Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2018
Об авторе | Леопольд Викторович Эпштейн (5 апреля 1949 года, Винница) окончил механико-математический факультет МГУ. В 1971–1987 годах жил в Ростове-на-Дону и Новочеркасске, работал программистом, научным сотрудником, преподавателем, рабочим сцены, кочегаром в котельных на угле и газе, каменотёсом, дворником. С 1987 года живет в США, работал программистом в Бостоне. Автор пяти книг стихов: «Грунт» (Бостон, 1993); «Фрагмент». Вторая книга стихов (Tinafly: Hermitage Publ. 2001); «Спираль» (Винница: Глобус-Пресс, 2008); «Промежуточный финиш» (Ростов-на-Дону: Феникс, 2009); «Сопротивляться и не бунтовать» (Таганрог: «НЮАНС», 2010). Десятки журнальных публикаций, в том числе в антологии «Освобожденный Улисс», журналах «Континент», «Огонек», «Время и мы», «Индекс / Досье на цензуру», «Новый журнал», «Крещатик», альманах «Поэзия». В 2009 году вышел аудиодиск в исполнении Михаила Козакова.
* * *
Высокомерие ахматовского
толка
Мне неприятно. Даже над стихами
Ахматовой, мне кажется, витают,
Как мелкие назойливые мушки,
Эпитеты, которыми так щедро
Всегда она увенчана была.
Средь них — осанка гордая, улыбка
Презрительная, царственная краткость
Характеристик, взгляд проникновенный,
Надменная насмешливость, неспешный
Величественный стиль повествованья,
Глубокий голос, благородный профиль.
Лишь чёлка знаменитая, пожалуй,
Немного выбивается, но тоже
Высокий этот образ не снижает.
Я б не хотел иметь таких друзей.
А с мандельштамовским
высокомерьем,
Нелепым, жалким и придурковатым,
С его беспомощной, бессильной спесью,
С обидчивостью, гневом, интриганством,
С гордыней, выражаемой фальцетом —
Смиряюсь я без всякого насилья
Над чувствами. И более того,
Шутом охотно был бы и лакеем
При короле-паяце…
* * *
«Ели
горячую, как огонь, налимью уху,
кровавый ростбиф, молодой картофель,
посыпанный укропом».
И. Бунин
Откуда такая сила у простого
перечисления?
Вот невидаль — мясо с картошкой, подумаешь тоже — укроп!
Но нас ведь предупреждали: попытка разгадки гения
Сопряжена с опасностью и может ударить в лоб.
А дальше — такая фраза (хоть
пой, хоть звони в милицию
И по старой совковой привычке докладывай шепотком):
«Белое пили и красное вино от князя Голицына».
(С одной из княжон Голицыных я, впрочем, лично знаком.)
А как подаётся женщина! — двумя,
ну тремя, деталями
(Бунин, Иван Алексеевич, не любит избытка слов),
И сразу же видишь всю её: причёску, и грудь, и талию,
Как чувствуют дичь заранее охотничьи ноздри псов.
И пусть тоска неминуема,
красота не бывает лишнею —
Вопреки похмелью грядущему, быстрей же, не проворонь!
Среди мёртвой листвы останется уцелевшей случайной вишнею
Та налимья уха горячая. Горячая, как огонь.
Дуэт
Как радужный свет над осокой,
Порой вспоминаю с тоской
Два голоса: женский, высокий,
И низкий, глубокий, мужской.
Когда о продаже и купле
Мы знали из фильмов и книг,
Ах, как они пели на кухне
И как же мы слушали их!
В квартире
прокуренной, душной,
Взлетали они надо мной —
Два голоса: ясный, воздушный,
И бархатно-сочный, земной.
В легендах так действуют чары
—
Как песни несложные их,
Как две их дешёвых гитары
(тогда, может быть, дорогих).
И, словно в былинной котомке
Заветные два медяка, —
Два голоса: нежный и ломкий,
И тот, что глубок, как река.
Слегка устарели мотивы,
Сменилось убранство кают.
Те двое — я знаю, что живы,
Но вместе уже не поют.
Лишь в памяти — вечные сроки,
Там влиты в пейзаж городской
Два голоса: женский, высокий,
И низкий, глубокий, мужской.
* * *
Снежком припудрено, подходит
Рождество.
Щемит умеренно в районе средостенья.
Звенят в бубенчики и просят своего
Святые юноши из Армии Спасенья.
Пока мне весело, но близится
тоска.
Почти закончился две тысячи десятый.
Глас проповедника зовёт издалека
К блаженной вечности с обычной предоплатой.
Не слушает никто. Средь
кутерьмы
Не соблазнительны зароки и вериги,
А обещанья молодой зимы —
Как бандеролью присланные книги.
И, тормозя у людных площадей,
Шуршит шеренгами однообразных скатов
Давно прошедшая свой яркий апогей
Цивилизация Соединённых Штатов.
Слова рифмуются, я вписываю
их
В тетрадь, как слышатся, и словно ощущаю
Их свежесть терпкую. Так поспевает стих
Румяным бубликом к дымящемуся чаю.
* * *
Ненавидимый
бабушкой отчим
посадил на могиле берёзку.
Таня Лоскутова
Бальной залой, промасленной
паклей,
Сладким дымом и сеном амбарным —
Позапрошлым столетием пахнет,
Идеальным и утилитарным.
