Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2018
А дни — как тополиный пух… Андрей Турков. Человек. Писатель. Читатель:
сборник. — М.: Новый ключ, 2017. — 320 с.
Книга-портрет, названная
строкой из стихотворения, которое ее герой написал совсем молодым.
А дни — как тополиный пух,
Неясный, теплый, летний снег.
Подставь ладонь свою, и пусть
Пушинки подплывают к ней.
Но лишь одна и редко две
Останутся в твоей руке…
Кому не думается в двадцать
один о хрупкости и скоротечности жизни? Андрей Турков (1924–2016) знал об этом
больше многих. Он писал так летом 1945-го, — прошедший войну вчерашний солдат
лечился от ран в Камышинском госпитале. Ему
предстояло стать автором множества исследований о классиках русской и советской
литературы и еще более многочисленных статей в периодике, — они и теперь лишь
отчасти собраны в книги. Работал до последних дней. Успел много. Последний
написанный им текст, рецензия на книгу Инны Соловьевой о театре, вышел в
«Знамени» уже после его смерти. Кстати, еще не все опубликовано.
В этот же сборник вошли
некоторые тексты Туркова из тех, что до сих пор оставались рассеянными по
разным изданиям, — не из центральных, но почувствовать личность автора и
услышать его интонацию — дают: два выступления, семь интервью. А кроме того — статьи и воспоминания о Туркове
тех, кто знал его, работал с ним, читал его книги, и большое предисловие его
сына Владимира, составителя книги.
И наконец, хроника его жизни и
библиография — на треть книги, больше сотни страниц — список всего, что он
сделал, способный быть прочитанным как путеводитель по его персональной карте
русской словесности. Здесь перечислены книги, им написанные,
составленные, подготовленные к публикации, прокомментированные, предисловия,
послесловия, примечания; статьи, рецензии, заметки, интервью в периодике, в
разных сборниках, энциклопедиях, учебниках… Ничто не пропало, все помнится.
Какая счастливая жизнь.
«Активист партии здравого смысла…» Воспоминания об Александре Агееве
[сборник] / Отв. ред. О.В. Епишева; сост. и примеч. С.А. Агеева и А.Ю. Романова.
— Иваново: Издатель Ольга Епишева, 2016. — 300 с.
«Обычный русский классик», как
назвал Александра Агеева (1956–2008) один из вспоминающих о нем в этой книге,
заведовал отделом публицистики в «Знамени» на протяжении десяти лет, создал
здесь библиографический отдел «Наблюдатель», многое определил в его структуре,
интонациях, ценностных позициях. Критик Андрей Немзер,
к раздаче комплиментов не склонный, называл Александра Леонидовича «самым ярким
критиком своего поколения». Теперь почти те же десять лет, что Агеев работал в
нашем журнале, миновали со времени его смерти, но помнят его так остро, будто
он ушел совсем недавно, — его отсутствие еще чувствуется как живая утрата.
(Такое впечатление усиливается тем, что в книгу помещены реакции на смерть
Агеева из 2008 года.) Разговор с ним в сборнике, вышедшем к шестидесятилетию
Агеева в его родном Иванове исчезающе-маленьким тиражом, продолжают друзья,
собеседники, коллеги, читатели. Вспоминают смешное, трудное, трогательное,
рассказывают байки — которые, оказывается, имеют
хождение и сегодня. В разговоре участвует и он сам — текстами, основную часть
которых при его жизни мало кто или вовсе никто не видел: дневниками, набросками
автобиографического романа, «записями кучей [разных лет и по разным поводам]»,
обнаруженными в его компьютере. И даже ранними стихами — их публикует здесь в
своих воспоминаниях Елена Иваницкая.
Об Агееве-критике и мыслителе
здесь — даже не в первую очередь: скорее всего, для его основательного
осмысления нужен разговор более отстраненный, менее личностный и пристрастный.
Он еще предстоит — хотя тут уже начинается: все-таки говорить о герое книги, не
затрагивая состояния литературы, которую он чувствовал делом своей жизни, никак
невозможно.
Пока же, главным образом, — об
Агееве-человеке: книга любви, памяти, печали и благодарности.
Наум Коржавин. Все мы несчастные сукины дети. Байки и
истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским / Сост. Л. Перский. — М.: Перский, 2017. —
328 с., ил.
К счастью, главный герой этой
книги — он же в значительной мере и ее автор — жив, ему девяносто третий год.
Здесь многое говорится им самим, от первого лица, прозой и стихами — в том
числе ранними, написанными в тринадцать лет (и уже — умелыми и точными).
Издатель Леша Перский собрал портрет своего героя и
его эпохи из собственных текстов и высказываний Наума Коржавина, из анекдотов и
баек (жанр, герою книги очень органичный), из свидетельств разных знающих
Коржавина людей, из посвященных ему стихов («У поэта соперников нету…» Окуджавы — это о Коржавине), из фотографий и
документов. Здесь же «Труды и дни» поэта — хроника его жизни, библиография
(включая пластинку с аудиозаписями 1989–1990 годов) и фильмография.
