всю дорогу.
Проснулась она днем от того, что парень толкал ее.
— Давай, давай! Поднимайся!
Лера не узнавала его. Смутно в ее голове через зеленый свет выходила фигура этого парня в бабочке.
— Я спать хочу. Отстань!
— Давай, сказал! — он стащил с нее одеяло. — У меня сейчас жена придет.
Лера хотела поиздеваться над ним. Но, заметив часы на стене, всполошилась. Репетиция! Как она про нее забыла!
Лера схватила свои вещи, оделась и так, с растертой вокруг глаз тушью, выбежала за дверь.
— Сумочку возьми! — крикнул он ей и выбросил на площадку ее сумочку.
Лера вытащила губную помаду, нарисовала на его двери большой толстый член и написала «козел».
Она спустилась в метро. И ехала через кольцевую ветку, так было быстрее. Рядом с ней стояли какие-то азиаты и рассматривали новенький телефон. Крутили его в руках, радовались, как дети. Она почувствовала, что на нее через черные очки смотрит кавказец.
Лера протиснулась дальше. Вспомнила, как приехала впервые в Москву с Котовым. Они тогда были молодые, полные сил. Только и думали, что вот сейчас завоюют мир. У Юры из-за спины выглядывала гитара, и он расчехлил ее и начал бренчать прямо в вагоне, и смеялся, и был такой невероятно непосредственный.
Дальше она пересела на другую ветку, вокруг нее стиснулись люди, так сжали ее, что ей показалось, вот сейчас у нее внутри что-то лопнет.
По дороге в театр она купила воды в магазине и жадно пила на ходу.
Параллельно ей тихо двигалась иномарка. Остановилась. Из машины вышел Виктор Семенович.
— Лера! — позвал он.
Она развернулась на него, и такими смешными показались ей его седые волосы бобриком и какая-то старческая моложавость, что она засмеялась.
— Я звонил. Ты недоступна. Не обижайся, — подошел он к ней. — Ты бы еще на работу пришла. Садись в машину. Я тебя довезу.
Она села в машину.
— Поехали, — сказал он. — Я знаю ресторанчик. Грузинский. Они сейчас снова в Москве открываются.
— Не могу. У меня репетиция, — она все никак не могла остановиться: смеялась и смеялась.
— Что с тобой? Что смешного?
— Ты смешной, — выговорила она сквозь смех. — Посмотри на себя, ты похож на Фавна!
Он ударил ее ладонью. Лера замолчала, смотрела на него испуганно.
— Проспись! — сказал он ей, открыл дверь и вытолкнул ее.
Лера осталась одна на улице. Ее душили злоба и отчаяние. Она хотела выплакаться и не могла. Ей казалось, что все в жизни устроено так, чтобы ей было плохо.
У служебного входа стояли актеры и курили. Она поздоровалась с ними. К ней подошла помреж и сказала, что у нее есть изменения в графике. Лера не слушала ее, смотрела на лица своих коллег. И ей казалось, что они все ненавидят ее, ведь она их ненавидела за то же, за что ненавидела себя: лицемерие, предательство и тщеславие.
Она вошла в театр, взяла ключи от гримерки, поднялась на второй этаж. Открыла дверь. К ней подошел режиссер.
— Лерочка, ты была права! И сцену нужно делать по-другому. Героиня не должна стреляться и уж тем более закалываться! Ни за что! Это глупо. Абсолютно глупо. Подумаешь, граф! Да разве мало таких графов!
Портниха из пошивочного делала замер, нужно было перешить рукав.
— Вот так, — говорила она, и булавка торчала у нее во рту. — А теперь вот так.
Лера слушала их и не слышала. Она пошла прямо по коридору, свернула в цех декораций, какие-то тюки с кулисами лежали на полу. Лера упала на них и начала заворачиваться, ее душило отчаяние, и ей хотелось стать коконом.
— Лера! — услышала она над собой голос помрежа. — Репетиция же!
— Оставьте ее, — сказал режиссер. — Она готовится к роли. Разве не видите?!
— Актриса! — восхищенно произнесла над ней молодая актриса.
Через неделю сыграли премьеру. О Лере написал серьезный театральный журнал. В гримерку завалился с охапкой цветов Виктор Семенович.
— Лерочка! — вытащил он из кармана бордовый футлярчик. — Солнце мое! Хорошо, что ты тогда мне позвонила ночью. А то бы я так тянул и тянул. Выходи за меня замуж.
Он вез ее по ночной Москве, в районе Пушкинской площади у Леры зазвонил телефон.
— Да, — сказала она.
— Ты знаешь, — сказал ей неизвестный женский голос, — что Юра Котов умер?
— Какой Юра?
