Гузель Яхина. Дети мои
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2018
Основное
действие романа «Дети мои» разворачивается на волжских берегах. Автор
рассказывает о жизни немецких колонистов в ретроспективе последних лет
императорской России, затем — автономной области и республики. События
завершаются в разгар репрессий. Роман — об истории народа, его надеждах и
желании выжить. Главный герой — тихий и чудаковатый шульмейстер
Бах. Жизнь его шла своим чередом до тех пор, пока однажды он не пересек Волгу…
«С правого берега вечно тянуло холодом — из-за гор
дышало далекое Северное море… Шульмейстер Якоб
Иванович Бах ощущал этот незримый раздел ровно посередине волжской глади, где
волна отливала сталью и черным серебром. Однако те немногие, с кем он делился
своими чудными мыслями, приходили в недоумение, потому как склонны были считать
родной Гнаденталь скорее центром их маленькой,
окруженной заволжскими степями вселенной, чем пограничным пунктом.» С первых
строк романа читатель видит глазами колонистов их жизнь, подчиненную
неспешному, плавному ритму. На фоне этой гармонии шульмейстер,
и правда, несколько странноват. «Уж ладно, что с него возьмешь — с
образованного-то человека!..» Впрочем, даже его одинокое существование не
выбивается из общей картины и вписывается в многолетний неизменный порядок.
По канонам русской литературы Якоб Бах — «маленький
человек». Неприметный, добрый, безобидный. Вся его жизнь состоит из попыток
спрятаться от большого мира. Их пять — по количеству глав в романе. Все самое
ценное, чем награждает его жизнь, Бах сначала не принимает, недоверчиво держит
на расстоянии, а после пытается сберечь, спрятав от чужих глаз. Иногда это
удается, но каждый раз вмешивается кто-то из чужаков и разрушает гармонию. Так
же, но в гипертрофированной форме, ведет диалог с внешним миром беспризорник
Васька-киргиз, ставший Баху сыном.
В отличие от названного отца, Васька меняется.
Причиной становятся и домашний уют, и обретенная семья, и чувство заботы и
любви к Анче. Особенно интересно наблюдать за тем, как автор передает
зарождение Васькиных перемен через восприятие звука чужой речи. «Выражение лица
у него сделалось в точности, какое Бах замечал, опуская иглу на пластинку:
смесь непонимания, восхищения и трепета. Какие потайные пружины приводили в
действие душу маленького киргиза? Какие крючки и колесики вертелись в глубине
беспризорного сердца?» Незнакомый язык удивительным образом облагораживал
Ваську, пробуждая в нем потребность понимать и быть понятым. Навсегда
замолчавший Бах догадывается: самое ценное он все же передал не дочери, а сыну.
«Васька приклеивался глазами к дрожанию иглы и жадно впитывал строфы Гете и
Шиллера… Но стоило Баху перевести взгляд на Анче, забавлявшуюся исключительно
игрой света на крутящихся дисках, как тотчас хотелось разбить и эти пластинки,
и этот граммофон и выгнать прочь нахаленка,
чувствовавшего величие немецкой поэзии даже не понимая смысла — в отличие от
родной девочки.» Словно нитка в веретене, вовремя укрепленная старой нянькой
Тильдой, традиция Hochdeutsch с новыми силами
возрождается благодаря бывшему воришке.
Это похоже на одну из шульмейстеровых
идеологических сказок, где ликбез побеждает зло, а труд из любого делает
социально полноценного человека. И сам рассказ о Бахе обретает черты сказки.
Бедный учитель должен спасти от заточения прекрасную принцессу, которая как бы
в плену у собственного отца. За спасением следует женитьба, за ней — счастливая
жизнь в собственном доме. Чтобы реализовать этот сценарий, главный герой должен
выйти за границу привычной ему реальности.
В романе эта граница — река. Волга разделяет миры
обычный и мистический — хутор Удо Гримма. Так Бах
воспринимает хутор при первом знакомстве — и не ошибается. Контраст между ним и
«большой землей» на протяжении повествования лишь нарастает. События в романе
выстраиваются так, что в какой-то момент маленький мир отшельника Баха оборачивается
центром вселенной, где все понятно, а правила жизни в социуме теряют привычную
логику.