Книга одновременно и смешная —
как один из обликов поэта Коржавина, «городской сумасшедший» Эмка Мандель — и трагичная, как доставшееся ему время. Притом —
видно буквально на каждой странице: и личность героя-автора, и устройство эпохи
таковы, что смешное и трагичное, страшное и счастливое, уязвимость — чуть ли не
до беспомощности — и бесстрашие как-то уж слишком неотъемлемы
друг от друга.
«Эмка был не от мира сего. Он
носил куцую шинельку пелеринкой (без хлястика) и выкопанную откуда-то буденовку,
едва ли не времен Гражданской войны. Говорят, одно время он ходил совсем босиком, пока институтский профком не выдал ему ордер
на валенки. Эти валенки носили Эмку по Москве и в стужу, и в ростепель, и по
сухому асфальту, и по лужам. По мере того, как подошвы стирались, Эмка сдвигал
их вперед, шествовал на голенищах. Голенища все сдвигались и сдвигались,
становились короче и короче, в конце концов едва стали
закрывать щиколотки, а носки валенок величаво росли вверх, загибаясь к самым
коленям, каждый, что корабельный форштевень.»
Так писал Владимир Тендряков об
авторе одних из самых важных текстов русского XX века.
Имя разлуки. Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой
/ Предисловия Е. Бершина, М. Кудимовой. — М.: Новое
литературное обозрение, 2017. — 680 с., ил.
Конечно, у матери и дочери,
волею судеб оказавшихся в разных странах — мать в России, дочь, гражданка мира,
в Израиле, — и в мыслях не было, что они пишут книгу. Все годы разлуки,
начавшейся в 1990-м, им было важно слышать друг друга — и они писали обо всем,
что волновало. Иные письма писались много дней подряд — как дневник. «Мама писала свитки в 8 метров длиной, — вспоминала потом дочь, — с
обеих сторон — в те годы в факс-машину заправлялись рулоны и мама. узнав,
скажем, что кто-то поедет в Израиль через месяц, писала весь месяц.»
Собеседницы были — под стать друг другу: мать, Инна Лиснянская, — один из
поэтов своего времени, дочь, Елена Макарова, — прозаик, скульптор, педагог-арттерапевт, куратор международных выставок, исследователь
Холокоста.
Их перекличка обернулась
хроникой эпохи, осмысление которой едва начато: 1990-х — начала 2000-х, всех ее
уровней — от быта до литературной жизни и политических событий. Но реакции на
текущие события здесь — лишь один из пластов. Главное в этих письмах — о том,
что глубже всякого времени: о слове в искусстве, о судьбе человека, о жизни и
смерти.
«Пришла мысль, — пишет Елена,
прочитав посланный ей матерью «Триптих виноградника», — которая вообще-то
приходит в голову, но, скорее, в виде не сформулированном, поскольку
сформулированное в слове имеет финальный смысл, а финально
о жизни думать, это значит переходить в разряд смерти, что пугает. А вот это «простите» за краткое стихотворенье, — оно не короче, чем
жизнь на земле, — краткость самого стихотворения, ты видишь четыре строчки и
понимаешь вдруг сжатость времени земного, и неопределенность «иного», т.к.
предлагаются варианты: виноградная тень, зыбь на море, пятно на стекле, —
известно, что придешь, но в каком из обличий? И как-то краткость стиха и краткость жизни действуют в результате примиряюще.»
Павел Финн. Но кто мы и откуда: [ненаписанный роман].
— М.: Издательство АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017. — 604 с.
Свой роман Павел Финн, автор
сценариев к десяткам фильмов («Объяснение в любви», «Всадник без головы»,
«Новогодние приключения Маши и Вити», «Двадцать шесть дней из жизни
Достоевского», «Закат», «Миф о Леониде»…), все-таки написал. Вопреки тому, что
— из осторожности, из скромности? — сам же утверждает в подзаголовке. Для
такого утверждения у Финна есть резоны: «Я никогда, — говорит он в самом
начале, — не признавал себя писателем. Сценарист — и все, мне этого достаточно.
В юности меня, естественно, раздирали в разные стороны влияния — Бабель, Олеша, Хемингуэй, Пастернак, Дос-Пассос… Когда я успокоился и выработалась кой-какая дисциплина
сочетания слов, мне стало неинтересно писать выдуманную неправду. Для этого мне
хватало и кино».
Но не будем же мы настаивать на
том, что роман — это исключительно «выдуманная неправда» с несуществующими
персонажами? Ведь и настоящее — тогда только и настоящее, когда как следует выдумано: вымечтано,
воображено. Вот и вышел роман, со всем, что роману положено:
с развитием героя («Роман про мальчика, ставшего стариком». Роман воспитания? — почему бы и нет!), с сюжетом и микросюжетами, с дружбами, любовями, разговорами,
сомнениями, страхами, иллюзиями, рефлексией, с большими объемами жизни, времени
и пространств. И с набросками из романа в строгом и узком смысле,
который Финн время от времени все же писал и теперь, вместе со своими записями
разных лет, то и дело включает в текст — как один из голосов.
Герои — люди, с которыми автор
вместе работал в культуре второй половины XX века, без которых она немыслима:
Андрей Тарковский, Отар Иоселиани, Сергей Параджанов, Лариса Шепитько, Геннадий
Шпаликов… Конечно, мы многое о них узнаем. Но главное
— их жизнь станет для нас эмоциональным, чувственным, образным событием. И это
ли — не роман?