— Юра Котов! Ты забыла?
Лера отключила телефон.
— Кто такой Юра Котов? — спросил Виктор Семенович.
— Не знаю, — ответила она и отвернулась к окну.
Дискотека 90-х
Были первые числа сентября. Серега Баршаков восстановился в институте, но теперь учился по вечерам. Его мать увезли в больницу, и он не смог ее порадовать, как ему повезло.
Через несколько дней к нему заглянул его школьный товарищ Денис. Он был с небольшим чемоданом в руках.
— Я у тебя поживу.
— Живи.
— Нет, я ненадолго. А то мои старики достали. Не нравится им, что я не работаю, таксую.
Серега и Денис вышли на балкон, закурили.
Кто-то выбивал на улице ковер, кто-то крутился на турнике, дети играли в городке, несколько мужиков, возвращаясь с работы, останавливались у теплотрассы и «давили кило» водки. Денис скинул окурок с балкона и сказал:
— Сегодня таксовал весь день. Так одна мне, давай, я тебе так отработаю! А я ей, ты, когда хлеб покупаешь, так же отрабатываешь?
Серега молчал, он думал о матери.
— Ничего, все будет пучком, — сказал Денис. — Моя мать тоже болела, и ничего, выздоровела.
— Сгоняешь со мной? — сказал Серега.
Серега подошел к стеллажу и достал альбом с монетами, сунул его в холщовую сумку.
Монеты эти Серега собирал, когда был у бабки в Балахне. Река Волга размывала берег, по которому петляла асфальтовая дорожка, и Серега еще пацаном подметил, что в слоях, которые обнажились, можно найти колечки, монетки. Тогда-то он и начал собирать свою коллекцию.
— Серега, ты же их всю жизнь копил?! — сказал Денис.
— Да они мне больше не нужны.
Серега вынул мобильник и позвонил нумизмату Старикову и договорился о встрече.
Друзья вышли во двор. Там Севастьянов — опер из ОВД — ремонтировал свой «Форд». Завидев ребят, он крикнул:
— Э, орлы! Как дела?
— Нормально дела! — ответил Денис. И сквозь зубы процедил: — Урод!
— Так как, Денис? «Мерс» свой продашь? — крикнул Севастьянов.
— Нет.
Севастьянов подошел к ним, вытирая руки, он широко улыбался, вся его фигура как бы располагала к себе.
— Чего ты сердишься, Денис? Хорош, а! Ну было — было!
— Да пошел ты!
— Давай, давай! — Севастьянов улыбался.
Ребята сели в машину и поехали.
— Урод! — выругался Денис.
— А что ты хотел? Ты же с сеструхой его мутил.
— Она сама хотела! Ты чего, не на моей стороне? Друган, называется.
— Да успокойся, на твоей я стороне.
Они проехали мост через Волгу и были у многоэтажного дома нумизмата Старикова.
— Подожди. Я быром! — сказал Серега и поднялся к нумизмату.
Стариков крутил его монеты под лупой.
— Ты же знаешь их, — сказал Серега. Он много раз общался с ним, и тот не раз предлагал ему продать монеты.
— Мало ли что! — глянул на него хитро Стариков. — Всякое бывает.
— Говори, сколько?
Стариков откинулся на стуле, снял очки и назвал цену. Сумма была вдвое меньше той, на которую рассчитывал Серега.
— Хрен с тобой, давай! — сказал Серега.
Стариков выложил на стол деньги, ровно половину. Серега пересчитал их.
— Чего как мало?
— Остальные потом.
— Мне сейчас надо.
— Надо ехать в банк. Я же отдам, Сергей. Ты меня знаешь?
— Да. Знаю. Сейчас, или я забираю монеты…
— Эх, Сережа! Не доверяешь! — сказал Стариков и выложил недостающую сумму.
Серега сложил деньги в пакет, туго перемотал его и сунул в задний карман джинсов.
— Не потеряй, — сказал Стариков, убирая монеты в стол.
— Не беспокойся.
Серега вышел из подъезда. Денис пил кофе из пластикового стаканчика.
— Ну чего, удачно?
Серега выругался.
— Да ну его, сука! Половину только дал.
— Давай, я его рихтону.
— Не надо! — сказал Серега. Они сели в машину и поехали в больницу.
Через минут двадцать были у больницы. Поднялись на этаж.
— Может, здесь? — останавливался Денис у какой-то двери.
— Не помню, — отвечал Серега и всматривался в длинный коридор административного здания больницы.
— Врач хоть какой?
— В халате белом с колпаком… не знаю.
Серега остановился у одной двери.
— Вроде, здесь.
— Ты, главное, не ссы. И напористей! Напористей.
Серега сделал глубокий вдох и зашел. Дверь за ним закрылась.
