Роман Михеенков. Упражнения на развитие беглости
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2018
Роман Михеенков. Упражнения на развитие беглости — М.: Издательство
«Э», 2018. — (Живая проза. Произведения современных российских писателей).
Исходя
из аннотации — жанра, исторической правде которого по понятным «самопродающим книгу» причинам веришь с трудом, — собранные
в изящном томике рассказы режиссера, драматурга и прозаика Романа Михеенкова «увлекательны, как сама жизнь: смешные,
грустные, страшные… близкие каждому, потому что они о нас и о нашей жизни».
Насчет сюжетного разнотравья да грусти-печали,
вложенной в каждую якобы смешную до жути историю (дословный перевод на
русский с издательского коммерческого), спорить нет смысла, все так, а вот что
касается того, что «они о нас и о нашей жизни»… Не
верю: нет-нет, не обо всех нас — нет-нет, не обо всей нашей (и кто такие «мы»,
в конце концов?), да и разве общий знаменатель применителен
к людским судьбам? Акцент — на слове «людским».
Существование главного героя, так называемого
внутреннего эмигранта (а кто не он? — старо, как мир), почти все его поступки,
за редким исключением, не повод для вдохновения, да автор, впрочем, вдохновлять
никого и не стремится — нет у него такой цели, не обязан, не должен. Лирический
герой — сквозной персонаж, проходящий — все больше мимо нот — круги ада
пятнадцати коротких экзерсисов — чаще скорее отталкивает, нежели привлекает: он
— пресловутый мыкающийся интеллигент, чем только не промышляющий и чем только
не поступающийся ради того, чтоб в поганеньком
социуме — другого тут нет и не будет — выжить (о жизни речи нет: да и была ль?)
— даже с дамками-то спит, чтоб на работу пристроиться, фи-фи, обратная сторона харрасмента: ничего, кроме презрения, мальчик наш сам к
себе не испытывает…
Сострадать ему сложно, не нужно, бессмысленно. По
счастью, морализаторство —не цель Михеенкова, ведь
его «Упражнения на развитие беглости» — попытка преобразить бытовые и бытовушные зарисовки путем обрамления их в музыкальные
формы: от частушек — через румбу — к романсу. От сиртаки — к па-де-де. От
скерцо — к рингтону для мобильного телефона… Автор пытается варьировать и
темпы, наделяя сюжеты произвольными подзаголовками типа Allegro
accelerando, Andante
sforzando или Grave,
не слишком заботясь о том, насколько гармонично те соотносятся
собственно с самой историей и жизнью персонажа-«сквозняка»: пока все это
дышит и движется по отдельности… музыка — слева, герои — справа. Темп —
сверху, сюжет — снизу… Непросто уловить синкопы регтайма в рассказе «Клен ты
мой опавший» — или понять, например, почему в «Поцелуе от первого лица»
подзаголовок «каприччио» дополнен темпом Presto.
Какой смысл в сей игре, что за звуковое приношение, к чему оно?.. Пожалуй, в
том самое сильное недоумение — впрочем, экс-музыкальное образование
волей-неволей дает о себе знать, и автор этих строк констатирует, что и
собственного изготовления новый сборник из буковок составлен «при участии»
излюбленных музыкальных ловушек… кто знает, сколь (не)органичными покажутся они
читающему! Прием не нов и оттого небезопасен, ибо требует, дабы избежать клиширования, своеобразного
(непременно выстраданного, прожитого) стилистического подтверждения, которое в
«Упражнениях на развитие беглости» не лежит на поверхности, ищи-свищи: ан
рецензент-то бесчувственный, может, ошибся? Другие вот вопросов не задают,
знай, оды пишут: рондо ли, блюз ли, все им едино — но что делать с внутренним
слухом! «Только музыканты музыку мою поймут…» — в сухом остатке: крышку
гроба-рояля захлопнуть, ноты сжечь, перейти — на подушечках пальцев (ручная
кладь) — к словам-словам.
Итак, главный герой книги «Упражнения на развитие
беглости» — в прошлом обыкновенный мальчишка с криминальной окраины,
разрывающийся между полярными мирками: чинным семейством и дворовой школотой.
