Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2018
Об авторе | Кате Вахрамеевой 22 года, родом из Екатеринбурга. Студентка магистратуры филфака МГУ. Публиковалась в журналах «Новая Юность», «СловоWord», премия за лучший дебют в «Новой Юности» (2016). В 2017 и 2018 годах в лонг-листе премии «Лицей». Дебют в «Знамени».
* * *
Ко всему-то я глуха:
К нежной музыке стиха,
Что тиха до петуха,
К ласкам родственным;
К спящим в рукаве тузам,
К погибающим низам —
Не глуха только к слезам
Своим собственным.
* * *
Люблю тебя, творенье Юры,
Люблю твой сталинский кураж,
Твою наркомовскую блажь!
Здесь тлеют очаги культуры,
Блестящие, как на открытке,
Здесь я шагаю красным комиссаром,
Душа моя заходится пожаром
И валится кулём на плитку.
К моей любви доехать можно только
По линии секретного метро
(Здесь моя вера в чудо и добро —
Икона Троицы на карте «Тройка»).
Мои друзья ждут часа искупленья
В устройстве холодильном под ГЗ.
Дорози развазякались узе,
В каком ни отправляйся направленьи.
Моя любовница кремлёвоглазая,
Моя красавица чумазая,
Тверская радость, милая моя!
Пойду я прокачусь на ГУМ-катке,
Где раньше людям головы рубили
И всем срубили, окромя меня,
А я стояла тихо в уголке,
Шепча: «Лужков, Собянин, тили-тили».
Как над Москвой бумажный пароход
В пустоты безмосковнейшего рая
Плывёт, как бы резвяся и играя,
Часов Москвы задерживая ход,
Очки втирая, — боже, дорогая,
Который нынче год?
* * *
Я родилась в Свердловске в январе девяносто шестого
на улице Белореченская, прямой, как Невский проспект.
И в последнее время я часто
представляю такую картину: конец девяностых, весна,
мы с папой гуляем по Ясной (у меня там был детский садик),
это близко к Московской горке, где жил тогда Борис Рыжий.
И вот мы идём, значит, с папой, вокруг голубые аллеи,
а мимо идёт Борис Рыжий, обязательно с сигаретой,
красивый, немного побитый, в дурацкой спортивной куртке,
и говорит с приятелем о поэтике Луговского
или с собственным сыном —
о лошадях с синей гривой и всяких домашних делах…
…И такая берёт меня зависть к себе, не знающей вовсе,
что рядом мелькает движенье иных и неведомых сфер, —
в холодной уральской ссылке на несколько лет совпала
я с русской литературой: и Гумилёв на расстреле,
и Гаршин, бросаясь в пролёт,
падали на мои руки…
…Но как же теперь обидно, что всё уплыло безвозвратно,
есть Ясная, я и аллеи, но главного, главного нету!
И как же мне не хватает
трансазиатского поэта,
без которого улицы Свердловска
стали улицами Екатеринбурга,
как же мне не хватает
того, кого я не видала,
но на чьём ощутимом присутствии, видимо, всё и держалось, —
так же, как моего детства, которое проходило
под аккорды этих роялей и под гудки этих труб
по улице Белореченской, прямой, как Невский проспект,
за руку с моим папой, которого тоже нет.
* * *
Сидим мы с Аней и коктейли тянем
И книжки Пригова бросаем по столу
Мы для доклада их перебираем
Для донесенья к круглому столу
Вокруг Солянка, солнце на Солянке
Внутри Солянки дом а в нём подвал
Внутри кафе смурные магистрантки
У них внутри Ничто и карнавал
Внутри Ничто могущество свободы
Доклад о Пригове свободен и широк
И светится как электродиоды
И жжётся как бенгальский огонёк
Всё есть внутри и кое-что снаружи
Свихнуться можно сколько всего есть
Есть человек у человека ужин
Над ними Бог он тоже может есть
Мы тянем всей огромною Солянкой
Чтобы доклад круглей был и бойчей
Внутри Москвы вздыхают каторжанки
Москва внутри огромных москвичей
* * *
Я вышла за полночным бутербродом
И по дороге встретила тебя.
