Ян Пробштейн. Две стороны медали
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2018
Ян Пробштейн. Две стороны медали. Б.м.:
Издательские решения, 2017.
Играла
музыка. Кружились карусели
Летели
мы на сказочных конях.
Захватывало
дух, а рычаги скрипели.
Что
знали мы об этих рычагах?
Ян Пробштейн. Из
детства
На обложке сборника — римский фрагмент офорта 1569 года в
зеленых тонах: бюст древнеримского божества Януса. Янус двулик, и одна его
сторона отличается от другой, как аверс на медали от реверса. Левая сторона в профиль — старик,
который смотрит в прошлое; правый профиль
— молодой человек, чей взор устремлен в будущее. Два начала — жизнь (продолжение смерти) и смерть
(продолжение жизни) — в одном, вход и
выход одновременно.
И если название сборника
вызывает разночтения (о какой медали идет речь в этой книжке на 172 страницы?),
то тема обложки дает ключ к пониманию авторской задачи.
Проросли в душе пророчества
многоячеством речей…
Многоокость одиночества —
одинаковость ночей,
где цветет на дне сознания,
на изнанке век, очей
смутный образ мироздания,
чуждый плод на древе знания —
непостижный и ничей.
Трудно предположить, что Ян
(Янус?) Пробштейн, автор десяти поэтических и
нескольких литературоведческих книг, знаток и переводчик современной
испаноязычной и англоязычной поэзии, прежде всего — Паунда и Элиота, составил
свой сборник, не сообразуясь с собственными представлениями о реальности и
метафизике, балансе в человеке «ума» и «чувства», философствования и поэзии.
В первой части программного для
сборника стихотворения «Две стороны медали» речь идет о жизни в СССР («Годы
были глухие, застойные, / свобода тайная, анекдоты застольные, / чуден был
Днепр, и мирно струился Терек, / и чечен не полз с гранатометом на берег, /
далеко было до Грозного и Чернобыля, / чтоб чужие боялись, мы себя гнобили…»). А во второй
— об американской жизни, об эмиграции со всеми ее впечатлениями, не
обязательно негативными («…раствориться в человечестве — / значит жить и умереть в Нью-Йорке: / не
надо ездить в Мозамбик и Танзанию, / до Китая
— полчаса езды на сабвее, / а оттуда — на запад, беря левее, / попадешь в
Маленькую Италию, / от которой, правда, одно название, / но в ресторанах
тамошних трудно хранить талию, / так что хлеб изгнания не всегда горький…»).
Между первой и второй частями
нет очевидных противопоставлений: и там, и здесь — свои плюсы и минусы. В то же время
пословица «у каждой медали две стороны» подразумевает контраст, наличие
противоположных знаков, поскольку лицевая и оборотная стороны медали — это всегда
разговор об антонимических рядах, о взаимоисключающих и дополняющих друг друга
частях целого, о светлой и теневой стороне чего бы то ни было.
Создам ли из ребра еще одно творенье —
и свет, и тьму, и твердь, и ангельское пенье?
Вчера еще не смог бы — веры не хватало,
но я тебя увидел, адское зерцало,
не Беатриче, нет
— ты мне явилась въяве,
небесное созданье в дьявольской оправе,
и ужаснулся я, открыв тебя вчера:
душа и дух и плоть из моего ребра.
Мы наблюдаем не столько
противоречие, сколько искусный авторский прием, основанный на парадоксе.
Принцип построения «Двух сторон медали» напоминает тютчевское
«Два голоса». В своей работе «Ф.И. Тютчев “Два
голоса”. Анализ поэтического текста» Юрий Лотман пишет о синтаксическом и
смысловом параллелизме «голосов»: «Эквивалентность их задана и заглавием: “Два
голоса”. Стихотворение построено так, что каждый элемент текста “первого голоса”
как бы отражается в соответствующем элементе второго… Хотя одновременная
истинность обоих высказываний опровергается их содержанием, они тем не менее
оба выступают как истинные. При этом истина дается не как синтез
взаимопротиворечащих положений, а как их отношение».
Сборник Пробштейна
выстроен по тому же принципу: темы не исключают, а дополняют и воссоздают друг
друга. Краеугольные рассуждения о взаимоотношениях человека и мира («Путы
распутий», «Место без названия», «Голая правда», «В Урюпинск»), об устройстве
культуры («Жемчужина», «Душа», «Видение», «Беспамятство», «Нью-Йоркские
элегии», мини-поэма «На Земном кругу»), о человеке и его координатах в мировой
истории, о переходе от изнанки бытия к реальности («Миротавр»,
«Два стихотворения на заданную тему»), о принципах познания и о поисках
метаязыка («Памяти Мандельштама», «Наше былое», «Памятник»), характерные для
философии и лингвистики, сосуществуют в книге и отражаются друг в друге.
… Как пес, бежит зрачок передо мной,
разведывая грозные пространства,
и убежав за крайний край земли,
он разрушает торжество Эвклида,
на параллели глядя, что вдали
и за спиною бесконечно слиты.