Но и при этих метаморфозах граница остается
неизменной. Архетипическая река, питающая оба мира константа, становится
пристанищем для всего отжившего, не приспособленного к новому. Она в романе —
не часть пейзажа, но полноправная участница событий.
Время в романе разноликое, с переменчивым характером.
Иногда оно как будто соглашается стать помощником: повинуясь законам
«тридевятого царства» оно, пусть ненадолго, замирает для Баха. А на другом
берегу проносятся Год Разоренных Домов, Год Безумия, Год Нерожденных Телят, Год
Голодных…
Защищая от большого мира домочадцев, шульмейстер все же ведет счет годам, пусть и отстраняясь от
привычных цифр. Все названия в календаре Баха символичны и отображают самые
важные события, происходившие в его родном Гнадентале.
Автор реконструирует историю глазами главного героя. Например, Год Немоты,
когда Бах навсегда замолкает, узнав, что Клара беременна, ознаменован
реорганизацией автономной области в автономную республику. Между
постановлением, которое пришлось на конец 1923 года, и провозглашением прошло
всего 24 дня. В этом промежутке и рождается дочь Анче. В 1924-м благодаря
Постановлению «Об амнистии в связи с образованием АССР НП», у иммигрантов,
осужденных по политической части крестьян и совершивших мелкие преступления
появилась возможность вернуться в родные края. Этот год Бах назвал Годом
Возвращенцев.
Автор обращает внимание на аутентичные детали: они
подчеркивают уникальный колорит немецкой культуры на берегах Волги. «Тильдина кровать была покрыта тонким черным покрывалом нитяного кружева,
пирамидами высились стопки бессчетных подушек, одетых в расшитые крестом
цветные наволочки.» Здесь сразу — и о бережливости, и о достатке, и о типичной
для поволжских немцев любви к черному. В каждой такой ремарке, от кулинарных
рецептов до ругательств, автор видит тайные смыслы. Все эти детали подобны
старшему предвоенному поколению, свидетелям старой и новой власти, научившимся
прятать свою историю в полутона фраз и молчаливые взгляды. В мире, где речь —
маркер жизни, слова вдруг оказываются не нужны. Ведь любовь отца народов не
предполагает диалога…
Сначала сюжетная линия с вождем в главной роли
развивается как будто параллельно основному действию. Но чем дальше, тем
очевиднее пересечение игр на политической арене и будущего поволжских немцев.
И тогда постановления ЦК, факты и цифры, приведенные в романе, перестают быть
безликим перстом судьбы. Перед читателем проступают черты пока еще
несокрушимого палача. В романе есть сцена, где вождь кормит карпов, а потом
выбирает одного из них себе на обед. Чтобы угодить вождю, повара вылавливают не
только заказанную рыбу и, в итоге, готовят блюда из нескольких похожих карпов.
«Пока рыбины, истекая прозрачным жиром, томились на чугунной сковороде, щедро
присыпанные рубленым чесноком и молотым перцем, вождь читал итоговый отчет по
немецкой операции. Осуждено в альбомном порядке по немецкой линии — 55 005
человек. Три пятерки — прекрасная рифма. Из них приговорено к высшей мере —
41 898 человек». На выбор карпов и изучение отчета вождь тратит примерно
одинаковое время. Ни еда, ни выполненная работа желающего выслужиться перед ним
наркома Ежова не приносят ему удовлетворения. И выбор карпа на обед больше
напоминает выбор расстрельной жертвы, приговор которой не угомонит пресыщенного
правителя, а лишь раззадорит в желании большей крови.
А где-то за тысячу километров Якоб Бах, пытаясь
противостоять всем ветрам, чинит свое жилище, желая сделать его домом для
беспризорников. В этой своей потребности в созидании он гораздо свободнее и
счастливее, чем все описанные в романе участники событий. Предчувствуя короткий
век, Бах готовит место тем, кто придет на смену. Он не знает, каким окажется
время для следующего поколения: плавным, как речная волна, или вопьется
железными клешнями безжалостной реальности… Неважно, ведь стараниями шульмейстера у новых жителей будет свой дом, в котором не
протечет крыша, перины и подушек хватит на всех, а к осени в саду поспеют яблоки.