Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2018
Об авторе | Всеволод Викторович Константинов родился в 1972 году в Перми. Окончил географический факультет МГУ (1996), учился в Литинституте. Сценарист и режиссер документальных фильмов. Книги стихов: «Седьмой путь» (2004), «Побег»( 2013). Публикации в «Знамени»: № 6, 2002; № 9, 2011; №1, 2015. Живет в Москве.
Колокольчики
«Боринька, сухой гиперборей
задувает курево назад
в комнату, где маленький Андрей
спит, и колокольчики висят.
Не кури, не надо эту мглу
запускать в приветливый наш дом.
И окно закрой, и по стеклу
пальцем не постукивай: бом-бом.
Всё тревоги, Боря, всё — беда,
ты и сам несчастье, ты иди.
Как из крана капает вода,
гулко у тебя стучит в груди».
*
Частный дом на окраине Чебоксар.
Только пыль летит сквозь мясной базар
к пустому аэродрому.
Мы не виделись ровно пятнадцать лет.
Ты строил пристройки к дому,
который построил твой дед.
От безумия можно уйти и так:
джентльмен на выселках, лысеющий холостяк,
когда б не сварливость и недовольство,
да сжигающий всё живое вопрос:
в чём была ошибка? Как будто войско
ушло за победой, а ты тут врос.
Каждый сам по себе уходил, Володь.
Нам бы щепок с тобой для костра наколоть,
до чужих побед какое нам дело
здесь на зыбкой границе картофельных гряд
и привитых яблонь, где жизнь оскудела,
а глаза химер всё сильней горят.
*
Пьём на кладбище вместе с отцом.
На старом кладбище чусовском.
У ограды дверца совсем отстала.
Жёсткий снег, заводской Урал.
Фотоснимок бабушки, я её не знал.
Да и деда я помню мало.
Мы одни на нашем краю земли.
Наши предки пришли сюда и легли.
Мы стоим, как братья почти что.
Тут одна порода, одна гряда.
Стынет огненная вода.
Мёртво, тихо кругом и чисто.
Да ещё над снегом в двух-трех местах
Красные ягоды на голых стоят волосках.
«Что за растенье? Не видел такое, —
говорит отец, — сколько здесь живу».
Зёрна просвечивают сквозь мёрзлую кожуру.
Непутёвое дело живое.
Великая суббота
Канюк кричит с утра над Забайкальем.
Апрель, шарашит солнце по земле
ещё сухой, покрытой жёлтой шерстью,
со вкрапинами пухлых первоцветов,
похожих на открывших клюв птенцов.
Канюк кричит в Великую субботу.
Его птенцы ещё не родились,
но два яйца уже лежат под самкой,
два гробика, где умные белки
уже ведут работу по созданью
птенцов грядущих. И канюк кричит.
Пронзительные горестные крики,
а радостью, как будто, рождены.
Ничто не возвестит о жизни лучше,
чем боль. Певец об этом помнит.
Монтаж фильма
крохотные репейники
язык верблюда
лижет солонец
до гор, до тех гор
близко
а не дойти —
монгольские пограничники
когда-то их племя
презирало границы
а теперь
стрелок ещё стрелок
на вышке
наши пастыри у реки
пьют молочную водку
и окликают друг друга:
Тавуучу, Тавуучу, Дазыл
посреди ничего
кончилась кочёвка
посреди того же,
что было раньше
снег сглаживает завитки
шерсти на спинах животных
засыпает траву, овчарню,
юрты и те горы
снег ровняет всё
и вдруг звучит Бетховен
откуда он здесь?
чей каприз?
однако звучит Бетховен.
снег взвихривается и
летит вверх
*
«Мне не хватает тебя», — это странно
произносить. Не веришь? Попробуй.
Словно одна сторона моя рана,
ну, не рана, допустим, а прорубь.
То глядит в неё брошенная невеста,
то ловец забрасывает наживку.
Не моё, отчуждённое это место,
на него так и тянет нашить нашивку:
род занятий, награды, должность;
залепить зиянье банковским чеком,
как последняя — бессмысленная — возможность
выглядеть человеком.
* * *
Ты возникала всполохом, кустом
и, обжигая, исчезала снова.
И оставляла в воздухе пустом
«спаси меня» — два оголённых слова.
Отшатывался я, но после вслед
тебе шагал, хоть знал: не обнаружу
ни пламени, что жгло тебя, ни бед,
что это пламя вызвали наружу.
Уютный дом, ребёнок по столу
машину катит, приближаясь к краю.
И вот тебе, свернувшейся в углу,
«ты выдумала всё» — я повторяю.
И осекаюсь, понимая, что
ты выдумала всё тем давним летом:
себя, меня, ребенка, даже то,
что я когда-нибудь признаюсь в этом.
Десятистишия
*
Укусила быстро, как оса,
на втором иль третьем поцелуе.
Помню, я услышал голоса
ангелов и демонов и всуе
всё иное стало, и сирень —
даже и она — шагнула в тень.
После ехал улицей напрасной,
словно серб в турецкий пашалык,
с гордостью попутчикам неясной
на укус прикладывал язык.
*
Я крутил колёсико часов,
время никогда не отставало.
Вот уже не слышно голосов,
полки бесполезного товара —
крепость, что становится тюрьмой,
телом с оседающей кормой.
Ну а там, за паутиной улиц,
не найдя в руках моих приют
три жены, три девочки проснулись,
три старухи, кашляя, встают.
*
Солоно, да только на губах.
Пресно на щеках, и лист бумаги,
записью нетронутый, пропах
табаком, сивушным духом браги,
рыбой, луком, запахом любви,
чаем питым с разными людьми.
Это то, что мне сказать хотелось.
Так гуляй по свету белый лист.
Выразить словами не сумелось,
но пробелы чудно удались.
Записки на камне
*
На тетрадь попадают брызги
Чернила местами расплываются
Но это ж не слёзы —
Капли Адриатики
Я похлебываю вино
Мысли расплываются
Но это ж не мысли
Так — чувства
Безответные чувства
Не находящие слов
*
Десять чёрных морских ежей
Иглы впили в руку мою.
Ощущений не помню свежей…
Мать твою, говорю, узнаю
Время, душу когда терзал
За смешные твои грехи,
Иглы чёрные выгрызал,
Как теперь из своей руки.
*
Пенный саван проволокло
Мимо той, где сижу, скалы
Это быть и фатой могло,
Чем угодно — пыльцой золы.
Отчего же саван пришёл
Как-то сразу пришёл на ум,
Стены белые, узкий стол
И шагов уходящих шум.
*
Пара влюблённых собак
Спит на террасе моей.
Догорел мой табак —
Ночь не стала темней.
Собак я не буду гнать
Хоть и просили меня
Муж хозяйки и мать
Вся и моя родня.
*
Не говори: мой друг.
Я ещё не здоров.
Этот летний недуг
Лучше бодрящих слов.
Кто же там пел по пути —
Цикада или сверчок?
Дай хоть в мыслях нести
Твой цветной рюкзачок.