Даже едва пробежав взглядом по
содержанию «Двух сторон медали», нельзя не заметить, как эхом отдаются
посвящения первой части сборника — во
второй его части; как комбинированием текстов снимается их амбивалентность
(«Арсению Тарковскому» — «Памяти Аркадия
Драгомощенко»; «Пусть горит печать» —
«Человек, сгоревший в аду»; «Памяти Мандельштама» — «Она еще не родилась»; «В поисках Атлантид» — «На краю
мироздания» и т.д.). Кстати, сам Пробштейн в своей
литературоведческой книге «Одухотворенная земля», разбирая тютчевское
«Два голоса», говорит, что здесь «…такое сочетание высокой философии,
ораторского искусства с магией, что отделить одно от другого и разложить на
голоса просто невозможно… чувства Рока и необходимости, столь характерные для
эллинского мировосприятия, оживают в стихотворении “Два голоса”, которому
анафорические повторы придают торжественность заклинания, а четырехстопный
амфибрахий и чеканные параллельные конструкции звучат, как суровый и
мужественный гимн».
В согласии с нынешними
англоязычными поэтами, которые пишут не столько отдельными стихотворениями,
сколько сразу поэмами и книгами, Пробштейн составляет
цельный сборник из стихотворений разных лет — с конца 1980-х по наше время.
Анализировать сложившуюся структуру не менее интересно, чем вчитываться в
тексты.
И если, как мне видится, тютчевский текст мог произвести впечатление на
автора-составителя «Двух сторон медали», то годами переводимый Пробштейном грандиозный модернистский эпос Паунда «Кантос» в эстетической ткани сборника почти не ощущается. Пробштейн разве что упоминает имя Паунда в мини-поэме
«Новый яростный мир» —
очевидном оммаже на дистопию Хаксли «О дивный новый
мир», с темой потери обществом человечности в процессе технологического
прогресса. Кстати, значительно компактней Пробштейн
обозначает эту парадигму в небольшом стихотворении «Человек приходит в мир»:
«Человек приходит в мир, / Превратив в большой сортир / Все, куда бы ни пришел,
/ А уходит сир и гол…».
Чарльзу Бернстину
«Театр одного актера», — сказал Каин,
умножая семь на семь и еще раз на семь.
Так он и шел, перемножая,
пока не составил таблицу умножения,
систему мер и весов, таблицу Менделеева,
затем открыл теории вероятности и относительности,
расщепил ядро, провел испытания
в Хиросиме и Нагасаки,
а на досуге вспоминал Авеля и писал мемуары.
Библию он тоже написал. На дocyгe.
Чтобы другим неповадно было.
Скупо разбросанные по всему
сборнику неологизмы («Играй пока играется / Иградуйся
пока / Играй пока не хватит / Кондратия рука») не позволят читателю отвлечься
от мысли, что он имеет дело с философским рацио-письмом
и соприкоснулся с аналитикой поэта, для которого и тропы, и vortex,
и вообще любая работа с образом и словом
— не цель, а средство, при помощи которого философская строка
пробирается к финальной точке, то есть к истине.
ибо лишь ангел мщенья зрим
с карающей десницей,
но Ангел мира, словно дым,
нам только снится.
Поэтический язык доцента
кафедры английского языка в нью-йоркском Touro
College Яна Пробштейна
сух и точен. Если в западной поэтике метафора служит уходу от хаоса и
объединению мира, то в поэтике восточной мир предметов-единиц остается неслепленным, разобщенным, как выстроенные вертикальными
рядами иероглифы —
и только созерцательность, читательская медитативность
способны свести все эти частности в единую картину «ян—инь». Сошедшиеся в поэтике Пробштейна
Восток и Запад складываются в целое, как фрагменты паззла — так годы собираются в прожитую
жизнь, в которой сторонний наблюдатель не сразу разберет, где ее лицевая, а где
изнаночная сторона.
Неповторимость жизни: пароход,
бегущий бодро по Гудзону; яхта,
как птица, в знойной дымке исчезает,
собрав упруго крылья парусов.
Неповторимость бытия: так вот
она какая — глупо вскрикнешь «Ах ты!»,
опомнившись, когда она растает,
затянется, как давней раны шов,
и ты готов для новых, а вокруг —
звенящий полдень. Зной. Торговцев крики.
Летят соблазны из проворных рук,
и мир звенит, как эхо, многоликий.
Для тех, кто общается с Яном и
близко знает его —
мудрого, отзывчивого эрудита, ценящего и сарказм, и тонкий анекдот, сборник
«Две стороны медали» станет, пожалуй, откровением. В нем видна скрытая сторона
его натуры, склонная к безотрадным раздумьям, вся во власти экзистенциальных
интуиций. Остается лишь гадать, аверс это у именной медали или реверс?
Стремясь расставить все по полкам,
в запретную попал я область
и все пытаюсь по осколкам
восстановить разбитый образ.