Советское детство настырного подростка методично отравила музыкалка,
юность перемололи жернова перестройки, а взрослым персонаж так и не стал:
хорошо ли это, худо ли — не нам судить, каждый таков, каков есть. Тщетно
пытаясь найти себя в звуках и буквах, женщинах и мечтах, бизнесе и политике,
рекламе и режиссуре, седеющий мальчик так ни к чему и не пришел, так ничего
действительно важного, в сущности, и не сделал, на пустяки анимку
растратил… Или так лишь кажется? Прочти между строк — и там, глядишь, все
иначе? Что-что?.. «А вы читали “Золотые плоды”?..1 »
Широкая (хорошо: не «узкая»), в сущности, душа,
таланты, которые многим и не снились, фатальное умение попадать как в самые
банальные, так и в самые нестандартные ситуации, нередко опасные для жизни
белкового тела, — все это сыграло с невыросшим
мальчиком несмешные шутки. Он оказывается то на Мальте, то в Бразилии, то в
канадской провинции, то в Венеции, то в Лондоне, а то — выламываясь из
привычной картины мира — судорожно ищет новые пути выхода из тупика: именно
этот, крайне энергозатратный процесс, и выводит его из ступора.
Экзистенциальный «гвоздь», на котором он сидит, — единственное, что заставляет
его двигаться. Срежиссированный отчаяньем жест. Момент смещения «точки сборки»,
привет, Кастанеда, привет.
Практически все мини-сценарии, обозначенные Михеенковым как рассказы, — свернутые во времени, не
выписанные в киноформат, короткометражки в прозе.
Открывает книгу «Двор моего детства» — вот он, выпуклый, почти осязаемый,
видеоряд: «Шустрый мальчишка в полосатой футболке с “десяткой” на спине
элегантным финтом подбрасывает футбольный мяч и, повторив трюк великого
Марадоны, вгоняет его в ворота…». Криминальная история с простецким названием
«Килька в томате» погружает читающего/смотрящего в мир недолюдей:
«Какая сволочь забила форточку гвоздями! Я хватаю банку от кильки, надеваю ее
на кулак, замах… Осколки со звоном падают мне под ноги. Полет со второго этажа
длится бесконечно. Я слышу крики бандитов, приглушенные хлопки выстрелов, треск
выбиваемой двери…». История поездки в
Канаду, наложившаяся на дичайшую лав-стори, — еще
один паззл, чье вхождение в нужную ячейку показывает нам персонажа с другой,
доселе незнакомой, стороны: «Наряд милиции, встречавший меня в аэропорту
“Шереметьево”, не понял, почему я не поехал к Тиффани и зачем я оборвал все
листья с клена у моей гостиницы, но взял с меня всего триста долларов за
курение в туалете самолета…».
Один из любопытных текстов — «Час Прометея»: вот
здесь-то дыхание Довлатова наиболее ощутимо… да что там Довлатова, сам Веничка,
кажется, моргнул, когда Михеенков про это писал!.. Кажется, именно при чтении
сей короткометражки впервые (наконец-то) приходит ощущение того, почему автор
ставит после названия рассказа — вторым и третьим уровнями заголовка — сиртаки.
Moderato, accelerando:
«Резкий удар в бок. Печень. Напоминает, что на часах 22 часа 57 минут 00
секунд. В очереди за амброзией передо мной двое: Горгона с полудохлыми змеями
на голове и какой-то гунн у кассы. В десять водку продавать перестанут, у меня
три минуты. Гунн в разных сочетаниях употребляет все три знакомых ему русских
слова, но никак не может объяснить продавщице, что пришел за хлебом. Если я его
убью, меня, конечно, оправдают. Но тогда я не успею купить водки. Пусть живет…»
— три минуты, оставшиеся до закрытия винного, вспыхивают в менталке
персонажа, раскрашиваясь всеми цветами радуги — и вот он уж мнит себя
Прометеем, и прилетающий клевать его печень Орел, жалующийся между делом, что,
мол, издалека летит-то, тяжело ему, бедняге, да задачу Зевса не отменить, — не
просто метафора.
И на посошок: Михеенков не изобретает колеса, резонно
вспоминая, что оно уже изобретено и уже куда-то вместе с мирком сим катится, а
хоть бы и в тартарары. Его трагикомичные этюды о треклятой трехмерке
предельно прозрачны — в его простоте и прямоте нет подтекстов, все как на
ладони: и все жутко, жутко узнаваемо, хочешь того или… в общем, другой
реальности у нас для вас нет!
Возможно, Довлатов оценил бы подобную прозу иначе,
ведь именно синкопами его баек-партитур пронизаны «Упражнения на развитие
беглости»: атональные кластеры-скетчи от Довлатова-light.
1
Натали Саррот.