Денис увидел на двери медную табличку. «д.м.н. профессор Иванов И. К.».
Серега зашел в кабинет. За столом сидел мужчина лет семидесяти с широким каплевидным носом. Это был профессор Иванов.
— Что вам, молодой человек? — сказал профессор густым басом.
— Я… это… я… тут принес. Вот, — и Серега вытащил из заднего кармана деньги и положил пакет на стол.
— Что это?
— Там не все, — говорил Серега сбивчиво. — Но нет больше.
— Что там?
— Как что? Деньги! Мне главное, чтобы операцию нормально сделали.
Профессор швырнул пакет к ногам Сереги.
— В-о-он!
Серега вылетел за дверь, пакет был в его руках.
— Ну что? — спрашивал Денис, сидя на подоконнике.
— Не взял.
— Конечно, профессору больше надо.
Из кабинета за ними вышел, прихрамывая на одну ногу, профессор Иванов.
— Покиньте немедленно больницу.
Денис спрыгнул к нему.
— Хорош ломаться, профессор! Нет у него больше! Нужно всего-то, чтобы операция была чики-пики.
К профессору бежали медсестра и еще какой-то врач.
— Где охрана?! — кричал профессор. — Почему посторонние в учреждении?
— Надо делать ноги, — сказал Денис. И они выбежали из больницы.
Сели в машину. Денис завел свой «Мерседес» и сказал:
— Чего нельзя купить за маленькие деньги, можно купить за большие.
Темнело.
— Не ссы! Уладим! У меня есть знакомый зубной врач.
— У меня мать в онкологии лежит!
— И чего? Все врачи друг друга знают, — сказал Денис.
Он включил магнитолу. В салоне заиграла музыка. Дискотека 90-х. «Руки Вверх». Богдан Титомир, «Технология».
«Мерседес» ехал по дороге, свернул к местному ДК «Орджоникидзе» и остановился, наехав на клумбу с цветами.
— Чего мы тут забыли? — сказал Серега.
— Я ща, быстро! — Денис вышел из машины и зашел в ДК. У входа с колоннами курили мужчины и женщины.
Денис расталкивал танцующих и пробирался к дальнему столику. Сверху крутились зеркальные шары, по залу рыскали разноцветные полосы. Он увидел Косого у стены. Косой тоже увидел его и бросился от него бежать. Денис нагнал его в туалете и прижал, схватив за горло.
— Я отдам, — заверещал хрипло Косой. — Мамой клянусь, отдам!
Денис ударил его, тот осел, схватившись за живот.
— Чтобы завтра были!
Денис вышел из туалета.
Серега ждал его у машины.
— Все нормально? — сказал он Денису.
— Да.
Они сели в машину. Денис только тронулся, как дверь рванул на себя какой-то тип без майки, татуированный. И в следующий момент он выволок Дениса из машины и начал бить. Подлетели еще какие-то ребята. За ними показался Косой.
Серега вытянул из-под сиденья монтажку и встал перед Денисом.
— Сука!.. Ну? Кто?..
Денис ворочался у колеса, голова его была разбита, из губы текла кровь.
Татуированный сплюнул на землю: «Ладно, потом поквитаемся». И ушел вместе с дружками и Косым.
Денис и Серега сидели в машине. Играла «дискотека 90-х».
— Выключи ты ее! — сказал Денис.
— Кто это был?
— Так, один положенец, Футболом кличут.
Сереге позвонила мать, сказала, что хочет его видеть.
— Наверное, профессор нажаловался, — сказал Денис, когда «Мерседес» сворачивал к больничным воротам. За оградой горели фонари. Голые деревья качались на ветру.
— Может, мне с тобой?
Серега сунул руку в карман, поискал деньги, их не было. Он наклонился и начал шарить в салоне, там тоже пакета с деньгами не было.
— Чего ты?
— В кармане же были! — Серега еще раз обхлопал себя, забрался в машину и пошарил под сиденьем.
— Деньги, что ли, потерял?
— Да, где же они? — Серега не находил их. — Надо было сразу домой ехать! Нет, на дискотеку эту 90-х поперлись.
— Давай, ага! Я виноват! — огрызнулся Денис. — Сам потерял, а на меня валит!
— Да пошел ты! — Серега хлопнул дверью и потопал в сторону приемного покоя, сунув руки в карманы.
— Дверь-то при чем? — крикнул ему вослед Денис. Он провожал друга взглядом, затем завел машину и поехал к ДК. Там он обшарил клумбу, осмотрел прилегающие дорожки. Вернулся к машине, достал телефон и набрал номер Севастьянова.
— Алле! Севастьяныч, ты, вроде, машину мою хотел купить.