Ты был красив, как юная дриада,
Такой же деревянный и простой.
И я сказала: Господи помилуй,
Какая блажь, какая боль и хрень!
Тогда Господь немного всполошился
И крылья дал тебе, чтоб ты летел.
Вот ты летишь, а я смотрю на небо —
Господь мне крыльев никогда не даст,
Поскольку я нужна России очень,
Куда она, старушка, без меня!
* * *
Вот раньше жизнь: иду я в магазин
И там беру по акции вина,
Чтобы позвать друзей моих красивых
И напоить, а дальше будь что будет.
А нынче жизнь: настолько нету денег,
Что я и в магазин-то не иду,
Все далеки, и ты, моя Рогнеда,
Есть только в виде фото в телефоне
И музыки в расплавленной башке.
Вот ты опять кривляешься в носках,
А вот самовлюблённо зришь в зерцало.
Такое мне вокруг тебя сияло
Волшебное сияние, что ах
И был бы труден, как последний бой,
Мой выбор между мною и тобой,
Но мне не жаль. Не вся же жизнь игрушки,
Бои подушками, киданье на подушки,
Есть у людей занятия другие:
Искусство там, уборка и готовка,
Удар в скулу, лежанье на боку,
Поход во двор, забег на литургию,
Футбол и ностальгия по совку.
(А я ведь не совсем ещё ку-ку
И оценить умею обстановку).
Не то чтобы я в жизни ни гу-гу,
Пока ещё я ею не рискую,
Пока ещё её я берегу,
До смерти берегу даже такую
* * *
Всенепременно бы тебя убила,
Всенепременно бы себя убила,
И всех бы я свидетелей убила,
Когда бы так удачно не любила
Всю эту канитель и диньдилень:
Отдельный смысл имеет каждый день,
Нога скользит в февральском гололёде,
Прощай, Артплей, я ем на Винзаводе! —
Со всеми в мире нынче я дружу,
Привольно разъезжаю по трамваям,
Москва меня приветствует Китаем —
Какая красота, я вам скажу!
А дальше — лучше, дальше — в универ,
Где я сверкаю тысячью брильянтов
От до сих пор не пропитых талантов,
А преподы! Не дико ль, например,
Постичь теорию всего на свете!
А чай с лимоном в тамошнем буфете!
Тепло, светло: какой-нибудь Танжер!
…Допустим, прихожу к тебе в плаще
Трагичная такая и вообще
(Швырнула бы тебе чего в лицо,
Деньжищи там, какое-то кольцо,
Когда бы ты хоть что-то мне давал),
Стреляю сразу в трепетный овал —
Ты падаешь, такой весь удивлённый,
А я б ушла. Зачем мне похоронный
Твой вид, кровища… но, скажи мне, как,
Когда опять крошится мой табак,
Когда опять бегут по небу тучки,
Когда чернила вытекли из ручки,
Когда стихов на горестной земле
Побольше, чем завалов на столе?
…Всё хорошо, лишь я не хороша,
Меня бы в игровую, малыша,
Капризы, слёзы, всякий непокой —
По волосам твоим водить рукой —
Ах боже! Умирает зайчик мой!
…Имею, в общем, рану да на ране,
Но вот стихи мне вслух читает Аня,
А после вовсе заиграл,
Простите, Интернацьянал.
…Видать, охота жизни, чтоб мы жили,
И никаких она не знает «или»,
А только завлекает в круговерть —
Какая тут, короче, может смерть.
Давно уж ничего не может смерть,
Давно уж только свет, любовь, и чудо,
Трамваев позвонки и пересуды,
Не оторваться от земной посуды,
Земных страниц, весенних первых птиц…