Поколение дедов и бабок,
Взвесь усадеб, казарм и бараков —
Растряслась на дорожных ухабах
Амальгама желаний и страхов.
Я запомнил их — тощих и
грузных,
Доживавших в безумном двадцатом,
Бесшабашных, запуганных, грустных,
И латынью умевших, и матом,
Превращённых эпохою в силос
И воспрявших (да нет, не воспрявших)
—
Как над нами они суетились,
Перед тем как отправиться в ящик!
Можно резать засов автогеном,
Облагать малодушие данью,
Только страх, угнездившийся в генах,
Полагает предел пониманью.
Так уж вышло, что вышло не очень:
Небо в клеточку, платье в полоску.
Ненавидимый бабушкой отчим
Посадил на могиле берёзку.
Русский сюр
Хоть три года скачи, никуда
Не ускачешь из этой страны:
То ли больно объезды длинны,
То ли больно брусчатка тверда.
Три дорожки ведут от крыльца.
Обернёшься — не будет пути.
Хоть по морю плыви, хоть лети
Самолётом — всё нет ей конца.
Лучше пробовать в чём-то другом
Свою силу — зазря прогоришь.
Хоть в Мадрас твой билет, хоть в Париж,
Всё равно ведь сойдёшь в Бологом.
Только льдины плывут по Неве,
Только волки в Тамбове поют,
Только шторки уют создают
Да торгуют купцы на Москве,
Да шумит на Садовом кольце
Бесконечная лента машин,
Да ещё кинолента шуршит,
Как ямщик об одном бубенце.
Бубенец предвещает пургу,
И ямщик погоняет коней.
Тот, кто выпал из этих саней,
Остаётся лежать на снегу.
Не ругай ямщика, не кори:
Ночью в поле — какие огни?
Хоть в Каире, хоть в Риме засни —
Всё равно ж просыпаться в Твери!
Так что лучше подумай
стократ,
Прежде чем выходить на мороз:
Дело тёмное, скверный прогноз,
Ничего не поделаешь, брат…
Убежишь — тебя барин вернёт,
Если хватится, впрочем. Подчас
Жизнь забавна, как ловкий рассказ,
А точней — как лихой анекдот.
* * *
Нить моей жизни, пока я вожу пером,
В пальцах своих теребит в раздраженье Парка.
Огарок свечи жгу с обеих сторон:
Пусть догорает скорей и пылает ярко.
Не серебро — но никель и верный хром
На солнце блестят — ну как не ценить подарка?
Помню, когда-то: идёшь проходным двором —
Холодно, ветер дует, а в сердце жарко.
Делфт, 1675 год
Художник Вермеер скончался. Семья в долгах.
Вечер привстал на миг, как гребец на вёслах,
На облаках возникла серебрящаяся дуга.
Детям передаётся тревога взрослых.
Тесный город не знает понятия «тишина».
Возле рыбного рынка бранятся птицы.
Отблеск света ложится на женщину у окна.
Между правдой и вымыслом нет границы.
Задание
Вычеркнуть лишнее: жизнь,
смерть, лес, город, свобода, страх.
Объяснить свой выбор сочиненьем на трёх листах.
Показать знанье теории:
обязательны ссылки на
Платона и Витгенштейна. Должна быть отражена
Связь с личностью пишущего (что было с ним или с ней).
Не напускайте туману, выражайтесь как можно ясней.
Работы должны быть сданы мне в течение трёх дней.
* * *
Объяснить нельзя — никак,
вообще —
Объяснить нельзя никому.
Разве пьяница пьёт «зачем»? —
Пьяница пьёт «почему».
Желанья нет открывать глаза,
Впускать под ресницы свет.
Разве покойник знает сам
О том, что его нет?
Можно, конечно, на жизнь
пенять,
Да только: при чём она?
Разве собака может понять,
Чем ей мешает луна?
* * *
Я устал. Я б, наверно, хотел
умереть,
Кабы не устрашала безмерная тьма.
Так, бывало, собравшись, стоишь у дверей,
А вот с выходом медлишь, поскольку — зима
И бессолнечный день, и простуда ещё
Не прошла, и с утра настроения нет…
Так стоишь и бурчишь «хорошо, хорошо»,
И глядишь на диван и неприбранный плед.
* * *
Быть пожилым и малоизвестным
поэтом —
Странная участь. Но мне она по душе:
Что-то такое накоплено, и при этом
Большая часть соблазнов ушла уже.
Почти не нужны ни женщины, ни фанфары,
Почти испарилась жажда больших побед.
Быть пожилым и малоизвестным, но пока не старым —
Вполне нормальная участь (если ещё поэт).
* * *
Есть достоинство в жизни
упорной и строгой
Под жестоким контролем извечных табу.
На соблазны не зарься, чужого не трогай,
Заслужи вечный сон в деревянном гробу.
А рискующий всем, а идущий по краю —
Он по-своему честен: он платит сполна.
Не сорвался — герой, а сорвался — пусть знает,
Что не будет ему ни покрышки, ни дна.
Но дурного веселья
бессмысленный гогот,
Но печали нечистой червлёная стать
Отрезают меня от того и другого
И мешают мне стать — кем хотел бы я стать.
Вот сижу я, в поношенной серой рубашке,
Неспособный к любви, непригодный к труду,
И твержу, что не жду я, не жду я поблажки,
Но, наверное, жду. Но, конечно же, жду.